— Мусор, — написала я крупно, чтобы можно было показать надпись издалека.
— Оставь, — его лицо немного разгладилось, — я сам.
Я неопределённо качнула головой и вышла приёмную, где сидела мулатка. Но переступая через порог, я намерено споткнулась и полетела прямо на неё. Упав, приложившись переносицей о её коленную чашечку, я постаралась незаметно сунуть ей бумажку в руку. Она, не будь дурой, сразу затолкала её под рукав свитера. От падения черепушку пронзила мигрень, про которую я начала забывать, сидя недвижимо на беседе, а от удара о колено Кары, из носа хлынула кровь. Началась суматоха, на которую я рассчитывала, давая девушке возможность прочитать записку. Мой давешний собеседник кинулся меня поднимать, позвал охранников, которые отошли в коридор пока он со мной беседовал, оставив подругу в одиночестве. Меня подняли и повели на новое место дислокации, потому как управляющий, заводя мулатку к себе бросил им: «В шестой».
Пока я брела в новый барак, хлюпая носом, из которого продолжала течь кровь, думалось мне, что нас с Карой разделят. Как же нам поддерживать связь? Не оставлял вопрос: куда направят меня? А её? Что с Эриком? Каюсь, за достаточно долгое утро я первый раз о нём вспомнила.
Новое здание, куда меня привели, отличался от предыдущего. Это был именно домик, с небольшими комнатами, в которых были кровать, тумбочка и стул. У дверей меня встретила улыбающаяся медсестра. Она забрала меня у охранников и отвела в отведенную мне палату:
— Обживайся, — с доброй улыбкой сказала она мне, — сегодня ты поздно пришла и поэтому прогулки не будет, через пару часов обед, — говоря, она достала влажное полотенце и протёрла мне лицо. Уложив, вставила мне в ноздри ватки с лекарством, которые оказались в кармане её халата, — у нас здесь свой распорядок, скоро привыкнешь, — и ушла, закрыв дверь на замок. А я лежала, глядя в потолок, убаюкивая головную боль.
37
Через несколько дней у меня сложилось понимание, что происходит, именно в моём обиталище. Я отлично осознавала, что в других всё иначе. Мулатку с того утра, когда я беседовала с управляющим, я больше не видела и куда её увели не имела понятия.
Порядки в моей тюрьме были весьма щадящими, завтракали мы в столовой, таких больных, как я, наблюдала подруга в свою бытность поваром, нас водили гулять по трое и все, кроме меня, ходили на процедуры. Я полагала, что скоро подойдёт и моя очередь, что это были за процедуры я так и не поняла. Единственные уколы, которые мне ставили, были с лёгким снотворным, чтобы я не просыпалась ночью. Я всё время пыталась придумать, как бы мне сбежать и найти друзей, узнать, что с ними, моё сердце терзало беспокойство, но придумать ничего не удавалось.
В один из дней после завтрака ко мне подошла медсестра и повела в лечебный корпус. Я шла за ней, а ноги всё намеревались подкоситься, я боялась не самих манипуляций над моей тушкой, я боялась неизвестности. Всё утро у меня брали анализы, сканировали мозг и производили много разнообразных, непонятных мне действий.
На следующий день мероприятия стали «интереснее». Вокруг меня собралась небольшая группа врачей и, подключив ко мне множество датчиков, стали задавать вопросы. Я не имела представления, что это за аппарат, но на всякий случай решила вести себя так, чтобы у них были не совсем правильные показания моего серого вещества. Прежде чем ответить на какой-либо из них я заставляла свой разум сомневаться в правильности правдивой информации, или просто врала. Насколько это меняло им карту показаний, я не знаю, но я решила, что надо попытаться. Например, они спрашивали:
— Вас зовут Василиса Район Сол Виндзор?
А я начинала думать: «Зовут-то, конечно, зовут, но всю жизнь меня называют Ася. Значит моё имя Ася? На Василису я даже не отзываюсь. Получается, не признаю его своим», но говорила вроде бы правду. Ни одного четкого ответа, не приправленного сомнениями, они не получили, но по тому как они смотрели на мониторы, угадать удовлетворены они моим тестированием или нет, я не могла. В следующие дни в комплект к датчикам пошли уколы: последствия от одних я не чувствовала, а от других мне было плохо. То накатывала слабость, то появлялась дезориентация, то меня мутило. Я как за ниточку цеплялась за способность размышлять и за черты своей личности, потому что периодически мне казалось, что вот есть моё тело, а отдельно существует душа.
