Уже торопливо поднимаясь, она подумала, что не сможет попасть в запертую комнату, но это как раз не страшно. А вот где выпал ключ, которым Ло пользовалась пару раз? Сегодня комнату закрывала Нэнси… Надо бы послать за ней!
Она подошла к двери, со стыдом думая, как глупо будет выглядеть, прося сделать новый ключ. Да и вообще, запираться в собственном доме — а крепость теперь ее дом — позорно… Дверь была приоткрыта. Еле заметная щель, но ее не оставалось, когда замок запирали. Конечно, это Нэнси. Ло вдохнула и выдохнула, велев себе успокоиться, — не хватало для большего позора напугать горничную. Подойдя, она открыла дверь… Замерла на миг, растерянно глядя на пол, перевела взгляд дальше…
Посреди разлетевшихся листов бумаги, рассыпанных флакончиков и баночек, разбросанных платков и белья, спиной к ней стояла Тильда, самозабвенно пиная постель Ло. Обернувшись, девчонка ойкнула и застыла, прижав руку ко рту. Руку с…
Ло прыгнула, путаясь в проклятой юбке. Чудом не свалившись, ударила Тильду ладонью по руке и лицу одновременно, выбивая из пальцев горошину.
— Дура! — закричала на перепуганную девчонку. — Сколько ты съела?
Тильда замотала головой, глядя испуганно распахнутыми глазами. Ло выхватила у нее коробочку, другой рукой схватила паршивку за плечо, поворачивая к свету из окна, чтоб увидеть зрачки. Боги благие!
— Сколько ты съела? — повторила она хриплым, срывающимся от ужаса голосом. — Да говори же!
— Папа! — заорала вместо этого Тильда, и Ло стиснула зубы, ненавидя себя, мелкую тупицу и весь подлый мир в придачу.
— Тиль? Миледи?!
Капитан вырос на пороге, как Пресветлый Воин перед Барготом — разъяренный и страшный. Было от чего. Он ведь увидел любимую доченьку в руках явно обезумевшей мачехи. Вдобавок на светлой коже Тильды расплывался красный след от удара — выбивая горошину проклятой дряни, Ло с перепугу врезала изо всех сил.
— Какого йотуна, леди?!
— Да помолчите вы! — отчаянно крикнула в ответ Ло. — То есть нет, не молчите! Спросите, сколько она съела горошин. Быстрее!
Никогда она так не боялась. Ни на своей первой магической дуэли, ни стоя перед лавой конной атаки, ни… Не было у нее такого ужаса, как сейчас, за дурного, противного, чужого ребенка!
— Тиль… — севшим голосом сказал капитан, то ли умудрившись разглядеть на полу горошину хелайзиля, то ли учуяв запах. — Тиль, дочка, скажи мне…
— Папа… — клятая девчонка с неожиданной силой вывернулась из рук Ло и кинулась к отцу, причитая: — Папа, прости! Я ни одной конфетки не съела! А она… Она… Жалко ей, да?
Боясь поверить, Ло бессильно опустилась на постель, глядя на них. Пресветлый Воин, пусть это будет правда! С остальным я справлюсь. Что угодно, только не ребенок, наевшийся хелайзиля.
Капитан встряхнул Тильду, отрывая от себя, заглянул ей в лицо и, еле-еле сдерживаясь, произнес дрожащим голосом:
— Тиль, милая… Послушай… Клянусь, я не буду ругаться. Только скажи правду: ты их ела?
Девчонка помотала головой.
— Тиль, это не конфеты, — так же отчаянно сказал Рольфсон. — Это очень опасное зелье. Милая, если ты съела хоть одну, тебе надо к лекарю. Правду, Тиль. Пожалуйста, скажи правду, детка.
— Не-е-е-ет… — прошептала Тильда, как-то вдруг обмякая в его руках. — Я… Папа, я не ела их. Не ела! Только хотела… Я одну штучку взяла, а она… меня ударила… И…
Капитан заглянул Тильде в лицо, повернув его к свету. Девчонка всхлипнула. Но Ло и сама слышала, что голосок ее был чистым и ясным, без особой хрипловатой тягучести, которую хелайзиль дает почти мгновенно.
— Иди к себе, — пугающе ровно сказал капитан и оттолкнул Тильду.
Та молча кинулась из комнаты — только подошвы застучали. А Ло подняла голову, встретив глазами совершенно бешеный, почти безумный взгляд Рольфсона. Ударь он ее сейчас — она бы поняла и простила. Но капитан пнул скамейку — и та улетела в стену. Врезалась, отскочила и снова грохнулась от очередного пинка. Следующим со стола полетел письменный прибор — просто от взмаха руки. Больше ничего не подвернулось, и Рольфсон прорычал, разделяя слова, будто каждое рубил топором:
— Какого! Йотуна! Вы! Творите!
