Постепенно время двигалось к вечеру, и я затрещала без умолку, задавая нужные и ненужные вопросы, подсознательно пытаясь задержать дядечку рядом подольше, что было вполне нормально и прогнозируемо в моей ситуации.
На одни вопросы мне ответили, другие нагло проигнорировали, и смотрел он на меня опять с сочувствием, отлично понимая причину моего словесного поноса. Во всяком случае, успокоил, что мои родители переживать не будут, благодаря небольшому и невредному внушению. С работой тоже проблем не возникнет — все у них отработано в этом плане.
Потихоньку двигаясь по тропинке в сторону, противоположную озеру, мы прошли некоторое расстояние по сосновому лесу, растущему почти без подлеска, с мягкими моховыми подушками между деревьев. Теплый воздух пах хвоей и был немного влажным… наверное, ночью прошел дождик. А потом я поняла, что дальше мне ходу нет и остановилась. Дядечка вздохнул, погладил меня по голове, хмыкнул и пошел дальше, скрывшись вскоре за деревьями.
А на меня накатила такая безнадега и тоска даже, что сразу поколебалось все мое великое смирение перед сложившими обстоятельствами, и я со злостью поняла, что почти ненавижу всех этих… работодателей. А кто, собственно, осуществляет этот отбор, не спрашивая согласия у нас? Я дернулась позвать и спросить, но потом закрыла рот. Похоже, что я о многом не сообразила спросить, да и разве знаешь о чем надо узнать и поймешь это сразу? А с другой стороны — жили же здесь до меня люди и справлялись. И сейчас почему-то выбрали именно меня, значит — соответствую, тоже должна справиться. Протяну как-нибудь. Постараюсь не накручивать себя зря.
Вернувшись на поляну и обойдя ее всю, посмотрела на озеро, яблоню. Решительно сорвала и съела яблоко… ничего особенного — знакомый кисло-сладкий вкус. Но должна же я была оприходовать этот бонус… Еще раз оглядела дом снаружи, прошлась по опушке леса, не решаясь пока отойти дальше, посидела на ступеньках крыльца…
Ближе к вечеру потянуло под защиту дома. Закрылась на засов и осмотрелась внимательнее внутри. Кушать хотелось, но терпимо, решать вопросы насыщения буду с утра. Из комнаты дверной проем, завешенный шторкой, вел в маленькую спаленку с топчаном, застеленным овчиной. В сундуке нашла подушку, стеганое одеяло и чистые куски полотна — простыни? Оборудовала себе лежбище и рухнула на него. Подумать нужно было о многом, но сил не было совсем, а времени у меня будет достаточно и для того, чтобы подумать, и для того, чтобы сделать выводы.
В доме было тихо, а с улицы едва слышно доносилось поскрипывание высоченных стволов сосен и глухой шум — к вечеру натянуло тучи и поднимался ветер. Маленький закуток без окон давал ощущение уюта. На этой мысли и уснула.
Назавтра обустраивала свой быт. Поскольку жить здесь мне предстояло довольно долго, необходимо было устроиться максимально комфортно. По моим понятиям. А мои понятия несколько отличались от того, что могла предложить эта реальность и это время. Да. Именно — время. Осмотрев внимательно качество и вид окружающих меня вещей, я пришла к выводу, что грубое полотно, деревянная лежанка, глиняные миски и деревянные ложки, плетеные короба в кладовой, туеса с крупой, керамический бутыль, емкость из мутного стекла с бугристой поверхностью, и т. д., сделаны основательно и качественно, но все это выглядело просто и примитивно.
Так могло выглядеть жилище крестьянина во времена княжеской Руси. Ну, учитывая мое знание истории и быта российского крестьянства — века три туда или обратно. Не вписывались в это, предполагаемое мною время, оконные стекла, но видимо и этому имелось свое объяснение. Просто я его не знала.
А еще я не нашла многих необходимых мне вещей. Например — зубной щетки, пасты, мыла, но особенно огорчило отсутствие шампуня. О древних способах мытья волос я знала следующее: мыть нужно мягкой дождевой водой или же пропущенной через прогоревшие угли. Ополаскивать отваром корня лопуха или настоем любистка — это для густоты и крепости, что было для меня не актуально.
