Штабом отряда встреча обещана, и Андрей Иваныч в ожидании запасается подарками для партизанских командиров, — много всякого добра накопилось у Марьи Ивановны дома в тайнике…
Глухая сентябрьская ночь. Привычный условный стук в окно. Самонина открывает дверь связному и видит, что Почепцов не один. Еще трое мужчин переходят через порог, и тот, кто идет за Васей, грузный, с фонариком. Луч света, ослепив разведчицу, забегал по хате, заглянул на кухню, за шифоньер и даже под кровать. Чутьем угадала: кажется, Китранов. Вывернула огонь в лампе: он! И пистолет у него в руке на взводе.
— Никого у тебя нет?
— А вы кого боитесь, Михал Мосеич?..
Нарочно так сказала — терпеть не может трусов. Почепцов, а также пришедшие с ним ротные командиры Сафонов и Сивоконь досадливо переглянулись, явно стыдясь поведения своего товарища.
У Самониной с Китрановым давняя взаимная неприязнь. Заведовал он совхозной столовой в Любеже, рабочие жаловались на плохое обслуживание, и ей, женсоветчице, было поручено навести там порядки. Пригляделась, просят ли рабочие добавки. Нет, даже порций своих не поедают. Значит, им плохо готовят. И верно: в котлетах один хлеб, супы и того хуже — бубинка за бубинкой гоняется с дубинкой. Побыла на складе, проследила: продуктов отпускается вдоволь, а до рабочих они не доходят. Да и где им было дойти, если Китранов и домой тянул, и любушкам своим раздавал. Попросили его тогда с должности…
— Куда и в какое время ты сможешь нам привести своего словака?
И смотрит, хам, не мигая, бровью не поведет. Что тут ему скажешь…
— Товарищ Китранов, вам пора бы знать, что он такой же мой, как и ваш.
По мнению разведчицы, встретиться всего удобней здесь, в ее хате, завтра, после полудня. Время встречи Китранова устраивает.
— А нельзя ли, — говорит, — у Санфировых?
Еще чего не хватало! Чтоб у милашки под боком да чтоб не слезая с печки! Нашел безопасное место!..
Ротные и Вася Почепцов за то, чтобы встретиться в зарослях Клинцовского лога. Да, пожалуй, это самое лучшее. Китранов соглашается. И не может, недотепа, без того, чтобы вновь не усомниться в Крибуляке: а не подведет ли? Как он дрожит за свою шкуру!
— А может, и предаст, — лопнуло терпение у разведчицы. — Он вражеский офицер, откуда мне знать, что у него на уме… А ты птица не простая, какой ни есть, а начальник, — будет железный крест Крибуляку! Может, и мне от немцев перепадет какая медаль!
— Оставь глупые шутки!.. — Китранов багровеет. И пусть злится. Таких, как он, припугнуть полезно.
— Ну, хорошо, а ты знаешь, сколько нам передал Крибуляк важных сведений, сколько оружия? Партизан от разгрома увел. В конце концов, поезд немецкий взорвал собственноручно, а ты ему не доверяешь!..
Пристыдила, кажется. Больше ни одного слова не сказал поперек, слушал другие ее соображения, согласно кивая головой. И все-таки настоял на том, чтоб в логу перед встречей отобрала у словака оружие.
Ночевать не остался и других увел.
Утром Самонина с Почепцовым, побывав в логу, облюбовали место для предстоящей встречи. Потом разведчица сходила на станцию и пригласила Крибуляка к себе — будто бы она отмечает сегодня день своего рождения. Капитан пришел к назначенному часу с подарками для именинницы, удивился, что никого нет из гостей.
— Значит, будете за столом хозяином, будете встречать и угощать…
Налила ему бокал вина и, когда он выпил, сказала:
— Вот что, дорогой товарищ, я пригласила вас не для гулянки, а для встречи с командирами!..
Он заметно растерялся. Успокоила его:
— Наши командиры из рабочих, люди простые. Не то что ваши гады в белых перчатках…
— Хорошо, болшевичка, веди!..
Удивился, что надо идти в лог, но не испугался. Захватили припасенные для партизан подарки, вышли из дому.
— Битте, пан Крибуляк! — Разведчица предлагает, чтобы он взял ее под ручку. Идут, громко восхищаются хорошим солнечным днем: дескать, в такую погоду как не прогуляться по лесу.
