Потом, когда наступили ранние сумерки, Яков вывел свой "Кокорев-командор" на шоссе, идущее параллельно Старо-ладожскому каналу, и погнал на север, предполагая обогнуть Щучье озеро и подъехать к усадьбе Норнов по старой лесной дороге с северо-востока. Вообще, в отличие от западного берега, заросшего густым лесом, восточный был давно и хорошо обжит. Здесь издавна — лет триста, пожалуй, — жили Норны, Кумачевы, Зарубины и Свевы. Четыре мызы с молочными фермами, лесопилкой и маленьким конезаводом, давным-давно находившимися в ведении арендаторов. Однако усадьбы, строенные из кирпича, битого камня и дубовых бревен, до сих пор являлись родовыми гнездами четырех семей, роднившихся в прошлом не раз и не два. Последним по времени такого рода матримониальным союзом стал брак сестры Якова Труты Свев и соседского сына — Петра Норна, служившего в Казенном приказе, сиречь в Министерстве Финансов. Петр был значительно младше Якова, к тому же "банкир", а не "вояка". Соответственно, и особой дружбы между ними с самого начала не возникло. Соседи, знакомые, родичи по браку — зять и шурин, — государственные чиновники, но никак не друзья. Тем не менее, Яков бывал у Норнов довольно часто, благо холостяк и живет поблизости. Но причина частых визитов была, разумеется, не в Петре, а в Труте, и все посвященные все прекрасно понимали.
* * *
Память не возвращалась, и это было странное чувство: знать, что многого не знаешь, потому что забыла, но не знать, что именно забыла, потому что и это тоже стерто из памяти. Она прекрасно себя чувствовала, свободно говорила с другими людьми, ориентировалась в окружающей обстановке, хотя и не всегда узнавала те или иные вещи, и все-таки не знала даже того, как ее зовут на самом деле. Альв Ринхольв, сказал Яков. Возможно, что и так. Но назвалась она — если, и в самом деле, назвалась, — находясь в полубессознательном состоянии. Тогда назвалась, сейчас снова не помнила. И ничего по поводу этого имени не чувствовала. Но вот какое дело, оно не казалось ей странным или чужеродным. Напротив, оно было одним из многих имен, имевших отношение к языку, который здесь отчего-то никто не понимал. Ульфила, Вульфсиг, Ринхольв… Альв Ринхольв… Эльф из Волчьего Круга… Должно ли это что-то означать или это просто имя, как и любое другое, которое когда-то что-то значило, но давно уже это значение утратило? У нее не было ответа на этот вопрос, но и другого имени не было тоже, и, значит, она была Альв Ринхольв. Во всяком случае, пока.
А сестру Якова звали Трута. Тоже знакомое имя, но на вкус Альв, ТруДа звучало бы лучше. Любимая, возлюбленная… Красивое имя для женщины. И для сестры Якова вполне подходит. Было видно, что женщина любима. И мужем, Петром Норном, и братом, носившим непростое прозвище Свев. Свевов Альв откуда-то знала, хотя и не помнила откуда, и кто они такие тоже не помнила.
Между тем, приняли ее радушно, усадили в удобное кресло, угостили каким-то крепким напитком — первачом — который Альв решительно не понравился, хотя запахи трав и цветов, которые он нес, заставили насторожиться. Кровохлебка, лютик едкий, зверобой, душица… Все эти растения она знала, и даже более того, могла сказать, что, лютик едкий, например, является ядом. Но в малой концентрации и при наличии других компонентов, той же душицы, не опасен, так что самогон этот пить можно, хотя и не нужно. Слишком много алкоголя и вкус сомнительный.
"Не мое", — решила она и от дальнейшей дегустации водок и настоек домашнего приготовления благоразумно отказалась.
А вот за столом, когда ей предложили красное вино, она ему обрадовалась так, словно встретила старого приятеля. И в самом деле, это было Барбареско [3] — вино четырехлетней выдержки из Пьемонта. И вот, что любопытно, едва она вспомнила про Пьемонт, как в памяти всплыло название Castello di Pavone, и сразу же возник образ крепости, вернее, небольшого древнего замка и его внутренних интерьеров.
"Панкрацио ди Риорино… Дзино… "
Узкое лицо, тонкие губы, хищный нос и мрак, клубящийся в равнодушных глазах… Но кто он такой, этот мужчина, с которым она встречалась в замке ди Павоне, Альв так и не вспомнила.
