Я упал на колени, воткнув оружие в землю, и меня стало неудержимо рвать всем тем, что успел съесть с утра Тимоха, а потом желчью. Такое у меня было только после первой рукопашной схватки на ножах в Афганистане. Мы тогда зачищали какой-то кишлак в долине Панджера. Командир группы дал мне команду занять позицию на крыше хижины, стоящей на склоне горы, с которой весь кишлак был как на ладони.
Я короткими перебежками стал приближаться к этому строению, когда на меня из-за дувала сверху свалился «дух» — крепкий, загорелый до черноты мужчина лет сорока. Упав от неожиданного удара на землю и выронив СВД, я откатился в сторону, выхватывая из ножен на поясе трофейный афганский кинжал «клыч».
Афганец также уронил автомат, и дотянуться до него уже не успевал. Поэтому он также выхватил большой прямой тесак из-за голенища сапога, и мы с ним закружились на тропинке перед дувалом. Два или три раза наши клинки сталкивались при попытке нанести друг другу резаные раны. Потом «дух» попытался меня достать прямым ударом в живот, а я, сделав подшаг в сторону, пропуская его руку, развернулся на 180 градусов, нанося рубящий удар в область шеи. Мой острый как бритва кинжал практически перерубил шею моджахеду.
Увидев на земле тело афганца с почти отрубленной головой и дёргающимися в последних конвульсиях руками и ногами, я тогда также упал на колени и мой завтрак, и вчерашний ужин в один миг оказались в горячей пыли. Я даже не заметил, как ко мне подбежали двое страхующих меня ребят из группы и потащили ближе к глинобитной стене, ограждающей дом, чтобы не попасть под возможный огонь «душманов». А ведь на тот момент у меня уже было большое личное кладбище уничтоженных снайперским огнём «духов» и две боевые медали.
Когда в организме закончилась и желчь, я встал с колен, вытер губы тыльной стороной ладони и принялся за грязную работу войны. Обшарив убитых китайцев, я отобрал для себя девять патронов для берданки, подсумок для патронов, хороший ремень, к которому прикрепил подсумок и кинжал. Потом прополоскав рот и попив из ручья, взял свой карабин, к которому уже привык, вложил в ножны меч и пошёл к выходу из оврага.
Оставалось ещё около десятка хунхузов, которые как я понял, хотели угнать станичный войсковой табун. Этому надо было помешать. Являясь жителем другой эпохи, но в тоже время потомственным казаком, я знал, что значит строевой конь для казака, и насколько он казаку дорог.
Пробираясь по оврагу, я прикидывал, что уже могли сделать бандиты с табуном. Хунхузов осталось человек десять, а табун большой. Я бы на месте китайцев разделил бы табун на несколько частей и перегонял бы через Амур в нескольких местах одновременно. До станицы не так уж и далеко, и скоро казаки предупрежденные Ромкой с Петрухой будут здесь.
«Торопиться надо китаёзам! Торопиться!» — думал я, осторожно выбираясь из оврага и осматриваясь по сторонам.
Как я и предполагал, группа бандитов из четверых всадников гнала косяк коней голов в двадцать к Амуру.
— К Песчаной косе идут на Амуре, — тихо прошелестело в голове голосом Тимохи.
— О! Тимоха, очнулся!
— Ага! А где остальные хунхузы из оврага?
— Наверное, в аду горячие сковороды лижут. Или Будде докладывают о своей грешной жизни.
— Ваше благородие… — начал было Тимоха, но я перебил его. — Так, Тимоха, давай без чинопочитания. Ты и я теперь одно целое. И как я думаю — на всю оставшуюся жизнь, если сегодня выживем. Поэтому, ты будешь Тимохой, а меня зови — Ермак, мне так привычно.
— Хорошо, Ермак. А что дальше делать будем?
— Для начала сориентируй меня на местности.
Тимоха начал рассказывать, и я всё больше узнавал окружающую местность:
— Китайцы коней к Песчаной косе у острова на Амуре гонят. Там пологий спуск к воде и мелко в этом году. Они там и переправились на наш берег. До косы чуть более версты будет. Лощина, в которой остальные хунхузы пытаются разбить табун на части Соворовской называется. Из лощины дорога через лес к станице Черняева ведет. Тут версты две будет. Впереди холм большой. Его станичники «Могильным» называют. За ним балка с подлеском начинается, и она тоже к Амуру выходит, только полукругом, подковой изгибается.
