Не долей в банке единой… Пьеро должным образом оценил устроенное для него «представление», когда сперва на его «христианские добродетели» пыталась воздействовать королева Хуана, а потом, используя уже доводы разума, вступила младшая сестра этого змея в железной короне, Лукреция. Будучи из рода Медичи, Пьеро не уловлялся на подобное, но качество разыгрываемого оценил. И согласился с немалой частью высказанных Борджиа пожеланий, понимая, что в какой-то мере и они смогут пойти на пользу не Медичи-банкирам, а Медичи-правителям. Последнее, конечно, было более важным. Уж вкусить всю прелесть власти монарха за последние годы Пьеро сумел вволю. Вкусить и хотеть ещё больше, расширяя влияние и силу герцогства.
Напоследок же от уже обновлённого банка требовалось проявлять пристальное внимание не столько в выдаче займов королям. Герцогам, епископам и иным крупным землевладельцам, сколько к попыткам влезть вдела кораблестроителей, оружейников, добытчикам руды, владельцам сталеплавилен и прочего. Оно и неудивительно, учитывая повышенный интерес Борджиа к мастерам разного рода, создающим важные для любого королевства вещи. Прибыль с этого не ожидалась слишком большой, но и в убыток себе банк не будет работать.
Но сейчас… когда прямо из объятий трёх нимф да самым грубым манером! И не кто-то, а собственный родной брат Джованни, кардинал, с некоторых пор ставший связью, и постоянной, между Святым Престолом и Форенцией. Кому же ещё, как не родной крови, доверить самые важные дела там, в средоточии всего христианского мира, а заодно цитадели всего рода Борджиа. Не в Перуджу же ехать, которая только на словах была столицей Италии!
- А другого времени ты найти не мог? - тяжко вздохнул Пьеро, облачаясь в подвернувшуюся простыню на манер древнеримской тоги. Девушки же и вовсе не утруждали себя, оставаясь в первозданной наготе и бесспорной красоте своей. – Неужели наш коронованный друг одержал очередную победу, сравнимую с битвой у Подгорицы, да ещё столь быстро после случившейся?
- Савонарола… мёртв. Отравлен! – выдавил из себя запыхавшийся Джованни, давно отвыкший быстро бегать, но явно недавно несшийся по коридорам дворца Медичи. – Во время проповеди. На глазах у своей паствы. Быстрая смерть, но мучительная. Уже обвиняют Борджиа и особенно Чезаре, «аптекаря сатаны».
- Горячечный бред, - раздражённо отмахнулся герцог и от слов брата и от полезшей было рукой куда не надо красотки. – В Риме отвели ему жизни до конца Крестового похода, раньше его убивать нет смысла, нет выгоды. Кем тогда пугать добрых христиан? Одного Крамера мало, а Торквемада далеко.
- Но Савонарола мёртв и это факт, - продолжающий тяжело дышать Джованни плюхнулся в кресло и чуть ли не растёкся в нём. – Теперь в Ливорно может произойти что угодно. А что угодно тебе, брат? Всем нам, Медичи?
- Вернуть Ливорно и остальное. Но вот как и когда… Я не знаю, Джованни! Может, как только мы двинем войска на Ливорно, этим воспользуются враги, чтобы добраться до Борджиа. А ты хочешь поссориться с понтификом или тем более Чезаре?
Джованни нервно дёрнулся. Одна мысль о подобном вызывала у кардинала, знавшего обоих Борджиа, но особенно младшего, очень даже неплохо, самые печальные мысли. Ссориться ни с одним из этой семейки Медичи не хотел. Совсем!
- Снова в Рим?
- Туда, Джованни. А я буду собирать войска на границе как с Генуей, так и с «Царством Божьим» этого безумца, уже мёртвого, гори он в аду, выродок богомерзкий!
- Что я должен сделать, чего добиться и с кем лучше разговаривать?
- С Его Святейшеством первей всего. Савонарола еретик, отлучённый и преданный анафеме. Пусть понтифик войдёт в наше положение и позволит… вернуть законную власть Флоренции над взбунтовавшимися землями. Или попросит подождать. Мы, как верные друзья Борджиа, готовы прислушаться к пожеланиям.
- Но кто, если не Борджиа?