Так прошли недели, счёт времени я потеряла. Пыталась отмечать дни, на спинке койки чертя чёрточки, пока однажды поняла, что не могу вспомнить рисовала ли я палочку сегодня.
Как-от на прогулке я увидела, что колышутся кусты, там кто-то был. Наши надзиратели переговаривались, не сильно следя за нами. Да и какой смысл было пристально бдеть больных? После определённого количества процедур, пациенты становились похожи на зомби. Нас приводили гулять на площадку, и мы стояли, уставившись в одну точку. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы вернуться в реальность. Я, собрала в кулак всю волю, чтобы аккуратно отреагировать на шорох. Заторможено и бездумно я подошла к живой изгороди.
— Сегодня в десять, у восемнадцатого корпуса, — услышала я родной голос подруги.
Как мне ей ответить? Если возьмусь писать — меня увидят, никто не забрал у меня блокнот, но я им почти не пользовалась, только на обследованиях. Я отрицательно мотнула башкой, потом сделала жест, медленно, словно в полусне, как будто ввожу себе в вену снотворное, а потом повернула кистью, как будто я закрываю замок.
— Я отвлеку медсестру, когда тебе будут ставить укол, а ты слей часть препарата, будешь сонная, но адекватная. С замком что-нибудь придумаю. Жди меня в одиннадцать, — послышался шорох, девушка ретировалась с места разговора.
Вечером, когда медичка вошла ко мне в комнату со шприцем, за дверью что-то грохнуло. Как перепуганная зверушка она кинулась в коридор, оставив медикамент на тумбочке. Я сцапала его и, всадив половину желтой жидкости, дарующей сон, в матрац, вернула обратно. Придя в комнату, она даже не взглянула на количество препарата и привычным движением вколола лекарство.
После укола я засыпала мгновенно, так случилось и в этот раз: я только успела подумать, что ничего у Кары не получится, медикамент так же сильно подействовал и я провалилась в темный омут сна, без сновидений. В себя я пришла от того, что кто-то меня усиленно тряс, с трудом разлепив ресницы, бестолково уставилась на мулатку, которая стояла у моей лежанки.
— Пошли, — потянула она меня. Всё тело было, как будто налито свинцом, мои движения были будто во сне, как бы я ни старалась, а мозги работали ещё хуже. Она чуть ли не волоком протащила меня по коридору, мимо пустого поста медсестры у самой входной двери.
Холодный воздух окутал ледяными объятиями, слегка растормошив моё сознание. Глаза оставили попытку ежесекундно закрыться, и двигаться я начала более осознано. Подруга затащила меня в ближайшие раскидистые зелёные насаждения. Здесь, в Лагере, использовали искусственно выведенные растения, которые не сбрасывали листву, жили они недолго года два, три, зато радовали яркой зеленью круглый год, всё им было нипочём, ни холод, ни пыль. Мы выводили несколько таких на ферме для того, чтобы рассаживать их у зданий комиссий. Уронив меня на землю, как мешок с картошкой, она плюхнулась рядом:
— У тебя блокнот с собой? — я тут же вытащила из кармана и продемонстрировала ей своё средство общения, — это хорошо. Пока послушай меня. Тебе повезло, без понятия, что с вами там делают, но условия жизни у тебя самые вольготные. Нас с Эриком держат постоянно на лекарстве, блокирующем активность. Эрик после прихода сюда ни разу не просыпался. Может оно и к лучшему. Его уже много раз прооперировали. Он отсюда не выйдет, — я схватила её за кисть заледеневшей рукой, мне не хотелось в это верить, через секунду мою пятерню накрыла тёплая ладонь, — это я виновата, но я ничего не могу исправить, — я отрицательно замотала головой так исступленно, что наше укрытие затряслось, — Ася, тише! В общем, считай — Эрик умер, привыкай к этой мысли, — голос девушки дрожал, хотя она и силилась предать ему металлические нотки, по моим щекам потекли слёзы, — со мной дела пока лучше, не ведаю, насколько долго удастся продержаться. Я даюсь ввести себе инъекцию раз в трое суток. Постоянно притворяюсь заторможенной, помнишь, как та девушка, в наш первый день, регулярно меняю койки. Сколько это будет получаться, не ясно, но буду держаться, на операции я пока не была. В общем, всё не плохо. Будешь смеяться, я жду повстанцев. Кто бы мне сказал полгода назад, не поверила бы, — я услышала, как при последних словах её губы растянулись в улыбке, — Ты-то как?
