В моих снах я видел, что ведущие вниз двери наглухо опечатаны и постоянно тщательно охраняются; сейчас же они были распахнуты настежь — черные и зияющие, — и оттуда струились потоки прохладного влажного воздуха, но что таилось в глубине этих бездонных вытянутых пещер, я не только не знал, но и не решался об этом даже подумать.
Позже, пробираясь через особенно трудный участок заваленного обломками прохода, я выбрался на место, где крыша целиком обрушилась на пол. Руины вздымались как горы, и я карабкался через них, пробираясь сквозь громадное пустое пространство, где луч моего фонарика не мог дотянуться ни до стен, ни до краев сводов. Я смекнул, что это, должно быть, подвал какого-то здания, располагавшегося неподалеку от главного архива. Что здесь произошло, так и осталось для меня полнейшей загадкой.
По другую сторону грандиозного завала я вновь отыскал свой коридор, но уже через несколько десятков метров путь мне преградило новое препятствие — казалось, здесь обрушилось абсолютно все, отчего вершины развалин в ряде мест едва не достигали опасно провисшего потолка. Как мне удалось разгрести и отвалить несколько блоков, чтобы образовался более или менее пригодный лаз, и как я вообще осмелился потревожить плотно слежавшиеся глыбы камня, тогда как малейшее нарушение равновесия могло вызвать обвал сотен тонн камня, способного раздавить меня как муху, я и до сих пор не имею ни малейшего представления.
Повторяю, я шел, побуждаемый и направляемый чистейшим безумием — если не сказать, что сама затея спуститься под землю также была лишена даже рудиментов здравого смысла, — но все же пробрался, как червяк проник сквозь громаду завала. Зажав во рту зажженный фонарь, я полз по шершавым камням и чувствовал, как спину обдирают зазубренные края свисавших с потолка гигантских сталактитов.
Наконец я почти вплотную приблизился к подземному архиву, который и был главной целью моей авантюры. Спустившись — все так же ползком — по противоположной стороне преграды, изредка включая для ориентировки фонарь, я все же достиг низкого круглого склепа с арками, прекрасно сохранившегося и имевшего выходы в разные направления.
Стены, насколько их достигал луч фонаря, были покрыты изысканной резной вязью и хорошо знакомыми мне извилистыми иероглифами, а отчасти и новыми, которые я не видел в своих снах. Я понял, что достиг цели, и сразу же повернул налево, направляясь к видневшемуся неподалеку арочному проходу. У меня практически не было сомнений в том, что там я отыщу свободный наклонный проход, ведущий ко всем сохранившимся уровням. Это огромное, защищенное толщей земли помещение, содержавшее в себе тайны всего мирового пространства, было построено с великим знанием дела и сконструировано явно таким образом, чтобы устоять при любых потрясениях.
Колоссальных размеров блоки были размещены с математической точностью и соединены посредством неимоверно прочного цемента, отчего получался крепкий как камень монолит. И сейчас, по прошествий сотен веков, его погребенная под землей громада стояла в целости и сохранности, чуть припорошенная просочившейся сверху пылью, тогда как в других помещениях всюду лежали горы каменных обломков и мусора.
Мне даже показалось странным, что я с такой легкостью передвигаюсь по этому залу. Скинув с плеч бремя предыдущих препятствий, я чуть ли не перешел на бег и с неожиданной для себя скоростью несся по коридорам с низкими потолками, в который уже раз ловя себя на мысли, что прекрасно помню окружающую обстановку. Впрочем, данное обстоятельство уже почти перестало удивлять меня. Сейчас я видел маячившие повсюду громадные, покрытые иероглифами металлические двери стеллажей; некоторые из них оставались запертыми, другие были распахнуты настежь, а отдельные и вовсе погнуты, расплющены под воздействием чудовищных геологических потрясений, оказавшихся, впрочем, недостаточными, чтобы сокрушить кладку самого помещения.
В ряде мест по запорошенным пылью холмикам под зияющими, пустыми отделениями стеллажей, можно было догадаться, что там лежали фолианты, выпавшие наружу от сокрушительных толчков земной тверди. На некоторых стойках сохранились броские указатели разделов и подразделов собранных здесь томов.