А на душе у самой тревожно. Вспомнились разговоры с Китрановым. Верно говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. С Беспрозванным встречалась и с Покацурой, только храбрей становилась, ничего не боялась. А этот такой робкий, что и ее в страх ввел. И впрямь, словно заразилась от него, то и дело смотрит по сторонам, головой вертит: нет ли за ними слежки, нет ли и на самом деле какого предательства. И до того докатилась, что потеряла нужную тропинку, не найдет да и только, хоть плачь!
— Что случилось?
Видать, она сильно изменилась в лице, если Крибуляк почувствовал что-то неладное.
С полчаса проблукали вокруг да около, все ноги изожгла крапивой, оцарапалась в спешке. Часы показывают условленное время, и место облюбованное где-то тут, рядом. Хоть и знает приблизительно, где, однако сигнала не подает. И оттуда не сигналят. Наверняка видят, как они крутятся в зарослях, и конечно, думают, что это она водит его недаром: значит, что-то заметила подозрительное. А Китранов разве поймет, что она просто заблудилась, бедолага.
Отчаялась в поиске, выбрала светлую поляну, с расчетом, чтобы их видели партизаны, решилась подать сигнал.
Ты поймалась, птичка, стой,
Не уйдешь из клети.
Не расстанусь я с тобой
Ни за что на свете…
Крибуляку не в новинку озорство Марьи Ивановны, любое дело у нее с шуткой, а в особо важные минуты— тем более. И лишь, заслышав тихий протяжный свист, раздавшийся на бугре, в терновнике, понял, что неспроста она запела и закружилась вокруг него, притоптывая и прищелкивая пальцами.
Ответный сигнал подал Вася Почепцов. А вон в кустах виднеется его серая папаха. Связной подымает руку вверх, значит, все в порядке.
Теперь самое неприятное — разоружить своего партнера.
— Андрей Иваныч, если вы уважаете наших командиров, если вы меня уважаете, прошу вас сдать мне пистолет.
Не сказал ни слова, но кобуру отстегивал с легким недоумением.
— Нет ли еще какого оружия?
— Пожалуйста! — поднимает руки. И, наверное, очень это забавно глядеть со стороны, как невысокая шустрая бабенка обыскивает рослого капитана вражеской армии. С такой готовностью он подставляет ей свои карманы и с такой покорностью, что, может, кому и смешно. А он, кажется, ничего не видит в этом унизительного — ведь не ей лично подчиняется.
Все, даже Китранов, встретили Крибуляка радушно, по-приятельски — еще бы, вон какие заслуги у него перед партизанами! Каждый, как у нас принято, изо всех сил жал ему руку, и он каждого обнял, прижимаясь щекой к щеке, по своему, знать, обычаю. Тут же попросил Марью Ивановну раздать подарки. Не к шоколаду и даже не к сигаретам потянулись партизаны — гранаты оказались всего нужней, каждому досталось по тройке лимонок.
А больше всего обрадовались шести новеньким немецким маузерам. Оружие, видать, у них на вес золота. Два самых лучших отложили — это Беспрозванному и Спирину. Остальные — по своим карманам. Вдобавок — портсигары, одеколон, мыло. Потом уже потянулись за ароматными «Дерби», которые им, кажется, не понравились: слишком слабые, махра лучше. К шоколаду не притронулись — понесут детям и раненым, а также девчатам из разведроты.
Часа два продолжалась беседа словацкого коммуниста с партизанскими командирами. Марья Ивановна все это время была в дозоре. О чем у них шли разговоры, она только догадывается. Конечно, в первую очередь о задуманной Крибуляком диверсии на Шумихинском перегоне.
Пост разведчица покинула по оклику Андрея Иваныча.
— Прибыла в ваше распоряжение, товарищ Крибуляк! — Озорно вскинула руку, отдавая честь. Он доволен, улыбается: таким хорошим словом назвала, это не то, что «пан» или «господин».
Партизаны задушевно прощаются с ним, желают удачи.
— Не беспокойтесь, все будет сделано! — Торжественно козыряет.
Такое впечатление, будто они много-много лет знают друг друга — единомышленники, товарищи, братья.