— О кей, Тимоха!
— Какой кей?
— Всё хорошо, Тимоха. Это на английском языке. Ладно. Давай посчитаем и подумаем. Ромка с Петрухой минут пятнадцать — двадцать назад ускакали. Если всю дорогу шли галопом, то они уже в станице. Пока казаки соберутся, пока сюда доскачут минут тридцать или сорок пройдет. Берём крайний для нас вариант — станичники появятся только через час. От этого и будем плясать.
— Зачем плясать и от чего? — недоумённо поинтересовался Тимоха.
— Это присказка такая. Не обращай внимания.
Я задумался. По всему выходило, что придётся через балку бежать к косе и во время переправы гасить хунхузов, чтобы не дать им угнать табун на ту сторону Амура. Только бы успеть с первой четвёркой бандитов управиться, пока остальные узкоглазые не подошли.
— Успеем, — опять зазвучал в голове голос Тимохи, — они с Вороном долго провозятся. Вона, Ермак, смотри.
Я посмотрел в сторону табуна в лощине и увидел, как высокий, красивый, вороной жеребец, задрав хвост, носится по лощине, разгоняя табун, кусая для этого всех попадавшихся ему лошадей.
— Это Ворон — племенной жеребец казака Савина. Дорогущий!!! За него говорят, дядька Иван десять тысяч золотом отдал! На такие деньги табун в сто голов можно купить. Ворон сейчас табун разгоняет, чтобы чужих к себе не подпустить. Он последние два года только мне, да деду разрешал к себе подойти.
— Пристрелять его сейчас, и все дела!
— Да ты что, Ермак! Если хунхузы только Ворона одного за Амур угонять, уже денег немерено получат, так что они с ним до последнего возиться будут.
— Тогда всё, Тимоха, побежали. Сначала за холм незаметно, а потом по балке к Амуру.
Бежал я дольше, чем рассчитывал. Сказались и потеря крови, и рана в боку, да и Тимоха, как, оказалось, бегал плохо: казак не на коне — не казак. Когда, задыхаясь и шатаясь от усталости, я выбежал на берег Амура, четвёрка хунхузов уже выгоняла на тот берег последних из угнанного косяка лошадей, и сами выбирались из воды.
Упав за камень и восстанавливая дыхание, я зарядил одним патроном карабин, а три положил рядом.
— Ермак, очень далеко, не попадешь!
— Не мешай, Тимоха. Никуда они не денутся.
Слившись с винтовкой в одно целое, я взял на мушку первого из бандитов и мягко потянул спусковой крючок. Выстрел — минус один. Два. Три. Четыре. Все четыре хунхуза, свалившись с коней, растянулись на земле. Ни один из них больше не шевелился.
— А ты, Тимоха, говорил, что не попаду. Попал, правда, стрелять пришлось не в голову, без оптики действительно далековато было.
— Если бы не видел сам, то не поверил бы. А меня, Ермак, так стрелять научишь.
Я во весь голос расхохотался:
— Тимоха, мы же с тобой теперь одно целое: я — это ты, а ты — это я. Можешь для себя считать, что так стрелять ты уже научился. Но многому другому действительно придётся учиться. Всё. Пошли на холм перед спуском, там засаду делать будем. Жаль патронов только шесть штук осталось, я надеялся ещё у этих четверых разжиться, но не судьба.
Поднявшись на холм, с которого спуск к воде и весь берег просматривался как на ладони, я принялся искать место для снайперской позиции и быстро его нашёл. Небольшая естественная ямка на вершине холма, два принесённых камня, несколько срезанных и расставленных веток, и позиция готова. Теперь оставалось только ждать.
— Ермак, а ты как в меня попал? И почему тебя Ермаком надо звать, если тебя тоже Тимофеем зовут? А сколько тебе лет? А что такое спецназ?
Вопросы сыпались как горох из прохудившегося мешка.
— Тимоха, остановись. Слишком много вопросов. Давай по порядку. Как в тебя попал — не знаю. Когда я погиб в своём теле, мне было пятьдесят пять лет. Спецназ — это войска специального назначения, предназначенные для разведки и диверсий. С тобой мы полные тёзки, а прозвище у меня, сколько себя помню, было «Ермак», потому что род свой я веду от Ермака, который Сибирское ханство для государства Московского завоевал.