"Тем не менее, лиха беда начало, разве нет?"
Обед, который хозяева называли ужином, ее удивил. Не считая сыров, на стол подали всего одно единственное блюдо — пышный мясной пирог с начинкой из пяти разных фаршей, уложенных слоями, — и все то же красное вино Барбареско. Альв это показалось… Недостаточным? Да, скорее всего, именно так. Подсознательно она ожидала хотя бы нескольких перемен и большего числа разных яств, но и слуг в этом доме, как ни странно, не оказалось тоже. Вернее, была одна старая кухарка, которая, как выяснилось из разговора, пирог, собственно, и не пекла. Пирогом занимался хозяин дома — Петр Норн, что показалось Альв еще более странным, чем скудость стола и отсутствие слуг в небольшом старинном замке, который здесь, в Себерии, называли мызой или фольварком. Слово "мыза" она, вроде бы, когда-то уже слышала, но где и при каких обстоятельствах — забыла. Впрочем, возможно, она просто не знала местных порядков, или знала, но тоже забыла?
Альв мысленно пожала плечами и принялась за пирог. Аппетит по-видимому никогда ей не изменял. Во всяком случае, значительная по обычным меркам порция хорошо пропеченного дрожжевого теста и пряной мясной начинки никакого протеста — ни физического, ни душевного — у Альв не вызвала. Ушла легко и просто под неспешный разговор об искусстве и под три бокала довольно крепкого на ее вкус вина. Получалось, что "обычные мерки" — например, пищевое поведение Якова и хозяев дома, — не для нее исчислены.
Насытившись, Альв некоторое время прислушивалась к общему разговору, в котором она, впрочем, не участвовала. Сидела вместе со всеми в креслах у разожженного камина, слушала, вдыхала запах сгоревшего табака и пыталась вспомнить, как проводила такие вот вечера она сама. Дома, где бы он ни находился. Ничего путного из этого, увы, не вышло, только начало болезненно сжимать виски, и в глазах появилась странная резь, как если бы свет вдруг стал слишком ярок для нее. Так, например, как бывает больно глазам, когда смотришь прямо на полуденное солнце. Пришлось прикрыть веки, что было воспринято гостеприимными хозяевами, как признак усталости, и ей предложили лечь спать.
— Вам, сударыня, надо отдохнуть, — спохватился Яков — После всего, что случилось с вами вчера…
"А что, собственно, со мной случилось?"
— Я постелю вам в гостевой спальне, — предложила Трута.
— А где будет ночевать Яков?
Отчего она спросила об этом? Какое ей дело, где он будет спать? Бог весть, но факт, что спросила.
— Я полагаю, у себя дома… — смутилась сестра Якова.
— У вас маленький дом, господин Свев? — повернулась Альв к Якову.
— Да, нет, — пожал он плечами. — Не меньше этого, но я же говорил вам, Альв, это может повредить вашей репутации…
— Но ведь она моя, — вполне резонно, как ей показалось, возразила Альв. — Репутация принадлежит мне, мне и решать.
— Что ж, — пожал плечами Яков, — если так, поехали…
И они вышли из дома Норнов в холодную знобкую ночь, и Альв представила, как лежит на снегу в одном платье и шелковых чулках…
— Отчего они умерли? — спросила она, когда они с Яковом оказались в его самодвижущейся повозке.
— Кто? — нахмурился он.
— Вчера ко мне заходил ваш человек… — объяснила Альв. — Адъюнкт Суржин. Он рассказал, как меня нашли в том лесу. Показал… фотографии… тех… других. Я никого не вспомнила, но я так и не поняла, от чего они умерли? Замерзли насмерть?
Это был важный вопрос, сущностный. Важнее даже вопроса о том, кем они были, эти люди.
— Не знаю, — покачал головой Яков. — Никто не знает. Но не думаю, что они замерзли. Вы, Альв, тоже не выглядели замёрзшей, хотя и выглядели…
— Мертвой, — подсказала она, почувствовав, что он стесняется произнести это слово вслух.
— Да, — кивнул, тогда, Свев, — по всем признакам вы были мертвы. Ни пульса, ни дыхания… а потом, взяли и ожили, и этого тоже никто не может объяснить.
