Я начинаю возвращаться к лифту, но передумываю и направляюсь к лифту в противоположном направлении. Он дальше, но слишком рискованно использовать тот, что я использовала раньше, тот, на котором я ездила с Гидеоном. Слишком поздно я вспоминаю про наладонник, что он мне дал, который все еще у меня в кармане. Блин, блин, блин. Даже я могла бы отследить кого-нибудь на таком GPS-устройстве, как это. Я не думаю. Мне нужно думать.
Посыльный ждет сигнал о переходе в конце тротуара, проверяет свой наладонник, под ним гудит электробайк. Я заставляю свои трясущиеся руки ждать удобного момента, чтобы засунуть свой одноразовый наладонник в боковой карман сумки, обмотанной вокруг его тела.
Пусть Гидеон… Валет разыскивает посыльного по всему городу, пока я бегу. Пока я не исчезну.
Когда жара и смог подземного города снова окутывают меня, это похоже на утешительные объятия друга, приветствующего меня дома. Вдруг я вспоминаю, почему пряталась здесь в первый месяц или два, оказавшись на Коринфе. Дело было не только в недостатке средств. Здесь, несмотря на кровь на моем лице, панику в моих движениях, никто не посмотрит на меня дважды.
Когда наверху стемнеет, здесь, внизу, зажгутся фонари. Мне становится все труднее двигаться вперед. Я должна найти место, где остановиться.
Я не могу заплатить за комнату без доступа к моим счетам, которые он скорее всего отслеживает. Реализация украденных драгоценностей, чтобы открыть себе путь, бросит красные флаги в респектабельном месте и к тому же нарисует цель на моей спине. Здесь есть несколько бесплатных общежитий и приютов, которые не требуют удостоверения личности или сканирования сетчатки глаза, чтобы остаться там, но Гидеон будет прочесывать их. Он знает, что я слишком умна, чтобы использовать идентификационный чип Алексис или Бьянки, и предположит, что я отправлюсь туда, где смогу быть анонимной. Поэтому я направляюсь в одну из ночлежек, контролируемых полицией. Было бы безумием отправиться в место, где личности всех жителей и арендаторов немедленно попадают в государственную систему. Даже опытный хакер может получить к ним более легкий доступ, чем частные системы общежитий.
Обычно я ошивалась поблизости, пока не находила вероятную цель, чтобы проникнуть внутрь. Кого-то достаточно отчаявшегося, кто нашел бы понимание и утешение в больших глазах и доброй улыбке… но я не могу вспомнить, как это делается, как оценивать людей. Лица, мимо которых я прохожу, чужие, их выражения написаны на языке, который я больше не умею читать. Поэтому вместо этого я оглядываюсь назад и жду, пока не приоткроется пожарный выход… и девушка с бритой головой и флуоресцентными желтыми серьгами выпрыгивает из него, чтобы покурить, вклинивая ботинок на платформе в дверной проем, чтобы дверь не закрылась.
Я плюю на все и просто сую нитку жемчуга ей в руку.
— Мне нужно попасть внутрь, — хриплю я. — Без шума. — Она смотрит на жемчужины, потом на меня. Она не знает, настоящие ли они. В любую секунду она может послать меня к черту и захлопнуть дверь перед моим носом.
Но вместо этого она тушит сигарету, и засовывает ее вместе с жемчугом себе под рубашку, а затем распахивает дверь. Она ничего не говорит, хотя ее глаза впиваются в меня, когда я прохожу мимо нее. Когда я оглядываюсь, ее уже нет рядом. Я вижу лишь сгорбленные плечи, когда она практически бежит по переулку, чтобы исчезнуть в толпе за его пределами.
Внутри царит такой же густой мрак, как в переулке снаружи. В комнате установлены двухъярусные кровати со стальным каркасом, покрытые голыми матрасами. Несколько голов поднимаются, когда я вхожу, но если кто и замечает, что я не та девушка, которая вышла, то они молчат. Вот почему я выбрала это место. Половина из этих людей — уголовники, отмечающиеся на условно-досрочном освобождении, а другая половина последует по их дорожке через несколько лет. Им все равно, с кем они спят рядом. Сканирование заполняемости, которое происходит каждые полчаса или около того, не проверяет удостоверения личности, если количество людей в комнатах совпадает с количеством людей, которые прошли регистрацию до этого.