Я остановился перед одним из распахнутых шкафов, внутри которого виднелись знакомые металлические футляры, покрытые толстым слоем вездесущей пыли. Протянув руку, я с трудом извлек одну из наиболее тонких коробок и положил ее на пол. На корпусе были начертаны привычные извилистые иероглифы, хотя что-то в их контурах и расположении показалось мне слегка отличным от прежних надписей.
Я прекрасно помнил замысловатую последовательность действий, которые необходимо было совершить, чтобы открыть футляр, а потому быстро справился с отлично сохранившимся механизмом, изготовленным из такого же нержавеющего металла, и извлек лежавшую внутри него книгу. Как я и ожидал, размерами она была примерно тридцать на сорок сантиметров, толщиной примерно в три пальца, и открывалась вверх наподобие блокнота.
Казалось, что ее сравнительно толстые, похожие на целлофан страницы совершенно не подверглись воздействию минувших веков, и я сразу же приступил к изучению текста, исполненного совершенно отличной от привычных мне иероглифов или каких-либо известных языков письменностью.
Я смекнул, что это была книга, написанная известным мне по былым снам плененным разумом — ранее он принадлежал к неимоверно древней, обитавшей на неведомой планете цивилизации, а позднее, когда эта планета взорвалась, чудом уцелел на одном из крупных астероидов. Одновременно я припомнил, что на этом же уровне архива содержались тома, касавшиеся планет, находившихся за пределами солнечной системы.
Бестолку проведя некоторое время над этим фолиантом, я с тревогой обнаружил, что свет фонаря заметно ослаб, а потому поспешно вставил в него новую батарейку, которую всегда носил при себе. В более ярких лучах света я возобновил свои блуждания по бесконечным проходам между стеллажами, то и дело узнавая знакомые разделы и испытывая смутное раздражение от непривычного эха, которое порождалось звуком моих шагов по полу гигантских катакомб.
Едва взглянув на отпечатки моих башмаков, оставшиеся на нетронутом за сотни веков толстом слое пыли, я невольно вздрогнул, мгновенно представив себе, что никогда еще — если в моих безумных сновидениях действительно содержалась хотя бы крупица правды — здесь не ступала нога человека.
Я как одержимый метался по громадному залу, не имея ни малейшего представления о цели своих перемещений. Вместе с тем, мне казалось, что эти блуждания все же не вполне хаотичны, и что мною словно руководит чья-то злобная сила, подчинившая себе мою обмякшую волю.
Достигнув идущего под уклон прохода, я спустился по нему на порядочную глубину. В спешке я почти не обращал внимания на череду сменявших друг друга этажей и даже не пытался приглядываться к тому, что на них находится. В моем мозгу даже стал проступать определенный ритм, в такт с которым я изредка подергивал правой рукой, словно репетировал процедуру открытия хитроумного сейфового замка, но тут же с удивлением обнаруживал что давно знаю комбинацию всех его поворотов и щелчков.
Во сне или наяву, но я когда-то узнал ее, и продолжал хранить это знание до сих пор. И все же я не имел ни малейшего понятия о том, как мог какой-то сон — или фрагмент бессознательно усвоенной легенды — в мельчайших деталях обучить меня всем этим сложным, загадочным операциям. И разве не было все это приключение — эта потрясающая осведомленность о расположении древних развалин, и вообще чудовищное сходство окружающей обстановки со всем тем, что могли подсказать мне лишь мои сны и осколки древних мифов, — чудовищным, неизведанным еще никем и никогда кошмаром?
Возможно, я уже тогда был почти убежден — как и сейчас, в более спокойный и размеренный период моей жизни, — что так до конца и не просыпался, и что весь этот похороненный город был лишь фрагментом лихорадочной галлюцинации.
В конце концов я добрался до самого нижнего уровня и двинулся вправо от наклонного прохода. По непонятной причине я старался ступать как можно мягче, хотя к тому времени заметно поубавил шаг. Было на этом нижнем, глубоко запрятанном под землей уровне, такое пространство, проникать в которое я почему-то боялся.