Но, забегая вперед, расскажу, что, совсем озверев от ощущения жирных и грязных волос, я все-таки нашла выход. Даже странно было бы, не случись так. Все же человек современный — человек с более широким кругозором и при этом напичканный до макушки нужной и ненужной информацией, которая когда-нибудь да всплывет в памяти и пригодится. Вот так и с этим местным шампунем — грязюкой.
Раздевшись догола, я заходила в теплую озерную воду и, не расплетая волосы, натирала голову белой глиной. Потом полоскала с остервенением до чистой воды и, распустив косу, заходила в воду по плечи. Шла вдоль берега, а волосы плыли, выполаскиваясь и не путаясь, следом. На выходе из озера приходилось поддерживать их, пока я не ложилась на покрывало, раскинув гриву по траве. Найденным в доме, и хорошо отчищенным песочком гребнем, расчесывала высохшие пряди по очереди и потом крепко заплетала до следующего мытья. Вся процедура была длительной и муторной, занимала почти полдня и поэтому коса продолжала вызывать у меня глухое раздражение, грозившее перерасти в стойкую фобию…
Зубы чистила расщепленной веточкой и оттирала все той же, взятой с озерного обрыва белой глиной на тряпочке — я четко помнила, что где-то слышала про ее лечебный эффект. После еды жевала мяту, как кролик.
С приготовлением пищи проблем вообще не возникло. Костер разводила огромными спичками из провощенной коробочки. Серная головка загоралась при трении о любую поверхность и горела долго, давая возможность заняться сухим щепкам. Их было полно в дровнике под стеной дома, там же имелся и вогнанный в пень топор. Хорошо, что никто не видел, как я первый раз пыталась разрубить им поленце, поднимая это поленце раз за разом с земли и смачно и с чувством выдавая все те самые слова…
Ветки-рогульки, перекладина, мятый тяжелый котелок… и готово. Для начала варила каши, потом освоила уху и грибной суп. На них и остановилась — они не пригорали, и вообще жидкая горячая пища была полезней. На углях получалось запекать рыбу прямо в чешуе. Мужик был прав — голод мне точно не грозил. Правда, немного не хватало хлеба. Скорее — сказывалась привычка, но посидеть некоторое время без мучного было полезно. Потом можно было освоить приготовление пресных лепешек.
За пару первых недель адаптации я даже не сильно похудела, зато загорела и окрепла благодаря физическому труду и свежему воздуху. По ощущениям, а также при ощупывании, казалось что кое-где даже прибавилось, а в нужных местах — ушло. А может быть и так, что начали действовать эти самые яблоки, оздоровляя меня и омолаживая. В любом случае, положительные моменты в этой моей ситуации нашлись. Как трудно скинуть даже минимальный лишний вес, знают все. А тут все, хоть и немногочисленное, но лишнее ушло естественным образом и без особого напряга.
Посмотреть на результат не было возможности из-за отсутствия зеркал в доме. А гладкая озерная поверхность по вечерам показывала вроде бы обычную меня, как ни изворачивалась я и изгибалась, пытаясь себя рассмотреть.
Из развлечений в наличии были только ловля рыбы, купание в озере и пение. Именно пение успокаивало и отвлекало перед сном и не давало вконец одичать и забыть человеческую речь. Над водной гладью мой слабенький голос звучал, как в микрофоне. Акустика здесь была замечательная, слух — гораздо лучше голоса, а частичное незнание текстов я восполняла при помощи фантазии и рифмы. Потратив некоторое время на записывание обновленных текстов на песке, я потом с удовольствием выпевала то, что получилось. Песни просились на волю все больше протяжные и лирические, бодрые напевы как-то не соответствовали обстановке и настроению.
К вечеру на озере устанавливалась почти осязаемая тишина, особенно если не было ветра. И мой голос звучал терпимо, а в отдельных песнях даже приятно. Как правило, на то, чтобы восстановить и исполнить одну песню, уходило все оставшееся время до самых сумерек.
Место здесь было необыкновенно красивое — туман вечерами сгущался над озером, наползая потихоньку на берег, стелился понизу. А на небо после наступления полной темноты высыпали яркие и крупные голубоватые звезды и поднималась вполне себе знакомая Луна, что почему-то было приятно и делало это место уютнее. Я любила наблюдать за наступлением ночи, слушать звуки ночного леса — в них не было ничего тревожащего. С кружкой настоявшегося на углях травяного чая немножко еще сидела на верхней ступеньке крылечка, а когда начинала зевать, уходила спать, запершись на засов.