— Ничего, если не учитывать полного отупения от этого препарата. Они исследуют мой мозг, — Кара долго вглядывалась в листок, на котором была написана записка.
— Будем надеяться, тебе не сильно повредят эти опыты. Как отсюда сбежать, я пока не придумала. Не надо обольщаться, что раз мед. персонал тут такой невнимательный, то охрана такая же. Несколько дней назад тут убили пару человек при попытке к бегству. Я буду думать. Тебе пора. Помни, если во время вечернего укола медсестра оставила тебя наедине со шприцем, сливай лекарство, — я кивнула. Мулатка помогла мне встать и дойти до домика. Медичка на своём месте так и не появилась, и я незамеченная проскользнула в свою маленькую тюрьму, дверь за моей спиной тихо щёлкнула, автоматически закрываясь.
38
Снова потянулись, ужасающие своей однообразностью, дни. Подруга не появлялась, и я переживала, как бы с ней чего не случилось. Я вела себя до приторности прилежно, мне даже кололи меньше лекарства. Я поняла это по тому, что мне начали сниться сны. Радоваться или печалиться, не ведала: позитив был в том, что препарата вводили меньше, но сны были ужасны. Мне снилось, как мучают Германа, Кару или Эрика. Иногда мне снилось, как находили селенье детей и расстреливали их по одному, заставляя других смотреть, а иногда как злые люди находят домик Штольца и мучают его, пытаясь выбить из него местонахождение Германа, о котором старик даже не догадывался. Если бы не моя немота, я бы просыпалась с криком на устах, а так я просто вскакивала на кровати, обливаясь потом и молясь, чтобы это оставалось лишь сном.
По моим прикидкам мы были в Лагере уже два месяца. Исследования мозга нельзя было назвать гуманными. Если тесты с медикаментами были безболезненны и исключая тяжелые галлюцинации, не приносили никакого беспокойства, то исследования при помощи электрических разрядов были чудовищны. Говорят, человек ко всему привыкает, привыкла и я, единственное чего я опасалась, что, в конце концов, в исследовательском пылу, эти учёные вскроют мою черепушку.
В один из вечеров медсестра просто не пришла. Я удивилась, пока не услышала лёгкое шипенье, в мою комнату впустили газ. Что это за газ я не представляла, но смеживая веки понадеялась, что он просто усыпляющий.
Пришла в себя я от того, что меня кто-то тряс. Как и в прошлый раз, я увидела перед собой лицо мулатки:
— Пошли, — потащила меня с кровати подруга. В этот раз я чувствовала себя гораздо лучше, единственное я надеялась, что это не очередная галлюцинация.
Мы проскользнули через пустующий сестринский пост, и вышли на улицу. В отличие от прошлого раза девушка не повела меня к кустам. Она, низко пригибаясь, побежала в направлении забора. Я последовала за ней. Ступни жег начавший таять снег, морозный воздух сильно кусал за голые руки и ноги. Через пять минут бега у меня ныло всё тело от забытой нагрузки и от холода. Но, когда мы добежали до цели, мне стало не до физических переживаний.
Вонь, этого ужасающего места, не притупил даже мороз, свирепствующий предыдущие несколько месяцев. Началась оттепель и запах стал невыносим. Здесь была свалка. Но не просто свалка, а свалка мёртвых людских тел, это было видно даже в темноте, скудный свет фонаря, болтавшегося на заборе, сюда почти не попадал. Содержимое желудка подкатило к горлу, и я закашлялась от позывов к тошноте.
Кара меня не повела к огромной сваленной куче, а остановилось чуть поодаль. Там что-то лежало. Я не могла пересилить себя и, хотя бы взглянуть, я понимала, что, а точнее кто там лежал. Глубоко вздохнув, когда я поняла, зачем она меня сюда привела, даже эта ужасная вонь перестал беспокоить, я всё же решилась подойти к ним.