— Я? — едва разжав зубы, переспросила Ло.
Да, она виновата. Очень. Но, проклятье, это не она влезла в чужие вещи, сначала разгромив комнату.
— А кто? — рявкнул капитан. — Это же хелайзиль, йотуны вас дери! Моя дочь едва не наелась хелайзиля!
— Мне жаль! — огрызнулась Ло. — Я его не давала. Она сама влезла в комнату и забралась в мои вещи!
— Да мне плевать! Этой дряни не должно там было быть! Не должно, ясно вам, леди?
— Ах, вам плевать?
Та же злость, что волной накрыла ее внизу, вернулась с новой силой, затмив и ярость, и страх.
— Вам плевать?! — повысила голос Ло, отвечая Рольфсону взглядом не менее злым. — Это заметно! Какого Баргота ваша дочь полезла в мои вещи? Вы комнату видите? Это не я, между прочим, это ваше милое дитя здесь учинило! Мне и это проглотить? Может, мне еще дождаться, пока она мне пощечины отвешивать начнет?
— Зато вы ее ударили!
— Я пилюлю у нее выбила, болван! — рявкнула Ло. — И у меня, между прочим, другие лекарства есть! Обычные лекарства, которые тоже нельзя лопать, как конфеты! Сами своей дикарке объясните это как-нибудь! А заодно — что нельзя воровать! И знаете что, вы сами виноваты!
— Я? — изумился капитан, и Ло тут же воспользовалась этим мигом.
— Да, вы! Потому что приучили ее ко вседозволенности! Ах, бедное дитя… Несчастная деточка… А деточка от безделья творит пакости и считает, что ей все сойдет с рук, потому что она сиротка! У вас в крепости еще двое сирот! Я их сегодня видела! Они работают, хотя малышке лет в три раза меньше, чем вашей паршивке! Из которой вы растите наглое, ленивое, самовлюбленное чудовище! Думаете, этого хотела ее мать?!
Страшная, какая-то безнадежная тишина окутала комнату. Ло сидела, потратив последние силы, тихо ненавидя уже неизвестно кого. Она ждала чего угодно: ответного крика, удара… Но Рольфсон молчал. Потом, когда беззвучная дуэль их взглядов стала уже невыносимой, с пугающим спокойствием спросил:
— Давно вы пьете хелайзиль?
Оправдываться и объяснять у Ло не было ни сил, ни желания. Она с трудом разжала губы и с отвращением выдавила:
— Вы болван.
Коробочка жгла пальцы. Несколько месяцев без боли и кошмаров. Или несколько недель смертельно подлого счастья. Или… Ло разжала пальцы, коробочка выскользнула на пол. Рольфсон поднял ее, заглянул с омерзением. С таким же омерзением глянул на Ло и сообщил:
— В моей крепости этой дряни не будет. Если надо — пойдите к Лестеру, он что-нибудь найдет от изломной болезни.
— Вы болван… — безнадежно повторила Ло, глядя, как содержимое коробочки летит в тлеющие угли очага и вспыхивает ярким свежим пламенем.
Хорошо, что хелайзиль в огне просто горит, безвредно и быстро. Впрочем, капитан наверняка это знал. Отшвырнув коробочку в сторону, он посмотрел на Ло, потом наконец окинул взглядом комнату и так же бесстрастно сказал:
— Я пришлю горничную. И накажу Тильду. Вот за это все — прошу прощения. Но если в моей крепости появится дурман — вы, миледи, пожалеете.
— Я вас ненавижу, — равнодушно сообщила Ло. — Вы тупой, ничего не видящий дальше носа осел.
Больше всего ей сейчас хотелось согнуться, подтянуть колени и обхватить их руками, уткнувшись лицом, но валун у речки Нидль, на котором Ло сломала ребра и ушибла спину, навсегда отнял у нее такую радость. Молча она смотрела, как уходит Рольфсон. «Слова — как стрелы, — вспомнила она пословицу. — Слетели — не поймаешь». И убивают они так же… Ло было смертельно обидно. Она боролась с хелайзилем изо всех сил. Ночью, после лютого страха кошмара, не поддалась искушению, хотя всего одна пилюля на несколько дней спасла бы от дурных снов и боли. Проклятый Рольфсон перечеркнул это одним взмахом руки, украв у Ло победу над слабостью и искушением.