В пижаме ходить вне дома я не стала. В сундуке поменьше нашлись рубахи длинной до щиколоток и сарафаны. Что было, в общем-то, ожидаемо… Все бесцветное или бледненько окрашенное в сиреневый и синий цвет. Большущими ножницами обрезала себе подол одного сарафана до середины икры, а край живописно обдергала, организовав бахрому. Получилось живенько, и в общем этническом стиле. Кожаные балетки обувала, только доходя до дома после купания, и когда ходила в лес, а так — ходить по мягкой траве было приятно, и я знала, что полезно.
Кроме птиц, другой живности на моей территории не наблюдалось. Они мерзко орали по утрам и красиво пели к вечеру. Еще в озере водилась рыба и исправно ловилась на червяка. Обещанных ежей и белок я не видела, как и ужей со змеями.
Постепенно жизнь входила в размеренную колею, привычная работа делалась уже на автомате. Ожидались приятные бонусы в виде поспевающей земляники, а потом и черники-брусники со смородиной и малиной. Буду делать кисели, заваривая компот мукой и сдабривая медом — разнообразить свое меню.
Первый месяц подошел к концу, если считать каждый по тридцать дней в среднем. Прошедшие дни аккуратно отмечала угольком на стене дровника каждый вечер.
Потихоньку я уверилась в обещанной безопасности и перестала вслушиваться в темноту за окном, вглядываться по вечерам в тени под деревьями на опушке.
На стенку от одиночества тоже пока не лезла. Дни шли… иногда по вечерам я мечтала, как вернусь домой, в свою жизнь и квартирку. Разрешат ли мне делиться знаниями о чужой реальности — в этом я очень сомневалась. Вон сколько народу здесь побывало, а информации просочилось — ноль.
Могут убрать воспоминания — этого, само собой, категорически не хотелось, но ведь именно так и поступали с героями фантастических романов, если им не удавалось удрать по-тихому или договориться. Психовать по поводу того, как все устроится со мной, сейчас не имело смысла, потому что зависело от меня немногое, а остальное — только лишняя нервотрепка.
ГЛАВА 2
Несколько дней назад начала поспевать земляника и я уже съела несколько горстей вкуснейшей ягоды, а сегодня с листом лопуха в руке собирала настоящий урожай, который должен был пойти на долгожданный кисель.
Сознание вдруг отметило какое-то непривычное ритмичное глухое постукивание. Оглянувшись, я с корточек мягко села на попу да так и сидела, глядя через плечо на коня, выходящего из леса. Вцепившись в поводья, лицом вниз, на конской шее лежал мужик. Как и положено тут — с бородищей, но без сознания. Вспомнились слова: «никто мыслящий границу не пересечет». Или разумный — не помню, но смысл один. А этот как раз сейчас и не мыслящий и не разумный — все правильно. Этот случай, видимо, не предусмотрели и что мне теперь делать?
Мужик не двигался, может поэтому страха не было, и я включила логику. Пока он не в себе, можно тихонько отвести коня обратно — до границы. А там с ним пусть разбираются свои — помогают и лечат.
Он без сознания, а значит болен или ранен, а я совсем не медик. И как он себя поведет, очнувшись, еще не известно. Решение разумное и взвешенное, зачем мне даже гипотетические неприятности? К тому же я не брошу его на произвол судьбы, а доставлю к месту, где ему окажут квалифицированную помощь.
Ага — если его кто ищет… Но это я посмотрю на границе, там и приму окончательное решение. Все это я сообразила мигом. И еще четко понимала, что главное в любой ситуации — не паниковать.
Подойдя ближе, рассмотрела и коня, и всадника. Конь был красив, но они мне всегда нравились и по этой самой причине я их абсолютно не боялась. Вряд ли боевого коня учат нападать на баб, так что у меня лаской и уговорами вполне может получиться осторожненько увести его отсюда.
Рассмотрев мужика ближе, убедилась в правильности своего решения — я бы сама просто с места его не сдвинула. Он был высокого роста, крепкого телосложения — богатырь просто. Возраст не определить из-за бороды, но далеко не юноша.