Я нахожу свободную нижнюю койку в углу, если не считать нескольких фантиков на ней. Я избегаю большого пятна на матрасе в ногах, неопознанного в скудном свете, и ползу к стене, пока не прячусь в тени.
Я хочу, чтобы меня перестало трясти. Твержу себе, что я в безопасности. Что он не может меня найти. Что я вне поля зрения камеры службы безопасности в центре потолка, и даже тщательное сканирование камерами распознавания лиц в округе не могло меня обнаружить. Но теперь, когда я остановилась, меня трясет не от страха.
Глаза жжет, я пытаюсь заглушить запахи, шум, царапающий матрас и запах плесени, доносящийся от ткани.
Здесь, на дне города, никого не волнует, когда ты начинаешь плакать. Половина людей в этой комнате страдает от какой-либо ломки, и остальные знают, что их лучше не трогать. Ты приходишь сюда не за утешением. Ты приходишь сюда, чтобы исчезнуть.
Окружающее убожество должно заставить меня тосковать по пентхаусу. Мне следовало бы представлять в своем воображении коктейли, которые может приготовить «СмартВэйтэ»; вспоминать ощущение мягких простыней Кристины; закрыть глаза и увидеть ложные звезды, появляющиеся за окнами.
Но вместо этого, единственное, о чем я могу думать, единственное, что я слышу, что заглушает звуки моих рыданий — это «Вальс бабочек», прокручивающийся снова и снова в моей голове.
Когда наступает утро, мои глаза опять сухие. Сон, хотя бы каплями, по несколько минут за раз, привел меня в себя. Я понимаю, что за эмоциональный шторм вчера произошел со мной. Это была паническая атака. У меня не было ни одной в течение нескольких месяцев. Они оставляли меня разбитой и опустошенной все время в течение нескольких недель после смерти папы. Но даже разбитая и опустошенная, я могу продолжать двигаться.
Я должна попасть на борт «Дедала» сегодня вечером. Ничего не изменилось из-за предательства Гидеона, за исключением того, что теперь мне нечего терять, нет ничего, что могло бы вызвать у меня хоть каплю вины. Даже если он решит отправиться на «Дедал» один, чтобы отключить разлом без меня, это не имеет значения. Но не к разлому я буду стремиться. Гидеон, конечно, будет наблюдать, ждать моего появления, но мне все равно, что он будет знать, где я буду. Он доказал, что не имеет значения, куда я иду, кем становлюсь — он всегда найдет меня. Работает ли он на «Компанию Лару» или у него есть свои причины охотиться за мной по всей Галактике — не имеет значения. Даже не важно, найдет ли он меня на «Дедале», потому что к тому времени у меня будет шанс, момент, к которому я шла с тех пор, как сбежала из шаттла, везущего меня в приют.
Сегодня я буду в той же комнате, что и человек, убивший папу. И если Валет найдет меня на «Дедале», пусть будет так. Ничто из того, что он может сделать со мной, не может быть хуже, чем смотреть, как умирает мой отец. Пусть он убьет меня, если это его конечная цель. Я все равно умру к концу ночи, так или иначе. Если меня поймают, «Компания Лару» незаметно сотрет мое существование с лица земли. А если мне это удастся, если я получу шанс, охранники убьют меня в любом случае.
Потому что сегодня вечером я собираюсь пустить пулю в Родерика Лару.
В сером мире так легко найти отчаяние и гнев. Их боль обжигает так сильно, что иногда она ослепляет нас. Но бывают моменты, редкие вспышки света во тьме, радость настолько яркая, что мы не можем не видеть ее.
В сером мире есть маленькая девочка, отец которой учит ее танцевать. Ее шаги не верные, но она все равно смеется, и он тоже, и мы на мгновение чувствуем, как его сердце наполняется при виде ее ямочки от улыбки.
Затем музыка останавливается, и свет тоже, и тьма проносится по серому миру, как это часто бывает, когда их механизм выходит из строя. Повсюду мы чувствуем страх и гнев, поднимающиеся, как горячие шипы, но в сердце маленькой девочки ощущается лишь удовлетворение, когда ее отец несет ее в постель. Мы цепляемся за этот крошечный свет, когда сгущается тьма.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ГИДЕОН
Я ИДИОТ.
