Раскинулось небо широко,
Теряются волны вдали.
Отсюда уйдем мы далеко,
Подальше от грешной земли...
Песню Сережа узнал. Няня, ходившая за мальчиком, пока ему не исполнилось пять лет, законная супружница отцовского вестового Игната, который за время службы побывал с Ильей Андреевичам под всеми широтами, частенько напевала ее возле детской кроватки:
Не правда ль, ты много страдала?
Минуту свиданья лови…
Ты долго меня ожидала,
Приплыл я на голос любви.
Правда, в нянином исполнении песенка звучала жалостливо, а студенты пели ее, как героическую балладу:
Спалив бригантину султана,
Я в море врагов утопил
И к милой с турецкою раной,
Как с лучшим подарком приплыл,
Землемер грохнул кружкой о столешницу, отчего самовар подпрыгнул на гнутых ножках, и еще раз проревел последнюю строку:
..как с лучшим подарком приплыл!
По залу одобрительно загудели голоса - песня понравилась.
- ...Сербия разорена войной и не даст помощи. - «чижик-пыжик» звякнул вилкой по краю блюда с жареной поросятиной. - Румыны - те еще вояки...
Видимо, Сережа стал невольным свидетелем спора, завязавшегося до его появления.
- А как же Вильгельм Первый? - землемер ткнул пальцем через плечо, что, видимо, должно было означать направление на Берлин. - Он-то нам союзник?
- Что Вильгельм? - пренебрежительно отмахнулся правовед. - Все решает Бисмарк, а он сказал: весь балканский вопрос не стоит костей одного померанского гренадера. На Германию нечего рассчитывать, удержат от вмешательства Австрию, и то ладно!
- Николай прав, союзников у нас нет. - добавил стриженый крепыш и потянулся через стол за штофом, - А идти на попятную поздно - если войска отойдут за Дунай, турки отыграются на болгарских христианах. Прошлогодняя резня - пятьдесят тысяч душ, женщины, дети, старики - покажется тогда детской забавой!
- Мы можем ответить на фанатизм мусульман только решимостью! - горячился «чижик-пыжик». - Чем больше добровольцев отправится в Болгарию, тем вернее государь доведет войну до решительного результата!
- Не понимаю, как можно желать военных успехов нашим доморощенным тиранам!
Сережа встрепенулся. Говорила курсистка, миловидная барышня лет восемнадцати. Мичман отложил меню и стал прислушиваться.
- Вы что, не читали Маркса? - продолжала курсистка. - Он называл Российскую империю палачом европейских революций! Вот и теперь, стоит царю занять Константинополь, и он вернет времена самой черной реакции. После такой победы никто ему слова поперек не скажет, ни в России, ни за ее пределами!
Сережа не верил своим ушам. Когда финский студент язвительно отзывается о России - это еще можно было понять. Но курсистка-то русская, по всему видно, из интеллигентной семьи...
- Не могу с вами согласиться, Нина. - покачал головой землемер. - Вас послушать, так надо радоваться неудачам наших войск! Зачем тогда наши друзья едут сражаться в Болгарию? Зачем по всей стране собирают средства на оружие для повстанцев?
- Чтобы болгары сами завоевали свободу, не призывая на помощь деспота! - гневно отрезала девица. - Или вы полагаете, что царь и впрямь радеет за болгар и боснийцев? Ему нужны Босфор и Дарданеллы, чтобы стать, как и его отец, жандармом Европы, а вы столь наивны, что готовы ему помогать!
Она театрально рассмеялась, обвела собеседников торжествующим взглядом - и встретилась глазами с Сережей, который внимал спорщикам из-за своего столика. Лицо ее сразу сделалось каменное; собеседники, уловив перемену, обернулись и тоже увидели мичмана.
За сдвинутым столом повисла звенящая, настороженная тишина, Сережа, внезапно сделавшись центром внимания, замер. Он кожей ощущал недоброжелательность, сгущавшуюся вокруг, будто наэлектризованное облако.
- Друзья, нас, оказывается, подслушивают!
Стриженый крепыш сжал руки, лежащие поверх скатерти, в немаленькие кулаки; курсистка сидела прямо, не отпуская мичмана взглядом; на дне ее глаз плескалась ненависть.
- Как вы смеете, сударь... - Сережа вспыхнул и вскочил, чуть не опрокинув стул. - Я офицер Российского флота, и не позволю...