Он явно чего-то не договаривал. Не врал, не обманывал, но скрывал. И она его об этом спросила, решив, что правда — лучшая политика:
— О чем еще вы умолчали?
— Умолчал?
За окнами повозки было темно, но Альв угадывала деревья и скованное льдом зеркало озера. Сильные фонари, установленные на самодвижущейся повозке, освещали только дорогу, вернее небольшой ее отрезок, лежавший сразу перед ними, и получалось, что "машина" движется из ниоткуда в никуда. Из тьмы во тьму. Из неизвестного прошлого в неизвестное будущее.
— Вчера в больнице вы выглядели ужасно, — признался после секундного колебания Яков Свев. — Вы, госпожа Ринхольф, были болезненно бледны, осунулись, утратили присущий вам блеск…
— Блеск? — переспросила Альв, на самом деле представлявшая, куда может завести их обоих этот разговор.
— Вы ведь красавица, сударыня, — усмехнулся собеседник, возможно, уловивший подтекст вопроса. — Полагаю, об этом вы не забыли.
— Вы правы, — согласилась Альв. — Есть, мне кажется, женщины намного красивее меня. Ваша подруга Варвара, например. Но я тоже хороша собой. Это бесспорно. Так что вас беспокоит?
— Когда я увидел вас впервые, — начал объяснять Свев, — вчера утром, лежащую навзничь на снегу…
"Лежащая навзничь? Мило… Я могла бы…" — она даже представила себе, что именно могла бы сделать, но Яков Свев между тем продолжал:
— Вы были очень красивы, госпожа Ринхольф, хотя и показались мне неживой. А вечером вы были уже другой, и в этом, казалось бы, нет ничего необычного. Пережитое, даже если вы о нем не помните, могло оставить свой след в вашей душе. Могли быть и иные причины. Но сегодня утром вы снова были полны сил и жизни. Никакой бледности, никаких признаков слабости или болезни. Напротив, мне показалось, что вы поправились на пару килограмм… Ваша кожа приобрела несколько иной оттенок. Я бы сказал, золотисто-розовый. В наших краях такой цвет кожи редок, но в Италии или на юге Франкии он встречается часто и хорошо сочетается с черными волосами. Но изменился не только цвет вашей кожи, ваши глаза, Альв, еще накануне прозрачно-голубые стали темно-синими.
Что-то ворохнулось в ее памяти. Что-то знакомое, но ускользающее. Что-то, связанное с изменением цвета кожи и глаз и, кажется, даже волос… Но что именно? Что-то, что она знала, но забыла, хотя это знание, наверняка, могло ей пригодиться.
— Интересно, — сказала Альв вслух. — Жаль только, что сама я себя не видела. Очень жаль. Но, увы, господин Свев, мне это ни о чем не говорит.
* * *
Свевская заимка была построена в том же стиле и в то же время, что и дом Норнов. И следует отметить, обе мызы строились с расчетом на большие семьи. При деде Якова — Аскольде — так, собственно, все и обстояло. В доме жили дед и бабка, мать деда, — прабабка Пелагея, незамужняя дедова сестра Ксения, и девять детей, не считая нескольких дальних родственников со стороны бабки. Но уже у отца Якова было только двое детей, не принимая в расчет тот факт, что Яков, на самом деле, не родной, а приемный. И вот родители умерли, а Трута вышла замуж, и Яков, остался в своем пустом замке один.
— У вас красивый дом! — сказала Альв после короткой экскурсии по второму этажу, которую, как радушный хозяин провел для нее Яков. — Кто собирал эти картины?
Картины — все, как одна, пейзажи заснеженных лесов и скал, — висели на лестнице и в коридоре второго этажа.
— Моя бабушка, — ответил на вопрос Яков, который помнил эту женщину, хотя и застал ее уже сильно сдавшей из-за терзавших ее в старости недугов. — Она любила живопись, разбиралась в ней, но еще больше она любила север. Она происходила из старой поморской семьи… Впрочем… — покачал он головой, сообразив, что Альв не знает, кто такие поморы, и про новгородский север, и про северные леса. — Извините, сударыня, вы ведь всех эти тонкостей не знаете.
— Или не знаю, или забыла, — улыбнулась Альв, которую подобные разговоры, судя по всему, не расстраивали и не раздражали. Они ее, вообще, похоже, не трогали, оставляя абсолютно равнодушной. Вода, стекающая по стали…
Это было более чем неправильно. Поведение этой молодой женщины выглядело дико, но таким, собственно, и было.