И это даже не все. Я тупее любой метки, которую я когда-либо, смеясь, взломал. Мой IQ ниже подвала, и я понятия не имею, что с этим делать. Я беспомощно наблюдаю, как все, что я планировал, и все, чего я хотел, уплывает от меня.
Она снова и снова повторяла мне не доверять никому. Я все еще слышу ее голос.
Если ты не дашь кому-то оружие, то он никогда не сможет использовать его против тебя.
Но я сделал все это и даже больше. Она знает мое лицо, знает мое настоящее имя. Она знает, что я — Валет. Ошибка за ошибкой.
Но ничего из этого не было самым глупым. Эта честь даже не распространяется на тот момент, когда я забыл приглушить планшет, чтобы она могла увидеть свой файл, когда проснется. И даже не в те разы, когда я игнорировал знаки, которые должны были указать мне, что моей целью не является Тауэрс.
Золотая медаль достается тому моменту, когда я встал на колени, как идиот, и лишился дара речи, в то время как девушка, в которую я влюбился, уходила из моей жизни. Я должен был сказать что-нибудь, что угодно, а не просто наблюдать, как это происходит.
Я никак не могу оправдать то, что сделал, никак не могу оправдать то, во что меня превратила моя одержимость… но я должен был попытаться. Я должен был извиниться. Я должен был умолять.
Я следил за ее наладонником после того, как она ушла, наблюдая, как ее значок перемещается вверх по уровням на моем планшете, направляясь к ее старой квартире. Я наблюдал, пока он не начал двигаться слишком быстро, а затем камеры наблюдения показали мне, что она сбросила его на курьера. Вскоре после этого она просто исчезла.
Если я не смогу найти ее сегодня вечером, тогда я не знаю, найду ли я ее снова. Я не могу следить за ней после того, через что я заставил ее пройти. Я не могу заставить себя предать ее таким образом, даже ради шанса, чтобы она выслушала мои извинения. Я просто должен молиться, чтобы она была там, где я думаю, и я готов рискнуть полицией. Я готов рискнуть самим Лару ради шанса увидеть ее еще раз.
Потому что я знаю, что должен ей. И даже если я потеряю ее навсегда, я хочу вернуть этот долг.
Я ожидаю в доке посадку на шаттл в одном из смокингов, в которые одеты все парни. Я мог бы кормить десять семей в течение месяца, сколько он стоил, но сейчас не время экономить на расходах и давать кому-то повод смотреть на меня дважды. С тем, что Валет зарабатывает на элитных хакерских работах, мой кредитный баланс может это принять. Если я справлюсь с этим, уничтожу «Компанию Лару», я помогу гораздо большим, чем десяти семьям.
И я помогу Софии.
Я специально стараюсь сосредоточится на том, как смокинг ограничивает мои движения, а ботинки не имеют надлежащего сцепления, потому что я не хочу думать о том, почему она еще не появилась. Она должна приехать. Не только потому, что это ее лучший и единственный шанс найти компромат на Лару, не только потому, что я не думаю, что смогу блефовать без нее, но и потому, что… она должна прийти.
Слова засели в моей голове, эхом отзываясь в ней в быстром, безжалостном ритме. София, пожалуйста. София, пожалуйста. София, пожалуйста.
У меня перехватывает дыхание каждый раз, когда открывается дверь машины, крошечные выстрелы адреналина стреляют во мне, посылая дрожь по позвоночнику каждый раз, когда я вижу новое платье, намек на того, кто внутри. Затем, каждый раз, наступает катастрофа, когда появляется новое лицо, и это не она.
София, пожалуйста. София, пожалуйста.
Когда она выходит из гладкого, черного автомобиля, одного из последних, мое сердце выбивает стаккато, а затем практически останавливается, когда я понимаю в чем она одета. Черт возьми, Ямочки. Она в длинном обтягивающем платье лавандового цвета с подкладкой из электрических лампочек, которые мигают и мерцают через разрез, который идет вверх к ее бедру и приоткрывается каждый раз, когда она двигается. Платье с глубоким вырезом, обрамленное бахромой, напоминает старомодные платья-халаты на древней Земле. При ее ходьбе платье отсвечивает аметистовым цветом на тротуаре. На ней одета пара каблуков, которые заставили бы побледнеть подиумную модель. Она, должно быть, почти такая же высокая, как и я.