Но «чижик-пыжик» уже не слушал.
- Смотрите, жандармы уже рядятся в морскую форму! Добровольцы, Балканы, свобода... о чем говорить, когда шагу нельзя ступить, не запнувшись о филёра!
- А я что вам говорила? - ледяным голосом осведомилась девица. - Пойдемте, товарищи, пока сослуживцы этого господина не устроили нам новую Казанскую площадь! [10]
И, запахнув плечи темно-синей шалью, направилась к выходу.
Компания потянулась за ней. Крепыш из «техноложки» обернулся на пороге, злобно глянул на незваного гостя. Правовед, не удостоив того даже такого знака внимания, по-журавлиному зашагал к дверям, сделавшись до ужаса похожим на Карлушу Греве. Последним из-за стола выбрался землемер. Сунув за пазуху початый штоф, он зацепил с блюда щепотью жареной поросятины и кинулся догонять приятелей, работая на ходу челюстями.
Сережа стоял, как оплеванный. Возмущаться, догонять негодяя-правоведа, требовать сатисфакции? Глупо, глупо... Студенты, заполнившие трактир, не сводили с него глаз. Мичман плюхнулся на стул, вскочил, швырнул на столешницу двугривенный (зачем? Ведь не успел сделать заказ!) и на одеревенелых ногах пошел к выходу. В спину хохотнули, кто-то бросил ядовитую шутку, ему ответили взрывом хохота. Не помня себя от стыда, мичман выскочил на улицу, и зашагал, не видя куда. Стыд и гнев застилали ему глаза, и он думал сейчас только об одном - удержаться, и не припустить бегом…
Сережа пришел в себя только на набережной Обводного канала. Город вокруг сделался чужим, неприятным; о том, чтобы пойти куда-нибудь, развлечься, и речи быть не могло. Более всего хотелось очутиться сейчас в каюте на «Стрельце».
Стоило вспомнить о мониторе, как память услужливо напомнила о предложении, которое сделал Повалишин, когда они прощались, сойдя с Ижоры:
- Не найдете где на ночь устроиться - милости прошу ко мне. Поужинаем, отоспитесь как дома, на крахмальных простынях, а то все по каютам да гостиничным номерам. С племянницей моей супруги познакомлю - она из Самары, приехала поступать на какие-то новомодные женские курсы. Красавица и умница, одна беда - увлекается всякими, знаете ли, эмансипэ...
После гнусной сцены в трактире Сережа менее всего желал знакомиться с эмансипированными курсистками, а вот от ужина и дивана с подушкой и пледом не отказался бы. Остановив извозчика, он решительно распорядился:
- Давай-ка, любезный, на Большую Морскую угол Конногвардейского! - и откинулся на сиденье. Кучер прикрикнул на рыжую кобылу, тряхнул вожжами, и пролетка бодро покатила по Измайловскому проспекту в сторону Фонтанки.
***
Приняли его радушно. Хозяин предоставил гостю свой кабинет с широченным, как палуба монитора, кожаным диваном. Сережа едва удержался от того, чтобы немедленно рухнуть на это роскошное ложе - он знал, что если хоть на мгновение сомкнет глаза, то не проснется до самого утра. Наскоро приведя себя в порядок (кроме артиллерийских таблиц, в саквояже имелся дорожный несессер и смена белья) мичман стоически дотерпел, пока горничная - беловолосая, розоволицая, как младенец, финка, забавно растягивающая русские слова, - не позвала его к ужину.
Подали аперитив - ракию в маленьких узких, высоких стаканах. Супруга каперанга, внучка обедневшего греческого аристократа, поступившего на русскую службу перед Крымской войной, держала в доме балканскую кухню. Иван Федорович принялся объяснять гостю разницу между сербской ракией, турецким ракы, и греческим узо, когда дверь гостиной распахнулась, и...
- Позвольте, Сергей Ильич, представить вам Нину, племянницу моей супруги!
Сережа обернулся к двери и едва не разинул рот от удивления. Перед ним стояла та самая яростная обличительница тирании, с которой он столкнулся какие-то два часа назад. Черную юбку и жакет, так любимые слушательницами женских курсов, сменил голубой домашний капот, волосы, собранные в скучный пучок, рассыпаны по плечам прелестными кудрями, но... несомненно, это она!
Нина тоже его узнала. Недоумение на ее лице сменилось досадой, потом тревогой и, без всякого перехода - вежливо-официальной улыбкой.