Не страшненький, скорее приятной внешности, черты лица вроде славянские, похож чем-то на героев картин Васильева — прямой длинноватый нос, лицо удлиненное, брови резко очерчены, с изломом. Между ними горестная складочка, наверное, от боли. Рта не видно в бороде и усах, глаза закрыты, а ресницы просто роскошные.
О своих, по ощущениям, я тоже что-то такое подозревала. Даже всполошилась в свое время по поводу остального волосяного покрова, но буйства оного в других местах не наблюдалось, и я успокоилась. Так что ресницы здесь у всех, наверное, густые и длинные. Оружия у мужика не было, кроме ножа на поясе, но видно было, что это воин. Как называлось то, что было на нем одето поверх рубашки и штанов, я не знала. Точно не доспех, но понятно было, что это местное воинское облачение — толстая кожа, металлические вставки типа заклепок…
Сознание он потерял не от болезни — от левого плеча вниз шел глубокий разрез, вскрывая грудную пластину. Кожаное облачение было расстегнуто и оттопырено на груди. Возможно, он потерял много крови и ослаб от кровопотери, но рана не смотрелась смертельной.
В старину воин мог сражаться и с более серьезными повреждениями, а тут мышечный порез — и обморок. Слабак, однако… А может, рана глубже, чем кажется — полостная, проникающая под ребра… Кровь сильно пропитала штанину, но ткань там не была разрезана, так что на ноге повреждений не должно быть, очевидно просто натекло с груди.
Решившись действовать, ласково приговаривая и сюсюкая, я легонько потянула коня за повод, предлагая развернуться в сторону леса. Он резко дернулся, фыркнул, я заорала и отскочила, а мужик рухнул на землю, ссунувшись по конскому боку. В стремени остался сапог, а вторая нога, вывернувшись и глухо щелкнув, застряла с другой стороны.
Конь, нервно вздрагивая, сделал шажок и встал на месте. И тут я вышла из ступора. Твою ж мать… покалечила еще больше… Освободив вторую ногу из стремени, осторожно опустила на землю — мужик ни фига не очнулся. А если он уже умер? Ослабевшими от паники пальцами щупала венку на мощной шее — она слабо билась, и тело было теплым, так что он просто без сознания. Но до чего же глубокий обморок!
Лечить нечем и некому, кроме меня. Поэтому буду делать все, что могу — лечить яблоками. Все равно больше нет ничего, кроме кипяченой воды. Если тот дядька соврал про раны — этому воину просто не повезло.
Растянув в стороны и разорвав сильнее одежду, промыла резаную рану кипяченой водой, промокнув чистой простынкой из сундука. Вид развороченного тела был жутким, я сочувствовала сейчас хирургам и чувствовала все возрастающее уважение к людям этой благородной и чего уж там — мужественной профессии.
Как ни старалась я действовать аккуратно, одежда все равно немного намокла, вода с сукровицей протекла под спину, что с этим делать — подумаю после. Яблоко мелко нарубила и завернув кашицу в край простыни, сжала, и сок полился вниз, заливая рану, попадая внутрь. Дать бы ему попить этого сока, но зубы крепко сжаты, а раздвигать их ножом страшно — порежу.
Значит, буду поить, как больную собаку — оттянула двумя пальцами щеку и влила сок за нее. Постепенно он просочится сквозь зубы и последует непроизвольное глотательное движение. Так сделала несколько раз. Рану прикрыла чистым краем простыни и села рядом на землю.
Сердце колотилось и потряхивало от волнения. Сильно напрягала ответственность момента: ногу необходимо вправить, а на это у меня нет ни сил, ни умения. На улице больного не оставишь в сырой одежде и на сырой земле. А поднять его я не смогу, только волоком немного протащу, а вот в дом не подниму точно. Сколько времени нужно, чтобы подействовало яблоко — неизвестно. А если ночью дождь? А с конем что делать, я же к нему теперь подойти боюсь?
От осознания своего бессилия весь мой самоконтроль испарился и слезы потекли рекой, прорвав плотину здравомыслия и сдержанности. Первый раз с того момента, как попала сюда, я плакала — от жалости к себе. Наверное, катализатором моего срыва послужило это чувство ответственности за человеческую жизнь и при этом ощущение собственной беспомощности в вопросе лечения и помощи.