Вечером я стал расспрашивать старожилов Эркхэма об Окаянной пустоши и о том, что здесь подразумевалось под загадочными словами «странные дни». Я не узнал ничего определенного, кроме того, что вся история была совсем не такой уж древней. И вообще, эти события не были легендой, они произошли еще при жизни рассказчиков, в 80-е годы прошлого века. Тогда пропала или была убита целая семья, а большего никто говорить не хотел. И так как мне настойчиво советовали не обращать внимания на глупые сказки Амми Пирса, который жил в старом домишке около леса, там, где деревья становились чересчур крупными, я на следующее же утро разыскал его. Жилище Пирса стояло так давно, что уже начало источать тот специфический запах, который присущ только очень старым домам. Мне пришлось долго стучать, пока я не услышал за дверью медленное старческое шарканье. Впрочем, Пирс был далеко не так стар, но его опущенный взгляд, ветхая одежда и белая борода производили гнетущее впечатление.
Я не знал, как лучше навести его на воспоминания, поэтому для начала заговорил о планах строительства водохранилища, своих изысканиях и задал ему несколько невинных вопросов о местности. Он отнюдь не был тем слабоумным невежей, каким мне его представляли, он не хуже других понял, о чем идет речь. Но в отличие от других крестьян, он, похоже, не жалел, что придется затопить много леса и пахотных земель (возможно, потому, что к его жилью это не относилось). Казалось, он даже испытывал облегчение от того, что темные старые долины, с которыми была связана вся его жизнь, были обречены. Им лучше быть под водой после тою, что случилось в Странные дни. Пи этих словах его хриплый голос дрогнул, он подался вперед и многозначительно поднял трясущийся указательный палец.
И вот я услышал его беспорядочный рассказ. Голос старика то скрипел, то опускался до шепота, и, несмотря на летний день, меня охватывала дрожь. По ходу разговора мне приходилось все время возвращать его к основной линии, угадывать научные термины, которые он, коверкая, припоминал из бесед профессоров, соединять отдельные куски, так как логикой и связностью его рассказ не отличался. Когда он закончил, я уже не удивлялся, что после тех событий он повредился разумом и что жители Эркхэма не любят говорить об Окаянной пустоши. Я постарался уйти домой до темноты, чтобы не видеть над собой открытого звездного неба. На следующий день я уехал в Бостон и подал в отставку. Я не смог бы заставить себя еще раз войти в сумрачный, дикий лес на холмах и приблизиться к Окаянной пустоши с бездонным, открытым колодцем, зияющим среди развалин. Скоро там построят водохранилище, и старые тайны будут погребены под толщей воды. Но даже тогда мне не хотелось бы оказаться в этих местах ночью, особенно в безоблачную погоду, когда небо усыпано зловещими звездами, и ничто не заставит меня выпить воды из нового эркхэмского водопровода.
По словам Амми, все началось с метеорита. До него местные жители не боялись ходить в леса на западных холмах, а легенды рассказывали только о судилищах над ведьмами, которые якобы вершил дьявол на небольшом островке около Мискатоника, где сохранился необычный каменный алтарь, более древний, чем здешние индейские племена. Все другие окрестности не считались опасными, и даже темные ночи никого не пугали. Но однажды в полдень на небе появилось белое облако, в воздухе послышалась серия взрывов, а потом из лесной долины показался дымок. К ночи уже весь Эркхам знал, что на ферме Наума Гарднера, прямо на дворе перед колодцем, упал с неба огромный камень. Тогда не месте Окаянной пустоши стояла ферма — аккуратный белый домик, окруженный пышным фруктовым садом.