«А глаза-то не улыбаются... серо-зеленые, ледяные...»
- Нина, душа моя, что же ты стоишь? - недоуменно спросил Повалишин. - Поздоровайся с молодым человеком!
Сережа шагнул навстречу:
- Мичман Казанков, к вашим услугам. Имею честь служить под началом вашего дядюшки.
«Вот тебе и жандарм, голубушка!»
Брови Нины озадаченно взлетели вверх.
- Огаркова Нина Георгиевна. - легкий кивок, никаких книксенов или рук, протянутых для поцелуя. - Надеюсь, он не слишком с вами строг?
Тонкий палец мимолетно скользнул к губам: «Ни слова! Молчите!»
Чуть заметный кивок в ответ: «Не беспокойтесь...»
Ну-с, прошу за стол! - нарушил паузу Федор Иванович. - Нина, душа моя, что нового на этих твоих курсах?
За столом Нина все время ловила Сережин взгляд, но безуспешно - юноша старательно отводил глаза, и под конец ужина позорно сбежал, сославшись на усталость. Оказавшись в кабинете, он без сил рухнул на хозяйский диван, предусмотрительно застеленный розоволицей горничной.
«Ну и денек! Нет уж, господа хорошие, лучше я еще неделю буду возиться с переборкой котлов...»
VIII.Fleet in being [11]
Стылый ветер пронизывал до костей даже сквозь плед, принесенный на палубу лощёным похожим на премьер-министра, стюардом. Дождевое небо низко нависало над Портсмутским рейдом, сливаясь в южной стороне горизонта со свинцовой рябью Канала. Старая добрая Англия - туман, дождь, клетчатый твид и броненосцы.
Барон Греве запахнулся в шерстяную ткань, перекинул угол через плечо, на манер шотландских горцев. Палуба под ногами качнулась, раз, другой - это колесная королевская яхта «Виктория и Альберт» проходя мимо, развела волну. Ее Величество королева Виктория изволит осматривать Эскадру Специальной Службы!
С «Тандерера» волынки простужено затянули «Черную Стражу»; прославленному маршу Сорок Второго полка вторили судовые гудки и свистки паровых катеров. На рейд будто накинули лоскутное одеяло: яхты, пароходики, портовые буксиры, катера, рыбачьи шхуны. На палубах черно от людей - в Портсмут съехались зеваки со всей Южной Англии. Рядовые клерки из Сити, владельцы пабов, мелкие торговцы колониальными товарами - все желали полюбоваться мощью Королевского Флота, воочию убедиться, что Британия по-прежнему правит морями.
Роскошная яхта «Каледония», на полуюте которой мерз сейчас мичман Греве, встала в стороне от водоплавающего плебса среди таких же элегантных красавиц. Здесь не место простой публике: только Особо Важные Персоны: лорды, дипломаты, высокопоставленные чиновники, известные политики, парламентарии из Палаты Общин... Приглашения отпечатаны на плотной бежевой бумаге с золотым обрезом; под силуэтом яхты в обрамлении геральдических символов - затейливая надпись:
«The Royal Harade of Particular Service squadron.»
И ниже:
«The personal invitation of Vice-Admiral of the Royal Navy Sir Astley Cooper Key.» [12]
«Личный гость адмирала, ни больше не меньше!»
Барон посмотрел карточку на просвет, любуясь изысканными водяными знаками. Королевские львы и единороги, цветы чертополоха и затейливо переплетённые буквицы...
Под факсимильным оттиском с собственноручной подписью адмирала, вписано имя и титул приглашенного. Барон Карл Густав Греве, и пойди, догадайся, что обладатель титула - обыкновенный мичман флота российского! Интересно, как военно-морской атташе сумел добыть это приглашение? Может, его нарочно прислали в русское посольство из Форин Офис - идите, любуйтесь, да расскажите вашему царю, какую мощь Британия припасла для непокорных!
Королевская яхта поравнялась с флагманским кораблем сэра Купера Ки, казематным «Геркулесом», и тот с обоих бортов ударил салютом. Звук укатился к горизонту, распугивая чаек; зрители разразились приветственными воплями, вверх полетели кепи, шляпки, цилиндры. Иные сносило ветром за борт; их провожали смехом, шутками и свистом. Барон усмехнулся - где ты, хваленая британская невозмутимость?