— Вот, здорово! И мы, как дед рассказывал — свой род от Ермака ведём.
— Это, действительно, здорово Тимоха, но теперь тихо, кажется табун идёт. Да, Тимоха, если выживем, ты про меня никому ни слова не говори. Хорошо!?
— А почему не говорить, Ермак?
— Такое раздвоение личности считается у врачей серьёзным заболеванием. Могут в психиатрическую больницу упечь. Одним словом: в бок ударило, упал с коня, ударился головой и больше ничего не помнишь. А дальше разберёмся. Понял, Тимоха?
— Да, Ермак, понял. Ударило, упал и ничего больше не помню. Правда, про какую-то больницу и личности, ничего не понял.
— Это не важно, главное первое запомни. И теперь тихо. Хунхузы.
Через прицел карабина я рассматривал приближающийся табун, который сопровождало девять бандитов. На трёх заводных лошадях лежали поперёк сёдел трое убитых мной ещё у Могильного холма бандита.
«Девять бандитов и шесть патронов. Хреново! — подумал я. — Точнее не хреново, а пришёл ко мне и Тимохе белый и пушистый зверёк по имени песец».
Не стал я говорить Тимохе, что вспомнил рассказ своего деда о том, что поселился он в 1946 году в Ермаковской пади после демобилизации по ранению, полученного в боях с японцами из-за того, что на этом месте жили раньше родственники донских Алениных, которые ушли с Дона осваивать Амур и сгинули все. Последним умер Аленин Афанасий Васильевич — георгиевский кавалер, которого на Дону помнили и уважали. Умер он после того, как хунхузы убили его внука Тимофея, до этого убив всех его сыновей. На месте их старого дома, который сгорел во время лихолетья Гражданской войны, дед построил свой дом. В том доме родился мой отец. Из этого дома и я выбежал на последнюю свою зарядку. Вот как оно всё завернулось!
Я погладил пальцами правой руки, лежащие рядом, пять патронов, шестой уже был в стволе карабина. Что ж, ещё за шесть мёртвых бандитов даю стопроцентную гарантию, а вот с оставшимися тремя как буду справляться — время покажет. Хотя уже сейчас счёт в нашу с Тимохой пользу с большим преимуществом: двенадцать — ноль. А по рассказу деда, в этом набеге хунхузы и Тимоху, и ещё двух казачат, видимо, Ромку с Петрухой, убили, и станичный табун успешно увели в Маньчжурию. Казаки тогда ходили за Амур, но табун не смогли отбить. Попали в засаду и ещё несколько человек потеряли. А сейчас счёт в нашу пользу. Если и погибнем с Тимохой, то о нём будут говорить, как о славном потомке великого Ермака. А трое китайцев точно не смогут табун угнать. Ромка с Петрухой живы, казаков уже подняли и скоро они здесь будут.
Тем временем, трое хунхузов, о чём-то оживлённо переговариваясь, верхами начали переправу. Один из них — высокий и мощного телосложения китаец вёл заводным Ворона. Оставшиеся шестеро, рассыпавшись по берегу, начали загонять табун в воду.
Я задержал дыхание, взял на мушку ближайшего ко мне на берегу бандита. «Огонь!» — скомандовал сам себе и нажал на спусковой крючок. Китайца с разбитой головой вынесло из седла. На ещё пять выстрелов с перезарядкой мне понадобилось меньше минуты. Что же патронов больше нет, живых хунхузов на этом берегу тоже больше нет.
Я посмотрел на трёх оставшихся в живых бандитов. Ехавший впереди бандит, который вёл заводным Ворона, пытался справиться с красавцем жеребцом, вырывавшим повод. Ворон мотал головой, то рвался назад, то пытался встать на дыбы. Другие двое хунхузов, к моему глубокому сожалению, нахлёстывая лошадей, устремились к нашему берегу.
«Что же, была, не была!» — подумал я и, выскочив из засады, побежал к ближайшему от меня убитому бандиту, в надежде разжиться патронами, либо воспользоваться его оружием. Отсиживаться в засаде смысла не было. Хунхузы за шесть выстрелов поняли, что стрелял один человек, а раз он не стреляет по ним, то у него, то есть у меня кончились патроны.
Я подбежал к убитому китайцу и чуть не завыл от досады. Винтовки рядом с ним не было, а его Росинант, к седлу которого была приторочена так необходимая мне берданка находился метрах в ста от меня, вблизи от того места, где на берег должны были выскочить из воды два хунхуза.