Наум отправился в город, чтобы рассказать о случившемся, и по дороге заглянул к Амми Пирсу. Амми тогда было сорок лет, и все происшедшее он запомнил хорошо. На следующее утро из Мискатонского университета приехали трое ученых, и Амми с женой вызвались проводить их на ферму Наума. Роковой посланец бесконечности ждал их на выжженной траве, среди комьев земли, возле колодца, перед домом, но он оказался отнюдь не таким большим, как его описывал Наум. Тот утверждал, что глыба усохла, однако ученые заметили ему, что камни не усыхают. Метеорит оставался теплым и, по словам Наума, светился ночью в темноте. Когда по нему ударили молоточком, он оказался удивительно мягким, почти как резина, так что образец породы для дальнейших исследований ученые скорее оторвали, чем откололи. Даже тогда кусок оставался горячим, и поэтому его положили в старое ведро из кухни Наума. На обратном пути профессора остановились у Амми Пирса и уже не проявили скептицизма, когда миссис Пирс сказала им, что образец прожег дно ведра и уменьшился. Действительно, он был совсем небольшим, но, может быть, им просто показалось, что они брали больше. Через день — а все это происходило в июне 1882 года — профессора вернулись с явно возросшим интересом. Остановившись у Амми, они рассказали, что образец, положенный в стеклянную пробирку, исчез вместе с ней. Вероятно, рассуждали они, странный камень чувствителен к кремниевым соединениям. Вообще, образец вел себя невероятным образом. Не изменялся при нагревании на углях, будучи удивительно жаропрочным, не проявлял признаков испарения при высоких температурах, даже в кислородно-водородной горелке. Он, правда, обладал хорошей ковкостью и светился в темноте. Сохраняющаяся теплота образца удивляла весь колледж, а когда в спектроскопе образец показал окрашенные лучи, отличающиеся от всех известных цветов нормального спектра, заговорили о новых элементах, об особых оптических свойствах и обо всех прочих вещах, которые склонны обсуждать ученые, столкнувшиеся с неизвестностью.
Остающийся теплым образец исследовали в плавильном тигле. Вода не произвела на него ни малейшего воздействия. Как и соляная кислота. Азотная кислота и царская водка только шипели и брызгались на неуязвимом камне. Амми с трудом вспоминал эти названия, но я знаком с обычным пот рядком лабораторных исследований, поэтому догадывался, что он имел в виду. Пробовали воздействовать аммиаком и едким натром, этиловым спиртом и эфиром, сероуглеродом и еще многими реактивами. Но, хотя образец постепенно уменьшался и остывал, никаких признаков химической реакции не было. Несомненно, это был металл, он обладал магнетизмом, а после погружения в кислотные растворы на метеорите появилось нечто, похожее на фигуры Виндменштеттена. Когда образец охладился, решили продолжить исследование на стекле. Именно тогда образец положили на ночь в стеклянную пробирку, а утром они бесследно исчезли, оставив на деревянной полке обугленное пятно.
Отдохнув у Пирсов, ученые двинулись к Науму, и Амми снова отправился с ними, но без жены. Камень, несомненно, уменьшился, и даже самые недоверчивые профессора были вынуждены это признать. Вокруг коричневого камня образовалось свободное пространство, с семи футов в поперечнике он ужался до пяти. Он был еще теплый, ученые вновь внимательно осмотрели его поверхность и взяли еще кусочек для исследований. Потом они воткнули долото внутрь камня и разломили его. Внутри он оказался неоднородным.
В камне скрывался довольно крупный яркий шарик. Его совершенно не поддающийся описанию цвет напоминал необычное излучение, показанное образцом в спектроскопе. Собственно говоря, цветом это можно было назвать лишь условно. Сам шарик был гладким на ощупь, при постукивании казался хрупким и пустотелым. Один из ученых чересчур сильно ударил его молоточком, и он с громким хлопком взорвался. После взрыва шарик исчез бесследно, без единого осколка. Только на камне осталась круглая выемка диаметром около трех дюймов. В надежде обнаружить что-нибудь еще, профессора решили тщательнее обследовать породу.
Однако их предположения не оправдались, камень просверлили в нескольких местах, но других шариков не нашли. Вскоре ученые уехали, взяв новые образцы. Их исследования дали все те же обескураживающие результаты. Вещество было пластичным, теплым, магнитным, светящимся, постепенно охлаждалось в сильных кислотах, излучало необычный спектр, исчезало на воздухе и вступало с кремниевыми соединениями в реакцию взаимного уничтожения. Однако никаких других свойств выявить не удалось. В конце концов ученым пришлось признать, что они не могли идентифицировать это вещество. Оно не походило ни на один из известных земных элементов. Оно происходило из космоса, обладало космическими свойствами и подчинялось космическим законам.