Приблизившись к нему, я понял, что именно вселяло в меня смутный страх — это был один из наглухо опечатанных и тщательно охранявшихся прежде люков. Сейчас там не могло быть никакой охраны, а потому я дрожал всем телом и ступал на цыпочках, как и когда проходил через черный базальтовый склеп, где зиял аналогичный люк.
Здесь, как и там, ощущалось дуновение холодного сырого ветерка, и я уже стал сожалеть, что вообще оказался в этом месте. Почему же я пришел сюда, какая сила влекла меня на самое дно подземелья, мне было неведомо.
Неожиданно я увидел, что крышка люка распахнута настежь. Впереди опять начинались стеллажи, а на полу под одним из них я заметил невысокий бугорок, покрытый очень тонким слоем пыли — определенно совсем недавно сюда с полок свалилось несколько футляров с книгами. В то же мгновение я ощутил новый приступ паники, хотя поначалу мне была непонятна причина ее возникновения.
Лежащие под стеллажами груды книг отнюдь не являлись редкостью в этих местах, поскольку за истекшие века земля пережила немало поднимавшихся из ее недр толчков и встрясок, и лишь подойдя почти вплотную к этой куче, я понял, что именно вселило в меня столь дикий страх.
Дело было отнюдь не в самих футлярах с книгами, а в слое покрывавшей их пыли. При ближайшем рассмотрении в свете фонаря мне показалось, что пыль на них лежит неровно — в некоторых местах слой был совсем тонким, словно буквально несколько месяцев назад ее кто-то или что-то потревожило или вовсе смахнуло. Твердой уверенности у меня, однако, не было, поскольку даже на этих относительно свежих местах пыли было все же достаточно; и все же наличие определенной системы в расположении неровностей на запыленной поверхности футляров меня не на шутку встревожила.
Поднеся фонарь почти вплотную к заинтересовавшему меня месту, я почти утвердился в своем подозрении — следы на пыли определенно имели отнюдь не хаотичные, а ровные, даже симметричные неровности. Создавалось впечатление, что на ней отпечатались не просто полосы и пятна, а вполне определенные следы, идущие группами по три и размерами около тридцати квадратных сантиметров. Каждый такой след состоял из пяти почти круглых пятен примерно по семь-восемь сантиметров в поперечнике: один впереди, а четыре по бокам и чуть сзади.
У меня сложилось впечатление, что следы — если это действительно были чьи-то следы, — вели в Двух противоположных направлениях, словно некое существо шло куда-то, а затем возвращалось обратно. Разумеется, отпечатки проступали очень слабо и могли быть следствием игры света или вообще чистой случайностью, однако было в их расположении нечто такое, что вселяло в меня смутный, безотчетный страх. Дело в том, что один конец цепочки следов явно упирался в кучу относительно недавно свалившихся со стеллажей книг, тогда как другой уводил в сторону зловещего люка, из которого тянуло холодным, сырым воздухом, и который смотрел на меня черным глазом нескончаемой бездны.
VIII
Овладевшее мною безумное влечение носило настолько всеобъемлющий и непреодолимый характер, что почти полностью вытеснило любые остатки здравого смысла. Ни один рациональный довод не смог бы заставить меня отправиться на выяснение природы зловещих отпечатков и тех смутных воспоминаний, которые всколыхнулись под воздействием этой находки. И все же моя правая рука, несмотря на бившую ее дрожь, по-прежнему ритмично вздрагивала, словно ей не терпелось как можно скорее повернуть ключ в загадочном замке. Не успев еще ничего толком понять, я миновал кучу недавно свалившихся с полок футляров с книгами и на цыпочках побежал по покрытым девственной пылью проходам в направлении хорошо знакомого мне места.