— Где находится ваша спальня, Яков? — неожиданно сменила тему женщина.
— Это так важно? — поднял бровь Яков.
— Нет, просто любопытно, как выглядит ваша комната. Но я не настаиваю… Где буду спать я?
— Вот здесь, — Яков открыл дверь и включил в комнате свет.
На самом деле, это была не только самая хорошая гостевая спальня, но и самая обжитая и теплая комната в доме, не считая его собственной спальни. Обжитой она была, потому что в ней изредка ночевали приезжавшие навестить Якова друзья и родственники, а теплой — потому что вдоль одной из ее стен проходил дымоход большого камина, находившегося в гостиной на первом этаже. Яков разжигал там огонь практически каждый день, собирался разжечь и сегодня. Ну, и печь, разумеется, общая для этой и смежной с ней комнаты, по случаю служившей Якову спальней. Ее он тоже растапливал каждый день. Так что комната, предназначенная для Альв, была теплой по определению. Просто потому что Яков постоянно жил в этом доме.
— Сейчас я разведу огонь, — кивнул Яков на голландскую печь, — и мы с вами, Альв, спустимся вниз. Белье на кровати свежее. Постель перестилалась на прошлой неделе, так что еще не запылилась. Но ложиться спать сейчас, уж извините, нельзя. Замерзнете. Давайте дадим комнате немного прогреться. Полчаса хотя бы… а я вас пока угощу хорошим и некрепким вином.
— Договорились, — улыбнулась девушка. — Тем более, что спать я не хочу.
— Но у вас глаза закрывались и сейчас… — хотел возразить Яков, но Альв ему продолжить мысль не позволила.
— Яков, мне просто свет режет глаза, — объяснила она. — Не знаю, отчего вдруг, но мне было бы легче, если бы вы не стали зажигать свет. Камин и, может быть, несколько свечей, чтобы не сидеть в потемках…
— Надо бы показать вас врачу, — встревожился Яков.
Иди знай, прав он или нет в своих предположениях, но, в любом случае, Альв еще двое суток не прошло как, то ли умерла и воскресла, то ли впала в такую глубокую кому, что показалась мертвой не только ему, но и другим осматривавшим место происшествия людям. Всякое могло произойти. Амнезия ведь тоже не вдруг случается. Вот и светобоязнь могла от тех же самых причин развиться.
— Не думаю, что это серьезно, — успокоила его Альв, первой спускаясь вниз по лестнице. — По ощущениям, это вроде бы нормально для меня, хотя и не могу объяснить, отчего так.
"Нормально?" — звучало более чем странно. Ну что может быть нормального в светобоязни?
Однако и эту тему Альв развивать не стала, переключившись на простые, но по-человечески понятные вопросы:
— У вас нет слуг, — констатировала она очевидное. — Кто же убирает дом, перестилает постели, готовит, занимается стиркой? Ведь не вы же сами, ведь так?
— Нет, конечно, — улыбнулся Яков, присев на корточки перед камином. — Хотя я все это умею делать и сам. Но тут неподалеку живут мои арендаторы, две большие семьи, вот их женщины и приходят пару раз в неделю прибраться, постирать, да погладить. А готовлю я всегда сам. Есть время — могу и суп сварить, нет — обхожусь малым. У меня тут подвал глубокий, в нем и летом прохладно, не то что зимой. Сыр, ветчина, колбасы могут подолгу храниться… Хлеб, правда вымерзает и черствеет быстрее обычного, но и это терпимо…
* * *
Свев ей понравился. Серьезный мужчина. Умный, образованный, воспитанный… Все эти качества, судя по ее спонтанным реакциям, нравились Альв и раньше. Особенно мужской ум. Однако она не осталась равнодушна и к внешности Якова. Высокий, широкоплечий мужчина с крепкой шеей и волевым подбородком производил хорошее впечатление. Но еще лучше на ее взгляд было то, что Свев не мальчишка кокой-нибудь прыщавый, но и не старик, слава богам! Похоже, ей нравились опытные мужчины, не утратившие, однако, ни физической силы, ни воли к жизни. А Свев к тому же еще и симпатичный. Строгие черты лица, наверняка, способные в определенных обстоятельствах становиться суровыми, темно-русые волосы, серые глаза…