Следующей ночью была гроза, а когда наутро профессора снова явились к Науму, их ждало разочарование. Магнитный камень, вероятно, обладал особенными электрическими характеристиками, потому что неизменно «притягивал молнии», как выразился Наум. Шесть раз на ночь молния ударяла рядом с колодцем, где он лежал, а наутро там осталась только неровная яма, да колодец был наполовину засыпан комьями земли. Попытки раскопать яму и колодец ничего не дали, и ученым оставалось лишь зафиксировать факт бесследного исчезновения вещества. Провал был полным. Они должны были поспешить в лабораторию и продолжить исследования оставшегося уменьшающегося образца, который теперь хранили в свинце. Он полностью исчез через неделю, в течение которой ничего нового выяснить не удалось. А через некоторое время сами ученые уже с трудом верили, что когда-то своими глазами видели этот одинокий таинственный осколок иных миров, иных сил, иной реальности.
Естественно, эркхэмские газеты не могли остаться безучастными к сенсационным событиям, и к Науму зачастили репортеры. Из одного бостонского еженедельника прислали даже писателя, и Наум стал местной знаменитостью. Это был худой и добродушный пятидесятилетний крестьянин, живший с женой и тремя сыновьями на собственной ферме. Они с Амми уже много лет дружили, как и их жены, и в своем рассказе Амми очень тепло вспоминал Наума. Тот, казалось, гордился своей неожиданной популярностью и охотно говорил о метеорите. Июль и август в тот год выдались жаркими. Наум усердно заготавливал сено на своем лугу в десять акров, расположенном за ручьем Чэпман, и его старая повозка так часто ездила от луга к дому, что укатала настоящую дорогу. Наум уставал куда больше, чем в былые годы, и начал жаловаться на возраст.
Пришло время фруктов. Груши и яблоки постепенно созревали, и Наум клялся, что такого урожая у него еще не было. Плоды уродились на удивление крупные, налитые и в таком изобилии, что пришлось Заказать дополнительные бочки. Но Наума ждало горькое разочарование: все эти красавцы были совершенно несъедобны. И яблоки, и груши имели такой тошнотворно-горький вкус, что даже крохотный кусочек вызывал стойкое отвращение. То же самое случилось с помидорами и дынями, и Наум с грустью понимал, что все его труды были напрасны. Он считал, что это метеорит отравил землю, и благодарил Бога за то, что большая часть посевов была на холме за дорогой.
Зима была ранней и холодной. Амми реже видел Наума и стал замечать, что тот выглядит озабоченным. Его домашние тоже казались притихшими и молчаливыми. Они стали реже ходить в церковь и к соседям. Хотя причин для меланхолии у них вроде бы не было, все они жаловались на слабость и необъяснимое беспокойство. Лично Наума беспокоили следы на снегу. Это были обычные следы белок и зайцев, но что-то в них было не так. Он не мог ничего уточнить, только говорил, что их расположение и глубина не соответствуют нормальным беличьим, заячьим и лисьим следам. Амми пропускал эти рассказы мимо ушей, пока однажды ночью, проезжая на санях мимо фермы Наума, он не увидел в лунном свете зайца. Его прыжки показались Амми слишком уж длинными, а конь испугался и кинулся в галоп. После этого случая Амми стал внимательнее прислушиваться к рассказам Наума и заметил, что по утрам собаки у него на ферме выглядят затравленными и почти перестали лаять.
В феврале сыновья Мак-Грегора из Медоу Хилл охотились недалеко от фермы Гарднера и подстрелили необычного дятла. Тело его казалось деформированным, а в глазах застыло такое неописуемое выражение, какого никто не мог бы ожидать увидеть у пернатого существа. Ребята были по-настоящему напуганы и поскорее выбросили птицу, и только рассказы о ней потом обошли окрестности. Но уже всеми было замечено, что около дома Наума лошади ускоряют бег, и этого было достаточно, чтобы начали складываться поверья.
Весной стали говорить, что вокруг фермы Наума снег тает быстрее, а в марте в магазине Поттера на Кларк Корнерс разгорелся настоящий спор. Стефан Райс рассказывал, что когда он проезжал утром мимо фермы Гарднера, то заметил взошедшие симплокарпусы невиданного размера. Они были жутких форм, совершенно непередаваемого цвета и источали немыслимый запах, от которого конь Стефана начал храпеть и фыркать. Несколько человек поехали к Науму посмотреть на необычную растительность и решили, что на здоровой почве такое бы не выросло. Вспоминая прошлогодние несъедобные фрукты, все сходились на том, что земля у Наума отравлена. Конечно, виной всему был метеорит. Вспомнив, каким необычным находили камень ученые, некоторые фермеры сообщили новости в университет.