В ее волосы также вплетена волоконная оптика. Кстати, она осталась блондинкой и не пытается это скрыть. Либо она не думала, что я приду, либо знала, что я приду, и ей все равно. Я не уверен, какой вариант лучше. Огни мерцают из-под ее кудрей и отбрасывают тени на ее безупречную кожу. В руках у нее маленькая сумочка, из которой она достает приглашение, пока идет ко входу. У меня пересыхает во рту, и я даже не могу притвориться, что это все из-за нервов. Она потрясающе выглядит.
Почти так же хорошо она выглядела, когда развалившись лежала в нашем гнезде, в галереи, с растрепанными волосами, с белковым гелем в руке, стреляя в меня улыбкой с одной ямочкой, которую я так люблю — той, которая реальна.
Я не могу надеяться, что если она заметит меня, то не ускользнет от меня, но я ни за что не пущу ее одну, когда могу ей помочь. Даже если у нее есть план, как найти разлом и отключить его без меня, она будет в безопасности, если я помогу. И что бы ни произошло между нами, попытка Лару захватить власть важнее всего. Мы не можем позволить себе потерпеть неудачу сегодня.
Нервозность никогда не беспокоит меня, когда я занят работой, но здесь другое, и мое сердце стучит в груди, когда я пробираюсь к ней. Она может выдать меня, она может назвать мое имя перед всеми. Она может обвинить меня в преследовании или сталкерстве, и натравить на меня охранников. Она может повернуться ко мне спиной и подвергнуться опасности.
Я держусь позади нее, вне поля ее зрения, до последнего момента. Когда охрана начинает сканировать приглашения пары прямо перед ней, я наклоняюсь вперед и обнимаю ее за талию так, чтобы мы безошибочно выглядели как пара. Она, замерев, напрягается, а затем осторожно поворачивает голову, чтобы проверить, кто только что взял на себя такую вольность. Черты ее лица едва проглядываются, но я вижу, как страх вспыхивает в ее глазах. В следующую минуту она берет себя в руки, и ее рука хватается за мою там, где она лежит на талии.
— Я думала, ты не придешь, — говорит она так легко и дружелюбно, как будто ее ногти не впиваются в сухожилие на моем запястье, посылая боль и лишая меня слов.
Дежурный у шлюза вежливо кланяется и протягивает руку для приглашения Софии.
— Джек Росс и Бьянка Рейн, — сладко говорит она. Ее человек отлично сработал и приглашение выдерживает проверку. Я выдыхаю с облегчением.
Сам шаттл — это нечто. Я не видел таких богатств уже много лет. Мягкое освещение, шикарные красные ковры и удобные кресла, а не стандартные сиденья в шаттлах. Даже ремни безопасности непростые. Они задрапированные бархатом и вышиты как шторы на видовых экранах. Все это кусочек Викторианского декаданса, забота «Компании Лару», и хотя мода снаружи, возможно, пошла на новый виток, но мы сегодня вечером телепортированы назад во времени в эпоху «Икара». София выбирает пару кресел позади, все еще отказываясь смотреть мне в глаза, и когда мы пристегиваемся, молодой человек в элегантном одеянии дворецкого пробирается по проходу с серебряным подносом, полным мягко пузырящихся бокалов с шампанским. Я избавляю его от двух. К черту, что я не пью, я не уверен, что справлюсь со всем этим без посторонней помощи, и выпиваю один за пару глотков. София отклоняет тот, который я пытаюсь передать ей, качая головой.
— Слушай, — бормочу я, стараясь не слишком крепко сжимать оставшийся бокал. Ужасно хочу, чтобы она действительно меня услышала. Я репетировал эти слова в своей голове. Я знаю, что нет смысла апеллировать к тому, что она могла бы чувствовать ко мне. Мне нужно воззвать к стальной решимости, которая живет в ней, к той ее части, которая поддерживала ее в течение прошлого года. — Тебе все еще что-то нужно. Как и мне. Приведи меня туда и я сдержу свое обещание. И после этого, если ты мне скажешь, я больше никогда не приближусь к тебе.