Лишь в те минуты мой рассудок начал задаваться вопросами, о которых любой другой человек на моем мессе задумался бы заранее. Смогу ли я с высоты своего роста дотянуться до нужной мне полки? Сможет ли человеческая рука справиться с замком, являвшимся плодом творений многовековой древности? В сохранности ли сам замок и можно ли его вообще открыть? И что я сделаю — что я осмелюсь сделать — с тем, что, как я только что начал соображать, хотел и одновременно боялся там найти? Станет ли это чудовищным подтверждением правды, которая не вмещается в рамки нормального человеческого восприятия, или в очередной раз докажет, что я по-прежнему пребываю во сне?
В следующее мгновение я осознал, что наконец прекратил свой осторожный бег и остановился как вкопанный, устремив взор на ряд стеллажей с ошеломляюще знакомыми иероглифическими надписями. Все они пребывали в почти идеальном состоянии и на всем их протяжении, куда простирался мой взгляд, были распахнуты лишь три дверцы.
Я не в состоянии описать свои чувства, которые испытал при виде этих стеллажей — настолько безграничными подавляющим было осознание их сходства с прежним знанием, словно я пришел на встречу со старым другом. Я смотрел ввысь, уставившись на самый верхний ярус, который находился абсолютно вне пределов моей досягаемости, и гадал, как же мне до него дотянуться. Можно было встать на кромку открытой дверцы, располагавшейся в четвертом ряду от пола, тогда как замки на остальных, возможно, послужили бы упорами для рук и ног. Фонарь можно будет зажать в зубах, как я уже делал в других местах, где приходилось орудовать руками. А плюс ко всему я не должен был издавать ни малейшего шума.
Спустить вниз то, что я намеревался снять с полки, представлялось мне еще более затруднительным делом, хотя я вскоре смекнул, что задвижку замка футляра можно будет зацепить за воротник плаща, и тем самым снести поклажу за спиной наподобие рюкзака. И снова я подумал о том, цел ли сам замок, поскольку ничуть не сомневался в том, что если с ним все в порядке, то мне удастся проделать все манипуляции до его открытию, причем совершенно бесшумно, поскольку мне очень не хотелось, чтобы при этом раздался хоть какой-то скрип или лязг.
Все еще удерживая эти мысли в своем сознании, я зажал фонарь во рту и начал подъем. Выступающие замки на поверку оказались слабой опорой, хотя открытая дверца, как я и ожидал, существенно помогла моему продвижению. Используя одновременно ее покачивающуюся плоскость и край дверного проема, я продолжал восхождение, почти не издавая при этом заметного шума.
Балансируя на верхней кромке двери и потянувшись далеко вправо, я с трудом дотянулся до нужного мне замка. Пальцы, основательно онемевшие от долгого цепляния за выступающие детали и края, поначалу действовали довольно неловко, однако я вскоре обнаружил, что со своей работой они все же справляются. Похоже, ритм памяти накрепко засел в них.
Сквозь неведомые трещины во времени в мой мозг проникали четкие и точные до мельчайших деталей движения, и поэтому примерно через пять минут неустанных усилий раздался характерный щелчок, показавшийся мне почти оглушительным, поскольку сознание все еще не было готово к его восприятию. В следующее мгновение металлическая дверь стала медленно, с едва различимым шорохом отходить в сторону.
Я в изумлении уставился на обнажившуюся вереницу сероватых корешков футляров и ощутил всплеск неподдающихся никакому описанию эмоций. В пределах досягаемости моей правой руки находился футляр, витиеватые иероглифы на котором заставили меня задрожать от мучительного чувства, по своей природе намного более сложного, нежели просто страх. Все так и не уняв дрожь, я ухитрился вытянуть его на себя, хотя и поднимая при этом клубы пыли, но по-прежнему почти бесшумно.
Он был практически таких же размеров, как и другие фолианты, которые мне приходилось держать в руках, хотя и чуть толще — где-то около восьми сантиметров. Плотно прижимая его ладонью к поверхности стеллажа, я подбирался пальцами к застежке замка, пока не откинул его крючок. Приподняв крышку, я подтянул ее к воротнику плаща и закинул за его край острие крючка. Теперь руки мои были свободны и я начал неуклюже спускаться на пол, после чего приготовился к осмотру своего трофея.