Вскоре Наума навестили ученые. Они явно не доверяли фольклорным сказкам и в своих выводах были очень консервативны. Да, симплокарпусы очень необычны, но это растение всегда имеет замысловатую форму и цвет. Наверное, из метеорита в почву попали какие-то минеральные вещества, ну, что же, они, как правило, быстро вымываются. А что касается следов на снегу и испуганных коней — так это просто крестьянские предрассудки, которые неминуемо должно было породить такое редкое явление, как метеорит. Эти крестьяне наговорят чего угодно и поверят в любые небылицы, но серьезным людям тут делать нечего. Поэтому все Странные дни ученые отсутствовали. Только через полтора года одни из них, исследуя по просьбе полиции два образца пыли, припомнил и цвет симплокарпусов, и странные лучи образца в спектроскопе, и блеск шарика, найденного внутри метеорита. У пыли был тот же оттенок, однако со временем он исчез.
Деревья в саду у Наума расцвели раньше времени, и по ночам они стали ужасно раскачиваться на ветру. Пятнадцатилетний Таддеуш, второй сын Наума, клялся, что они раскачиваются и в безветрие, но в этом сомневались даже самые легковерные. Однако в воздухе витало какое-то беспокойство. У всей семьи выработалась привычка украдкой прислушиваться, хотя они не могли вразумительно объяснить, к чему именно. Такое случалось все чаще и чаще, и вскоре вся округа говорила, что в «в семье Наума что-то не в порядке». Появившиеся на ферме камнеломки тоже были необычного цвета, не совсем такого, как симплокарпусы, но похожего на него и опять-таки никем не виданного. Наум отвез несколько цветков в Эркхам и показал их редактору «Газетт», но этот достойный человек не нашел ничего лучшего, как написать фельетон, высмеивающий предрассудки сельчан. Науму не стоило рассказывать насмешливому горожанину, как кружатся над этими камнеломками гигантские бабочки-траурницы.
В апреле у крестьян сформировалось новое суеверие: они перестали пользоваться дорогой, проходившей мимо фермы Наума. Дело было в растительности. Расцветшие садовые деревья сияли невероятными оттенками, на каменистом дворе и прилегающем выпасе пробивались причудливые травы, известные, наверное, только ботаникам и необычные для здешних мест. Нормальную зелень сохранили только листья и трава, все остальное приобрело неверные, лихорадочные оттенки того навязчивого, нездорового цвета, который не сравним ни с одной из известных земных красок. Бикукуллы стали пугающими, а цветки волчьей стопы, казалось, нарочно выставляли напоказ извращенные тона. Науму и Амми все эти переливы напоминали один цвет — цвет найденного в метеорите шарика. Наум вспахал и засеял только десятиакровый луг и участок на холме, но ничего не стал делать вокруг дома в низине. Он знал, что это не имело смысла, только надеялся, что нездоровая растительность вытянет ад из земли. Он уже ничему не удивлялся и привык к ощущению, что радом находится нечто, к чему следует прислушаться. Изоляция начала сказываться на нем, но еще больше на его жене. Мальчикам было легче, они каждый день ходили в школу, но и их настигали сплетни. Особенно страдал чувствительный Таддеуш.
В мае появились насекомые, и во дворе у Наума началось нечто невообразимое. Слетающиеся и сползающиеся к нему создания не были похожи на привычных местных жуков, бабочек и мух. Гарднеры теперь все время опасливо осматривались по сторонам, словно ожидая чего-то — они сами не знали чего. Именно тогда они признали, что Таддеуш был прав насчет деревьев. Вслед за ним Миссис Гарднер заметила, что набухшие ветви клена шевелились в безветренную лунную ночь. Наверное, двигались соки. Следующее открытие сделали уже на Гарднеры, привыкшие к чудесам, а тихий приказчик мельника из Бостона. Не зная местных поверий, он проезжал ночью мимо злополучной фермы, а через несколько дней все фермеры, включая и Наума, прочли в «Газетт» его рассказ. Ночь была темня, огни на его повозке погасли, но вокруг фермы Наума, о которой он раньше читал, темнота редела. Казалось, что листья, трава, цветы испускали слабое свечение, и еще одно яркое пятно виднелось на заднем дворе, возле конюшни.