Эрик лежал на земле бледный, в перепачканной, запёкшейся кровью, одежде. Его лицо было умиротворено и спокойно, только жуткая бледность и непонятные пятна на коже услужливо подсказывали сознанью, что он никогда не откроет свои очи, не улыбнётся, и ничего не скажет. Я упала на колени и прижала его голову к своему животу, мои глаза были сухи, но глубоко внутри меня душа рвалась на части, кричала, выла и бесновалась. Я сидела, баюкая его словно маленького. Эти изверги даже не похоронили его, бросив здесь на растерзание наглым воронам и прочим падальщикам. В этих лесах водился странный гибрид волка и койота, который питался мертвечиной, я слышала разговоры, что их видели на территории Лагеря, но не понимала, что им тут делать. Теперь все прояснилось. Да о чём я думаю, они даже не зашили его. Я видела неровные края растерзанного тела под длинной больничной робой пропитанной кровью. Моё горе было безмерно. Если бы в моих силах было завыть или закричать, я бы это сделала. Уже не волновало, что меня сейчас могут обнаружить, мне было плевать на последствия…. Эрика больше не было! Не было милого, хорошего мальчика, который мечтал жить, жить нормальной жизнью! Который любил, но ушел от любимой, потому что полагал, что он не сможет ей что-либо дать. Общество с детства мучило его, и он не выдержал, сдался, умер на операционном столе… Эрик… я задыхалась от нахлынувших меня эмоций. Я не спасла его! Он умер, потому что шел со мной. Я помнила, как он боролся за жизнь. На кончиках пальцев до сих пор осталось ощущение кожи его руки, когда я колола ему лекарство в вену. Эрик! Я не сберегла тебя мальчик! Я не смогла спасти тебя для Кати, которая так просила об этом. Эрик ну почему ты?!
Мне раньше казалось, что я представляю, что такое боль. Но боль физическая оказалась ничем, по сравнению с тем мраком, горечью и чувством вины, что сейчас терзали моё сердце. Боже как больно терять близких, как нестерпимо жжёт в груди и хочется скрести грудную клетку в надежде, что, избавившись от этого страшного клейма, можно вернуть всё назад. Будто стерев эту зияющую рану можно вернуть к жизни, этого замечательного паренька. А может так оно и было, но эту дыру в сердце никак не зашить, да, со временем она покроется рубцами, но не станет от этого неизмеримо меньше. Я просто, когда-нибудь, наверное, смогу с этим жить. Ох мальчик! Ну почему же всё так несправедливо!
Сколько я так просидела? Но когда подруга тронула меня за плечо, вдруг поняла, что почти не чувствую своих ног. Наши взгляды встретились, я не могла чётко сформулировать свою мысль, но ощущала, что не могу его так здесь оставить.
— Его надо закопать. Мы не сможем больше ничего сделать. Но я не могу его здесь оставить, — слово в слово озвучила мои мысли мулатка.
Из-под рядом стоящего кустарника она вытащила две сапёрные лопатки. Спрашивать откуда она их достала было глупо. Мы принялись копать. Это было тяжело, земля была промёрзшая, она не поддавалась, но нас толкали злость и горе. Чувства, терзавшие душу, подгоняли нас, заставляя работать лопатой быстрее, если бы не было лопат, рыли бы руками, зубами лишь бы не бросать друга тут.
— Я его постоянно проверяла. Приходила каждую ночь, — рассказывала во время работы подруга, ей надо было с кем-то поделиться. Мне тоже хотелось говорить, но работая это было невозможно, — после операций его обычно не было около суток, а потом его возвращали обратно. А тут я сама попала на стол к этим мясникам, — я вздрогнула и подняла на неё взор, — ничего страшного, они сначала удаляют парные органы, а их в организме предостаточно, — попыталась хоть как-то успокоить меня Кара, — я продержусь, да и нельзя делать одну операцию за другой. Есть время реабилитации, но сама понимаешь, пока я пришла в себя, прошла неделя. Я кинулась его проверять, как только смогла, но Эрика не было. Койка была пустой, и я подумала, что его опять забрали на удаление, но и на следующий день я его не нашла… начала искать… я не сразу обнаружила это место. Здесь видимо стоят какие-то ограждающие от запаха конструкции, в общем, не знаю, попасть сюда можно только со стороны больницы, и уже в паре метров отсюда почему-то уже нет амбре. Ума не приложу, как они это делают. В общем, когда я пришла сюда, мне пришлось, повозится, но я его отыскала. Мне кажется, он тут очутился почти сразу после того, как меня забрали… — она замолчала.