На быстрый обыск одежды и снаряжения убитого ушло несколько секунд. Ни одного патрона!
«Да что же они, твари, в набег без патронов ходят! — на бегу обратно к холму думал я. — Вот и писец пришел вам — товарищ гвардии подполковник Аленин!»
Где-то в голове на одной ноте завыл Тимоха, о котором я забыл.
— Не ссы, Тимоха Аленин! — я бросил бесполезный карабин. — Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Хоть ещё одного разбойника мы с тобой, Тимоха, на тот свет утащим.
Я остановился, переводя дух, и, вытащив правой рукой китайский меч или саблю, а левой рукой кинжал, развернулся лицом к противнику. Один из хунхузов вырвался вперёд и, размахивая над головой то ли саблей, то ли ещё каким-то китайским холодняком во весь опор несся на меня, а второй, чуть приотстав, пытался достать из-за спины винтовку.
Когда до скачущей на меня лошади оставалось не более одного-двух метров, я резко шагнул, приседая, вправо, прикрыв от удара сверху голову мечом. А левой рукой нанёс удар кинжалом снизу вверх, целясь в живот ничем не повинной коняке.
От удара меня опрокинуло на спину, удар сабли китайца меня не достал, а его лошадь, сделав ещё два скачка, наступив на свои вывалившиеся кишки, рухнула на бок. Хунхуз вылетев из седла плахой ударился о землю, потеряв саблю, и теперь сидел очумело качая головой и шаря рукой вокруг себя. Найти своё оружие я ему не позволил. Поднявшись на ноги, в четыре длинных прыжка подскочив к бандиту, я в выпаде нанёс ему удар в шею и повернулся, встречать второго противника.
В этот момент раздался выстрел, и тупой удар в правое предплечье швырнул меня на землю. Падая, я увидел, занесённые надо мной копыта, и инстинктивно выбросил левую руку с кинжалом вверх. «Ещё одной лошадке конец…» — подумал я, когда на меня хлынул водопад крови, слизи и кишок.
Второму хунхузу повезло меньше. Едва перескочивший меня конь рухнул с разрубленным брюхом, придавив своей тушей бандита. Когда я очухался и, протерев левой рукой глаза, сумел встать и отыскать кинжал, хунхуз всё также безуспешно пытался выбраться из-под придавившей его лошади.
Я с трудом подошёл к китайцу и, глядя в его черные, раскосые, испуганные глаза, рухнул рядом на колени, нанося удар кинжалом в грудь, но, покачнувшись, попал в шею. Отвалившись в бок от убитого хунхуза, я посмотрел вниз с холма и увидел, что последний, оставшийся в живых бандит не смог удержать Ворона. Теперь он направлялся к нашему берегу то ли для того, чтобы поймать прекрасного жеребца, который уже выскочил на родной берег и, мотая головой, скакал к своему косяку, то ли для того, чтобы посчитаться со мной, а может быть для всего вместе взятым.
Опираясь не левую руку с зажатым в ладони кинжалом, с трудом поднялся на ноги. Правая рука висела плетью, из сквозной раны в бицепсе медленно струилась кровь. Боли почти не было. «Повезло, кости и артерия не задеты», — подумал я. Но заниматься раной времени не было. Последний хунхуз направлялся в мою сторону. А одной левой рукой я винтовку Бердана последнего убитого хунхуза перезарядить не смогу и выстрелить тоже.
Матерясь сквозь зубы, начал подниматься на холм. Засунув кинжал за голенище сапога, я левой рукой с трудом снял с себя ножны от меча-сабли, расстегнув, сбросил ремень с подсумок и ножнами от кинжала. Каждый лишний грамм давил на тело, как десяток килограмм. Всё — вершина холма. «Что это?» — я присмотрелся.
В мою сторону во весь опор метрах в трехстах неслось галопом около тридцати всадников.
— Наши-и-и…! Станичники! Ура-а-а! — голову чуть не разорвало от крика Тимохи.
— Эх… Тимоха! Не успеют они, — я повернулся назад, доставая кинжал из голенища сапога. — Чуть-чуть не успеют.
Последний бандит был в метрах двадцати, намётом поднимаясь по склону холма и крутя над головой ещё какой-то разновидностью китайских мечей или саблей. Я стоял и просто ждал. Сил практически не осталось.