Герцог лишь развёл руками, не в силах точно ответить своему брату. Слишком многих Савонарола устраивал исключительно в виде мертвеца и слишком мало у него было не то что друзей, а просто союзников. С фанатиками всегда сложно разговаривать и тем более договариваться о чём-либо.
- Многие могли. Даже те, кто хотел бы занять его место во главе «Царства Божьего». Об этом тоже нельзя забывать. Намекни там, в Риме…
Чуть раньше, повинуясь жесту своего господина и покровителя, парочка из присутствующих в комнате нимф сперва осторожно приблизились к брату повелителя Флоренции, а затем стали вольничать, попутно принимая совсем уж соблазняющие позы.Знали, что и герцогу это понравится, а с его братом всегда полезно «подружиться».
Пьеро Медичи уже более года тому назад, поняв, что Джованни хоть и кардинал, но слишком уж углубился в дела духовные, шаг за шагом удаляясь от мирских, принял меры. Не резко, а осторожно, не постеснявшись попросить совета и принять оный. Естественно, от того, кто знал мир церкви, но в то же время не испытывал перед ним даже малейшего трепета.
«Вправить мозг». Вот как назвал Чезаре Борджиа то, что требовалось сделать с Джованни. Странное выражение, но к подобным знавшие короля Италии уже успели привыкнуть. К тому оно неплохо подходило, этого герцог Флорентийский не мог отрицать. Разум его брата нуждался во… вправлении туда, где он находился раньше. Как лекарства были назначены красивые девушки вкупе с пирами и непременным присутствием рядом как родни, так и старых друзей из Пизанского университета. Именно с тех времён, чтобы вновь погрузить слишком уж отдавшегося церковным делам кардинала в не столь далекое прошлое. А уж потом, от бесед к крепкому вину, оттуда с танцам девушек и… чему-то гораздо большему. Потом повторить, затем опять повторить, пусть в разнообразных декорациях и так до полного вразумления. Заодно побольше бесед о творящихся бесчинствах в Ливорно, охоте на ведьм в землях германских и всё в этом же духе. Чтобы напомнить, что именно могут творить излишне ушедшие в ограничение тела, в результате открыто сходящие с ума.
Советы были… необычные для того, кто ранее был епископом. Кардиналом и до сей поры оставался великим магистром Ордена Храма. Однако они оказались вполне действенными. Уже месяца через два Джованни Медичи гораздо реже вспоминал о духовном, а ещё через три-четыре и вовсе вёл жизнь, обычную для италийской знати, которая лишь по необходимости облачалась в одеяния «князей церкви», в остальном ведя жизнь, неотличимую от других своих родных мужеска полу.
Учитывая же, что герцог Флоренции умел внимательно слушать, то обмолвки о скорой отмене целибата вообще для всего духовенства не прошли мимо ушей. Близились очередные перемены… к которым в италийских государствах уже начали привыкать за время понтификата Александра VI. Скорее уж появилось любопытство касательно того, что ещё учинит неугомонная семейка Борджиа, каким образом в очередной раз потрясёт казавшиеся незыблемыми основы.
А смерть Савонаролы… Пьеро Медичи был искренне рад тому, что его личный враг помер у всех на глазах в мучениях, тем самым хоть немного искупив тот вред, который нанёс не только Медичи, но и всей Флоренции. Теперь оставалось лишь воспользоваться этой смертью. В этом герцог не сомневался ни на секунду. Равно как и в том, что Джованни уже совсем скоро отправится в Рим, приложив все усилия во благо семьи… и себя. Вот только пусть сперва взбодрится… с Софи и Мануэллой. Ему это исключительно на пользу пойдёт. Кровь Медичи, она не терпит любых ограничений, как телесных, так и духовных. Главное это сперва понять, а потом не противиться естественному ходу вещей.
***
Франция, Авиньон, август 1495 года
Авиньон… Не Рим, но город, пытавшийся им стать в какой-то мере. Успешно ли? Это с какой стороны посмотреть. Довольно долгое время бывший резиденцией понтификов – признаваемых порой полностью, порой частично – город являлся «яблоком раздора» более века. И даже после того, как последний претендент на «авиньонский престол», обладающий сколь-либо значимыми силами, Бенедикт XIII, потерпел крах, хоть и сохранив жизнь с остатками богатств и влияния, звезда Авиньона окончательно померкла. Город остался частью папских владений, этаким анклавом внутри Франции. Именно эта оторванность от италийских земель делала его… малополезным для понтификов, имеющих там скорее символическую власть, нежели власть реальную. Неудивительно, что во время заключения мира между Святым Престолом и Францией, Александр VI и Людовик XII пришли к устраивающему обоих соглашению. Святой Престол оказывался от своих прав на Авиньон, получая взамен удовлетворение некоторых других требований. В том числе и земельных, касающихся итальянских дел.