— Ненавижу… — прошептала она в закрытую дверь. — Тупое животное. Да плевать мне, кем ты меня считаешь. Слова лишнего с тобой не скажу. О боги, а ведь еще вольфгардец явится…
* * *
И снова все повторялось. Опять Эйнар уходил в бессильной ненависти, не зная, что делать, что сказать, как жить дальше. Внутри болело и жгло: он чувствовал, что был прав и неправ одновременно. Стыд за Тильду мешался с диким страхом за нее же, но Эйнар понимал, что вылитые на него словесные помои заслужил. До единого слова! И все-таки это было одно, а вот хелайзиль… Морок в этом был прав! Прав, проклятая тварь, кем бы он ни был. Полная коробка чистого хелайзиля, безумно дорогого и смертельно опасного. Быстрая смерть или медленная, смотря с какой скоростью к ней идти, но всегда — смерть. И эту смерть в его дом принесла женщина, которую Эйнар назвал женой! Тильда едва не погибла! Если бы… Если бы с ней случилось такое! Он даже не представлял, что бы тогда сделал. Дочь стала его смыслом жизни, и он же, получается, едва не погубил ее. Но… Если бы не было хелайзиля — все было бы иначе. Тильду можно уговорить, наказать, вернуть к себе самой, потерявшейся за эти два года, а вот жену-дурманолюбку — нет!
— И что делать, когда начнется дурманный излом? — невольно спросил он вслух.
— Спросить у меня, капитан, — послышался насмешливый тихий голос.
Эйнар остановился, приходя в себя. Он стоял возле лестницы на первом этаже. В окна и полуоткрытую дверь снаружи светило солнце. И морока здесь быть не могло, но он был. Завис у стены серой тенью, безликий и колышущийся…
— Опять ты, тварь, — бессильно выдохнул Эйнар.
— А ведь я был прав, капитан… — прошелестел морок. — Насчет хелайзиля. И много насчет чего…
— Она не лишена перстня, — тихо прорычал Эйнар, боясь, что кто-нибудь войдет. — Ты врал! Она сказала, что может послать в Орден за помощью с водой.
— Но еще не послала, — усмехнулся, судя по голосу, морок. — И сама почему-то вернуть воду не спешит. А ведь умения хватает, да и силы должны быть. Полно, капитан, я не буду вас убеждать. Я пришел предложить сделку. Вы сами сказали, что ненавидите жену…
— Не твое дело! Сгинь, исчезни!
Эйнар потянулся за ножом. Ах, если бы схлестнуться с живым врагом! Ярость требовала выхода. Драки, безумства!
— Три года будете так терпеть? — насмехался морок. — А ведь я могу вам помочь. Вы ее ненавидите, ваша дочь — тоже. Без нее будет только лучше. Вы помиритесь с Тильдой…
— Я. Сказал. Исчезни!
Тяжелый нож глухо стукнул о деревянную панель стены. Морок, сквозь которого прошло пол-локтя стали и роговой рукояти, только поколебался и издевательски заметил:
— Капитан, я же вам не нечисть. Ну хорошо, допустим, избавляться от новой жены вы не хотите. Дело ваше. Некоторые любят помучиться. Но, может, вы желаете вернуть прежнюю?
Несколько мгновений Эйнар пытался осознать сказанное. Даже головой потряс. Потом хрипло спросил:
— Ты что несешь? Какую… прежнюю?
— Ту самую, капитан Рольфсон, — вкрадчиво прошелестела тварь, ее шепот лез в уши мерзкой, но сладкой отравой. — Вашу Мари. Роскошная сделка, мой капитан, за такую многие Душу продали бы.
— Ты… не можешь… — выдавил Эйнар, с исступленной ненавистью глядя на морок, так и замерший у стены между дверью и окном.
— Могу, — просто сказал тот, и Эйнар поверил, просто понял вдруг, что это правда. — Но не тело, конечно. Увы, тело… Ну, сами знаете. Но душу — верну. Именно ее, а не потустороннюю тварь. Выведу из Претемных Садов Госпожи Смерти и верну обратно. И она проживет с вами долгую счастливую жизнь, считая эти два года сном.
— Говори… — вымолвил Эйнар, с отчаянием понимая, что заглотил крючок всем нутром. — Цена… Какова цена?
— Ох, да ничего особенного, — махнул рукой морок. — Поверьте, вам вполне по карману. О цене договоримся. Но есть одна сложность. Я ведь говорю о душе, капитан. А душе нужно тело. И не любое, далеко не любое… Впрочем, вам ведь самому так будет гораздо удобнее. Подумаешь, светлые волосы вместо рыжих да имя другое… Привыкнете, капитан. Зато титул, приданое и королевская милость останутся ваши.