15
План боевой операции, предложенный Крибуляком, ясен и четок: в определенное время на Шумихинском участке пути начальник «баншуца» со своими людьми обеспечивает партизанам свободный подход к железнодорожной линии, отозвав караульных и подорвав особо важные дзоты. Все рассчитано так, чтоб фашисты не могли уличить капитана и его друзей в измене. А за партизан можно не беспокоиться. Насколько Марья Ивановна понимает, теперь у них и взрывчатки достаточно и оружия: в Клинцовских лесах приземлились первые самолеты с Большой земли. И еще одна важная новость: уже нет прежних разрозненных мелких отрядов, а есть созданная из них под единым командованием Клинцовская партизанская бригада.
День операции выдался пасмурный, к вечеру спустился дождик. Когда в густой темени до Ясного Клина донеслись первые мощные взрывы, разведчице не нужно было гадать, что это значит: дзоты взлетают на воздух. Затем последовали новые взрывы: теперь партизаны приступили к выполнению задания. Целый час сплошного гула. Как, наверное, немцы всполошились и как наши рады! Хоть бы там все было в порядке!..
Спать Самонина легла с чувством исполненного долга. Правда, прислушивалась к далекой канонаде с некоторым беспокойством, но ничто, казалось, не предвещало беды.
Чего только во сне не напуталось — то бомбежка, то идут на нее танки с крестами, то, наконец, будто бы расстреливают ее. Проснулась, и наяву словно бы те же выстрелы. Догадалась: кто-то стучит в дверь.
За окном предрассветное небо, как молозиво. Прислушалась в дверях.
— Марья, это я, Франтишек…
Что такое, неужели с капитаном что случилось? Руки никак не найдут запора, так заволновалась.
— Спасайся!.. Тебя ищут… Пан Крибуляк перешел к партизанам… Фрицев много побил из пулемета, наших увел…
Опомниться не успела, как Франтишека словно ветром сдуло. Вон в логу еле виднеется, тает в полумгле знакомая фигура словацкого солдата. Ни расспросить его, ни поблагодарить.
Где уж тут собирать добро, хоть бы голову целой унести. Шубку на себя и шапку, а поверх еще платок пуховый и плащ, на ноги валенки с галошами, кое-что из еды в узелок и — дай бог ноги! Уже на другой стороне лога из кустов услышала проклятья немцев, взламывающих двери ее дома.
Никак не укладывается в голове: что же все-таки могло произойти. Неужели они в чем просчитались и немцы его заподозрили в связях с партизанами? Или партизаны его не уберегли? А может, сам себя не уберег. Теперь горе ему и его семье.
Порыв ветра со стороны Шумихи донес далекие звуки боя, и сердце сжалось от тоски…
Крики и шум позади не стихают. Теперь разграбят дом фашисты и разорят. Нет Марье Ивановне туда возврата. Ох, как, наверное, злятся немцы, что какая-то бабенка, ничем особым не приметная, «рус Марья» их всех вокруг пальца обвела, столько времени голову морочила. Попадись-ка им теперь в руки, живьем сожрут, отыграются за все свои неудачи!.. И подпольщики наверняка ее сейчас ищут, а может, и партизанские связные, чтобы спрятать или увести в леса. А кто из них знает, где она. Так что рассчитывать не на кого, только на себя.
С километр прошла по лесу, думала выйти на сахзаводскую дорогу, а тут немцы разъезжают на мотоциклах. Остановилась, подалась в другую сторону, к Выселкам, На опушке раздумала: место открытое, а уже день занялся, обязательно фашистам в лапы угодишь. Один выход — пока укрыться в Ясном Клину.
Увидела знакомую бабку на задворках, подошла к ней.
— Спрячь меня, бабушка, от немцев!..
— Пойдем! — Зазвала разведчицу в хату. — Лезь на печку и сиди, как своя, и все!..
— Да меня же знают, бабушка!..
— Ах ты, жаль моя!.. Тогда на сеновал!.. Дед, отведи-ка девку!..
Ни слова не сказал старик, отвел. Да и покаялся. За день где только не побывал, и везде разговоры одни и те же: о налете партизан на железную дорогу, словацком капитане да о Самонихе, и кругом немцы рыщут. За поимку разведчицы обещана крупная награда, а тем, кто ее укрывает, — расстрел.
Уже ночь была на исходе, когда хозяин дома окликнул ее на сеновале:
— Слышь, уходи!.. В селах облавы… Если тебя здесь найдут, нам конец… И откуда ты, антихрист, свалилась, — не дашь веку дожить!..
Старик прав: не должна она подводить людей. Никого не должна тянуть за собой в могилу. Надо уходить отсюда, пока ночь на дворе.