Борджиа, следовало признать, поступили разумно, не став цепляться за то, что не могли удержать, разменяв это на более близкое и полезное лично им. Но теперь Авиньон вновь готов был воссиять казалось бы давно и прочно забытым блеском. Чего стоило одно появление в этом городе сперва части рода делла Ровере, в том числе и с перстнями кардиналов на руке, и других значимых персон в церковной среде. Особенно из числа братьев-проповедников. Они готовились.
Заодно готовился и маршал Франции Луи де Ла Тремуйль, прибывший в Авиньон по поручению короля, чтобы одновременно и присмотреть за союзниками, и протянуть первые нити между короной Франции и османским султаном. Опасная связь, но без неё действительно не получилось бы возродить прежнюю мощь королевства. Она была недостижима без ослабления главного врага, а именно семьи Борджиа, сочетавшей в своих руках власть светскую и духовную. Слишком много власти для одной семьи!
Противостояние между нынешним понтификом с одной стороны и его недоброжелателями во главе с кардиналами рода делла Ровере и Ордена святого Доминика с другой достигло точки кипения. Бурлящее под плотно прижатой крышкой варево готово было прорваться наружу, затопив не только огонь под котлом, но и обварив всех, кто имел неосторожность оказаться рядом. Александр VI издал новую буллу, в которой по существу уничтожил буллу своего предшественника, Иннокентия VIII, развязывающую руки инквизиторам в их охоте на ведьм. Более того, в булле прямо говорилось, что немалую часть отцов-инквизиторов ждёт суровый церковный трибунал за допущенные злоупотребления властью и пытки «невинных людей». Естественно, мало кто из братьев-проповедников вообще готов был прислушиваться к оглашённой в Риме и разосланной во все земли булле и тем более исполнять оную.
Отсюда и ответ… ответы. В тех местах, где светские власти поддерживали инквизиторов, костры разгорелись с новой силой. Этим братья-проповедники наглядно демонстрировали Святому Престолу, что выполняют лишь те приказы, которые соответствуют их вере, но не входящие с ней в противоречие. В местах же, где их позиции были слабы… там они вели себя гораздо осторожнее. Более того, наблюдался частичный исход доминиканцев из монастырей, расположенных там, где влияние Александра VI было велико и существовала немалая угроза попасть в руки тамплиеров, что стали карающей рукой не только короля Италии, но и Святого Престола. Хотя… Эти две части одного целого становились всё более привязаны друг к другу, и разорвать столь прочную связь уже вряд ли получится.
- Гость жаждет встречи с вами, маршал, - отвлёк де Ла Тремуйля от тягостных мыслей голос графа де Граммона. – Заставить его обождать или…
- Это было бы лишним. Пусть войдёт.
- Моё присутствие?
- Я хочу, чтобы вы остались, де Граммон. Ваши умения составлять свои планы сражений и видеть недостатки в чужих может мне пригодиться. Особенно после уже случившегося в Османской империи и того, что то ли произошло, то ли может произойти. Новости с полей битв если и способны лететь по воздуху, то лишь на голубиных крыльях, хрупких, ненадёжных и уязвимых к чересчур многому.