Эйнар замотал головой, стоило с невероятным трудом осознать, о чем говорит морок.
— Да, капитан, — возразил тот. — И никак иначе. Душа Мари — тело Лавинии. И, поверьте, это никакое не преступление с вашей стороны. Во-первых, ей вы клялись в верности раньше. И сами знаете, чем обязаны. Во-вторых, Лавинию я все равно убью, согласитесь вы или нет. Так уж получилось, что мне нужны две вещи: ее смерть и кое-что еще, что будет вашей частью сделки. Но если согласитесь, тело можете забирать для Мари. И, в-третьих, если решите взбрыкнуть и все рассказать кому-то… Да хоть той же Лавинии или королевским дознавателям… Дети — очень уязвимые для внушения существа. Ваша милая непослушная дочь выйдет ночью прогуляться на балкон и решит полетать. Или поскользнется на лестнице. Или захочет поиграть с горной гадюкой. Это будет, причем неизбежно. Вы ведь сами сегодня убедились, как легко толкнуть ее на маленькую смертельную глупость.
— Заткнись… — прохрипел Рольфсон.
— Я вернусь-с-с-сь, капитан, — прошелестел морок. — Вернусь-с-сь и спрошу о решении. Не ош-ш-шибитес-с-с-сь…
Он исчез, попросту растаяв в воздухе. На улице слышались голоса и обычный дневной шум. Эйнар на подкашивающихся ногах прошел к стене, с трудом выдернул нож и бросил в ножны. А потом вцепился зубами в запястье левой руки, чтоб не заорать от тоскливого ужаса и отчаяния.
Глава 16
СОБИРАЯ ОСКОЛКИ
Пока перепуганная Нэнси молча поднимала вещи, Ло лежала, бессмысленно глядя в потолок. Все тот же самый, с уже знакомыми трещинами. Лежала и вспоминала, как лет в пять разбила любимую матушкину вазу, расписанную цветами и птицами. Просто захотела увидеть ее поближе, а тяжелый скользкий фарфор вывернулся из рук, будто живой. Ваза разлетелась на сотни осколков. Ло, рыдая, собирала их и пыталась сложить воедино, но у нее, конечно, ничего не получилось. Ее даже не наказали тогда, потому что в доме Ревенгаров не было принято наказывать за нечаянные оплошности, да и трогать вазу ей не запрещали — это просто в голову никому не пришло. Как ни странно, дома Ло была совсем не шаловливым ребенком.
А вазу потом восстановил маг-артефактор. Даже следов не осталось, и все равно Ло, видя ее, каждый раз вздрагивала от внутренней вины — в памяти остался ослепительный цветной взрыв и летящие в разные стороны осколки.
Вот так же разлетелась ее жизнь. Но когда именно? В Руденхольме, когда Ло потеряла магию и оказалась заложницей стальной смерти под собственным сердцем? Или в столице, когда выбрала из двух зол меньшее, как ей казалось? Или вот здесь только что? Хрупкое согласие с мужем рассыпалось даже не осколками — жалящими лезвиями. Как после такого жить рядом? Разговаривать, обдумывать будущее, искать общую выгоду в нежеланном браке?
Ло вздохнула. Она не знала. Можно склеить вазу, но как починить сломанную душу? Дело ведь даже не в коменданте! Он, конечно, осел, но виноват далеко не во всем, что с ней творится. Она же… просто не знает, как жить дальше. Смириться с утратой магии, ведь живут как-то калеки? Постараться помириться с мужем, ведь не так уж он плох? Терпеть… Но где та граница между терпением и потерей гордости, за которую нельзя переходить, чтобы не потерять уважение к самой себе? Как просто было жить раньше!
Она села на кровати, морщась от неприятного ощущения внизу живота. Нэнси уже собрала белье и сложила его на кресло, подняла письменный прибор и баночки с притираниями…
— Бумагу бери за самые краешки, — велела Ло, спохватившись, что магически обработанные листы следует трогать как можно меньше. — И давай сюда.
Она осторожно приняла листочки, морщась от нарастающей боли. Отложила обычные, а магические перебрала, с каждым испорченным все сильнее мечтая выпороть маленькую дрянь, доставшуюся ей в падчерицы. Уцелело меньше половины листов, остальные были безнадежно затоптаны, так что использовать их уже не выйдет.
— Белье перестирывать придется, — сокрушенно вздохнула Нэнси.