Ахнула, как вышла из сарая: бело кругом — снегу успело выпасть чуть ли не выше валенок. Направилась к эмтээсовскому поселку через лесок — где бежком, где ползком, от дерева к дереву. «Если кто будет идти, — прикинула, — разгорну сугроб, спрячусь». И надо спешить, а то начнется движение по дорогам, головы из снега не подымешь.
Проползая мимо пустых цистерн из-под горючего, Марья Ивановна подумала: «Вот куда бы забраться, ни один черт не догадается!..»
В ожидании дня притаилась под хлебными амбарами. Расчет у нее простой: каким-то образом надо выискать возможность известить о себе своих друзей.
Земля под амбаром холодная, если прилечь, наверняка воспаление легких схватишь. И сесть никак нельзя: слишком низко. Так, видно, и мучиться: на локтях да на коленках.
Отсюда поселок весь как на ладони. Тихо, ни души, а уже рассвет, лишь кое-где закурились дымки из труб.
Потом появились полицаи, пошли по хатам со стуком и руганью. Им не открывают: видать, изрядно перепугали тут вчера людей, вот они и заперлись на засовы.
— Выходи на работу!
Баб, мужиков из хат выволакивают, сгрудив в кучу, повели с лопатами на станцию — стало быть, дорогу восстанавливать.
Потом немцы заявились и с ними начальник полиции Черноруцкий. Шастают, как воронье, от дома к дому, к Вере Пальгул, к Санфировым, к Петракозовым, ко всем подряд. Выжидала, не появится ли кто из своих вблизи амбара. Нет, люди ходят от нее далеко. А мимо два полицая прошли, имя ее упомянули. Еще верховые проехали — тоже разговор вели о ней.
День клонился к вечеру. Вдруг поблизости послышались детские голоса. Вскоре ноги играющих ребятишек замелькали перед разведчицей, и одна из девочек глянула под амбар и обмерла, встретясь лицом к лицу с Марьей Ивановной. Самонина окликнула ее, чтобы не пугалась. Да где там — девочка метнулась козочкой, что-то шепнула другим, те тоже заглянули под амбар и — кто куда. Лет по пять ребятишкам, несмышленыши. Разнесут теперь о ней по всему поселку.
Первым, кто появился у амбара, был староста Петракозов. Словно бы по делу он сюда, замки проверить.
— Дядька Кузьма! — окликнула его тихо.
— Самониха, ты?! С ног сбились, тебя искамши… Ну, слава богу!.. Новоселов сейчас придет… Только куда тебя деть, не понимаю… Кругом засады, патрули… Из поселка не выйти…
— Дядька Кузьма, веревку бы!..
В загустевших сумерках Николай Иванович появился неожиданно, в руках у подпольщика были вожжи. Разведчица, покинув свое убежище, повлекла Новоселова по огородам, таясь в кустарнике. Он тоже так считает: спрятаться в цистерне — всего надежней. Побудет тут день-два, а он срочно сообщит о ней в отряд, придут партизаны, выручат.
Одна из цистерн старая, заржавевшая, горючее в ней давно уже не держали. Эта подойдет. Новоселов забросил вожжи в горловину, затем помог разведчице взобраться наверх.
Из утробы огромной бочки разит керосином: еще не совсем выветрился.
Марья Ивановна приноровилась, как бы спуститься вовнутрь. Горловина узкая, как раз ей только и влезть. И тут над поселком грохнул выстрел, послышался стук дверей, людские голоса, выкрики.
— Самониха под амбарами! — В общем шуме разведчица различила грудной и хрипловатый голос Веры Пальгул.
Поздно, изменница, спохватилась, напрасны твои хлопоты!
— Скорей, скорей! — шепчет Новоселов. — А то как бы ракету не пустили…
Держась за веревку, втиснулась в отверстие, сгоряча колено зашибла и руку ободрала о железо, но это все пустяки. Главное, она в безопасности да еще бы Николаю Ивановичу уйти отсюда незамеченным.
Не смолкают крики, гремят новые выстрелы, и в цистерне гулко отдается каждый звук. Вспыхнули и ракеты, но это уже после, когда Новоселов смотал вожжи и ушел. При матовом свете Марья Ивановна оглядела свое новое укрытие, облюбовала место посуше. Вспомнила: целый день в рот ничего не брала. В узелке оставался ломоть хлеба, — пожевала, только голод растревожила…