Поклонившись, де Граммон удалился, на некоторое время оставив маршала королевства и командующего большей часть войск короны наедине с самим собой. Слуг, присутствующих в том небольшом зале. в котором он находился, Луи де Ла Тремуйль обычно и не замечал, равно как и застывших столбами охранников. До поры не замечал, поскольку сейчас слуг не имелось совсем, а пяток королевских гвардейцев был из числа тех, кто продолжал бы хранить молчание, даже устрой он, маршал Франции, тут настоящую чёрную мессу с принесением в жертву девственниц и младенцев. Впрочем, разговор с «гостем», который вот-вот начнётся, был немногим лучше по оценке тех, кто правил Римом и Италией. Вспоминалась булла о Крестовом походе, в которой прямо говорилось о печальной участи безумцев, решившихся хоть как-то попытаться договариваться с османами и тем более помогать им хоть в чём-то, в делах военных, торговых или дипломатических. А именно последнее и было целью, которой маршал намеревался добиться. Не собственной, конечно, волей, а по поручению монарха. Но для бешеных Борджиа и их сторонников это не было оправданием. Де Ла Тремуйль до сих пор содрогался, вспоминая творящееся с ним под действием неведомого яда. Тогда ему удалось выжить, но… Было ощущение. что «аптекарь сатаны» не ставил своей целью непременное убийство вражеского военачальника. Другое дело – показать его слабость, уязвимость перед «проклятьем тамплиеров». Вот это Борджиа действительно удалось. Да и выживший маршал при трагически погибшем короле создавал особенно впечатляющую декорацию, при которой погибал основной «виновник», а его верный слуга нёс пусть жестокую, но не смертельную «кару».
Разумность и эффектность. Драмы и трагедии, эпос и ядовитый, злобный балаган – казалось, семья Борджиа использовала все виды театрального искусства применительно к самой жизни, играя судьбами людей и целых родов, городов и стран, от захолустных до наиболее могущественных. Это было… пугающе. Уж ему ли, Луи де Ла Тремуйлю, сеньору д’Амбуаз этого не знать!
Звук открывающейся двери помог маршалу выплыть из то и дело накатывающих волн страха. Отвлечься, вот что требовалось. Почувствовать, что есть в мире и другие, кому не повезло с проклятыми Борджиа ещё сильнее. А султан Баязид II с недавних пор мог считаться именно таким, пострадавшим от Борджиа куда сильнее французской короны, её обладателя и верных слуг сего достойного монарха. Разгром флота при Лефкасе, высадка воинов-крестоносцев в княжестве Зета и республике Дубровник, которые де-факто стали зависимы не от воинов Креста, а от Чезаре Борджиа. Неожиданно быстрое, ошеломительное для османского султана взятие Подгорицы, этой мощной крепости, которая по самым мрачным прикидкам султанских военачальников должна была продержаться месяц-другой. Суматошный сбор подготавливаемой для высадки на Ионических островах армии, перенацеливание в сторону Зеты и назначение командующим Давуд-паши, великого визиря. Подобный жест говорил о том, что Баязид II придаёт предстоящему сражению особую важность и ждёт от него только и исключительно победы. И численность тому соответствовала – без малого семьдесят тысяч войск, из них почти десять из числа янычар, главной воинской силы империи, грозной и действенной.
И что же случилось? Крах. Полный. Более трёх десятков тысяч из армии великого визиря были погребены в огромных могильниках или же оказались пленены. Ещё немалое количество рассеялось по окрестным и не очень землям. Точное число было невозможно узнать, а сам Давуд-паша тоже не желал особенно откровенничать даже перед своим повелителем, хотя и трясся как лист на ветру в ожидании даже не немилости, а казни за столь выдающееся поражение.
Никто не в силах был отрицать очевидного – Крестовый поход уже увенчался успехом. Вопрос оставался лишь в том, насколько велик он будет и какие конкретные плоды принесёт каждому из участников. Зато проигравший в этой войне уже был известен – султан Баязид II, власть которого заметно пошатнулась, но ещё оставалась достаточно крепкой, чтобы прислушиваться к нему и вести переговоры с его тайным посланником. С тем, кто раньше был бароном Клодом дю Шавре, бежавшим в Османскую империю, наделав больших долгов, а к тому же оказавшись замешанным в нехорошую историю с парой убийств и отнюдь не на честных поединках. Теперь, разумеется, он был не Клодом дю Шавре, а шевалье Карлом де Шарде. Имя было выбрано похожим на изначальное, чтобы самому не путаться. Опасений же встретить здесь, в окрестностях Авиньона и самом городе кого-то из прежних знакомых почти не было – слишком далеки для того родные края близ Суассона.
Зато опознать в настоящем французе по крови и воспитанию прислужника османского султана, уже успевшего принять ислам и даже обзавестись самым настоящим гаремом… невозможно. На службе у Баязида II Клод дю Шавре обзавёлся новым именем, приобрёл иные привычки, манеру держаться, говорить. Вдобавок иной выбор одежды, изменившаяся причёска, усы… Нет, не после почти десятка лет вдали от Франции!