Отзалпировал «Тандерер». Один из сильнейших броненосцев мира, нахмурился барон, года не прошло, как он вступил в строй. Крепкий орешек.
Пушечные громы откатывались вслед за яхтой вдоль броненосной колонны. Палили мониторы «Циклоп», «Геката», «Горгона», «Гидра». На бумаге - мореходные боевые единицы, а на деле остойчивость такова, что сто раз надо подумать, прежде чем выводить такой из гавани в свежую погоду. Не корабли, а готовые братские могилы на полторы сотни душ!
Последним салютовал «Принц «Альберт», заслуженный ветеран, первый башенный броненосец, заказанный для Королевского флота. Память услужливо подсовывала барону размерения корпусов, водоизмещение, калибры артиллерии, типы судовых котлов и механизмов - зря, что ли, он два месяца изучал все, что мог собрать по корабельному составу Эскадры Специальной Службы?
Королевская яхта подрезала хвост ордера широкой полуциркуляцией и легла на обратный курс. Теперь залпы катились назад, к голове строя, вдоль второй линии, едва различимой в клубах порохового дыма.
Барон извлек из складок пледа громоздкий апризматический бинокль французской фирмы «Moreau Teigne», подкрутил колесико, настраивая резкость. Так... батарейный «Уорриор», первый броненосный фрегат с железным корпусом британской постройки; три однотипных броненосных корвета, «Вэлиант», «Резистанс», «Гектор», ухудшенные копии «Уорриора». За ними - казематный «Пенелоп»; на этом корабле Адмиралтейство решило сэкономить: маленький, слабо вооруженный, зато может ходить по мелководью, под неприятельским берегом. Батарейный «Лорд Уорден», тоже из старичков - деревянный корпус, обшитый четырехдюймовым котельным железом. Хлам, вчерашний день.
Вот яхта поравнялась с «Геркулесом», и тот снова изрыгнул пламя. Небо над Портсмутским рейдом раскололось: флагману разом ответили все до одного броненосцы. Зрители неистовствовали, посвежевший ветер рвал дымную пелену в клочья, унося их в сторону моря неопрятными медузами, истаивающими на лету. И опять полетели вверх шляпки, кепи, цилиндры...
А восторгаться-то и нечем, подумал барон. Две трети эскадры - сущий антиквариат, старье, мало пригодное для совместных действий. Даже привести этот плавучий паноптикум из Портсмута на Балтику - задачка не из легких. Придется сводить вместе близкие по характеристикам суда, и отправлять отряды к точке рандеву по отдельности. Скажем, к Готланду. И все равно авантюра - с таким хламом надеяться на успех прорыва мимо фортов Кронштадта, под огнем, по минным банкам, сквозь линии ряжевых заграждений, может только неисправимый мечтатель. Осознают ли это блестящие офицеры, что выстроились при параде на палубах посудин ее Величества?
Над мостиком «Геркулеса» взлетел флажной сигнал: «Командующий извещает об окончании смотра». И, словно в ответ, со шканцев «Каледонии» раздался медный звон - колокол приглашал пассажиров к чаю. Британские традиции: война - войной, а файф-о-клок - это святое.
Спускаясь по роскошному (красное дерево, бронза, бархат!) трапу в буфетную, барон заново перебирал в памяти сведения о броненосцах сэра Эстли Купера. Он уже знал, что напишет в своем рапорте военно-морскому атташе: «В случае войны на Балтике, англичане вынуждены будут значительно усилить Эскадру Специальной Службы броненосными судами новейшей постройки. В особенности им потребуются суда прибрежного действия и броненосные тараны типа «Руперт» и «Белляйль». В нынешнем составе эскадра мало способна угрожать балтийским морским крепостям».
Греве отпил из чашки, украшенной золотым силуэтом «Каледонии», обжигающе горячий чай. Говорят, в Америке предпочитают кофе... Ничего, скоро он сам это выяснит. Через три дня из Ливерпуля в Нью-Йорк отбывает пароход «Селтик», судоходной компании «Уайт Стар». Билет давно лежит у барона в портмоне, и, если не стрясется чего-нибудь непредвиденного, недели через две он будет в Филадельфии и поднимется на борт «Крейсера», который вот-вот должен покинуть сухой док. А уж там - как решит капризная фортуна мировой политики. Может статься, ему, мичману Греве, придется еще командовать «Пли!» орудийному плутонгу, в прицелах орудий которого застыл корабль с «Юнион Джеком» под гафелем…