— Папенька! — вдруг спохватилась Грета. — Ты ведь голоден, сушками не насытишься!.. Может, тебе горячего приготовить?
— Ах ты хозяюшка моя, я пообедал, пока ты спала, не волнуйся. Давай, давай, усаживайся.
Грета поправила платье, села напротив и радостно на него посмотрела:
— Ну, как дела, папенька? Ты доволен? Всё в порядке? Метель-то унялась…
— Всюду нос сунешь, Гришка! Не следует тебе об этом знать пока, и думать не следует. Учись, Гришенька, расти, а там видно будет.
— А что видно? Будешь ли ты меня колдовству учить?
— Грета! — повысив голос, он погрозил пальцем, сдвинул брови, но Грета видела: в уголках глаз собрались морщинки, папенька вот-вот улыбнётся.
— А вот о чём я сегодня прочла! — ловко отвлекла его дочь. Он распознал, конечно, уловку, но поддался.
— Ну-ка, ну-ка, о чём?
— Папенька, а правда, можно построить такой корабль, чтобы по небу летал?
— Это где же ты о таком вычитала, разумница моя?..
Вечер (точней, уже ночь) потёк своим чередом, за чаем, разговорами, смехом Греты и ласковыми улыбками папеньки. Но стоило ей разок зевнуть, как папенька строго велел отправляться в постель.
— Утро вечера мудренее. Утром учиться пора, не за горами праздники, не разленись!
— Папенька!
— Ох уж, не обижайся, Гришка. Знаю, что не разленишься! Беги спать.
Грета поцеловала папеньку и ушла в свой уголок — стол, комод и кровать за шторками. Шторки Грета любила и берегла пуще глаза. Шторки вышивала мама.
Засыпая, она видела, как дрожит огонёк на папенькином столе. Он ещё долго сидел за чертежами и картами: ночь была чистая, звёздная, он то и дело подходил к телескопу и выглядывал в окно. «Зимнюю карту рассчитывает», — сонно подумала Грета. Снилось ей, как они с папенькой плывут на воздушном корабле куда-то, где хорошо-хорошо, а вместо паруса — расшитая светлая штора.
Так текли дни. Папенька то возвращался дотемна, то задерживался до ночи, но всякий раз довольный, хоть и усталый. Метель не повторялась. Грета чувствовала: дело идёт на лад. К тому же папенька не советовался ни разу с бабой Маремьяной, значит, не было сложностей. А под Рождество, солнечным ледяным утром, он не ушёл вовсе.
— Ну, Гришка, одевайся! — велел он после завтрака. — Едем!
— Куда?
— На ярмарку. Новый Год!
— Ура! Ох, папенька! — завопила Грета и бросилась к шкафу.
— Да смотри, укутайся потеплей! Морозно.
Грета надела шубку, проверила рукавицы, поправила сапожки и выскочила на улицу — голубую от снега и серебряную от мороза. У крыльца уже стоял папенькин возок. Солнце сияло так, что не поднять глаз, по дворам гурлыкали красногрудые снегири, а из окон завистливо поглядывали на Грету кадеты. Ещё бы! Им — экзамены, а она едет на ярмарку! А папенька давно обещал справить новое платье…
«Ицкая Ярмарка» — прочла Грета затейливый буквы на воротах. Стоило возку въехать внутрь, как их оглушил смех, крики, брань, ржание коней, перезвон монет, песни, перестук, пересвист… Грета крепко вцепилась в папеньку.
— Не отставай, — велел он. — Барышне одной тут бродить не пристало. Давай, Гришенька, мы сначала платье тебе найдём, а потом за мои покупки примемся. Согласна?
— Согласна! — подпрыгнула она. — Согласна!
Платьев у Греты было немало, но всё простенькие, на каждый день. «Мала ещё», — всегда отвечал папенька на её жалобы. — «Подрастёшь — справим настоящий наряд. А пока незачем».
Но нынче, под самый Новый Год, в Корпусе состоится Зимний Бал, и Яну Яновичу никуда было не деться, кроме как рассказать об этом дочке и пообещать и наряд, и удовольствия…
— Ох, папенька! — только и воскликнула Грета, выслушав новость, бросилась к нему на шею.
— Заслужила! — довольно ответил он, обнимая дочь. — Заслужила. Получше иного кадета будешь!
— Только ли иного? — лукаво улыбнулась Грета.
— Ай, Гришка! Не шалить мне! Нос не задирать! — строго погрозил папенька, пряча усмешку. — Нос не задирать, даже если получше всякого, а не иного!
А теперь он шёл, поглядывая на Грету, и думал: зря. Не нужны девочке науки. Барышне нужны кружева и перчатки, зонтики и шляпки, а не карты, расчёты и трактаты о минералах… Надо ли было растить из дочки кадета… А Гришка, осмелев, освоившись, бежала впереди, задирала носик, разглядывала прилавки с печёными яблоками и калачами, пряниками и халвой.
Внезапно прямо перед ней выросла высокая лошадь с тонкими ногами, обёрнутыми белым коленкором. Грета подняла голову…
В весёлой и бестолковой суматохе ярмарки плыла вереница карет на больших колёсах с английскими рессорами, с тонкими стёклами и позолоченными завитками ручек.
— Кто это, папенька? — шёпотом спросила она.
Кареты, размеренно покачиваясь, пересекли ярмарочную площадь и друг за дружкой скрылись за поворотом. Только одна, последняя, остановилась у лавки портного. Дверца открылась, и наружу показалась изысканная барышня в шубке с собольей опушкой. Она вынула из муфты белую руку и тоненькими пальчиками поправила воротник. Сошла — казалось, даже снег скрипнул под её ногой мелодично, — и маленьким шагами двинулась ко входу. Звякнул колокольчик на двери, и барышня исчезла за порогом.
— Кто это? — завороженно повторила Грета.
— Платья продают здесь же. Зайдём, вот и узнаем.
Грета перестала егозить и, присмиревшая, вошла к портному вслед за папенькой. Внутри по стенам висели пёстрые ткани, в прилавках были разложены кружевные перчатки и броши, в уголке Грета заметила и платье — сказочное алое платье! — но больше всего её интересовала барышня, которая, стоя у прилавка, разглядывала перламутровую ткань. Она растянула её в своих великолепных, изящных пальцах и глядела, как материя переливается на свету. Улыбнувшись, она попросила о чём-то портного. Тот угодливо кивнул и защёлкал ножницами. Барышня отвернулась от прилавка и заметила Грету.
— Нехорошо таращиться, Гриша, — одёрнул её папенька. Незнакомка подняла голову на голос и рассмеялась (как стеклянные бусины посыпались):
— Ян Янович! Вот не ожидала! Как поживаете?
— Благодарю, прекрасно. Доброго утра!
— Вы наверняка за книгами, друг мой?
— Книги… Нет, Анна Витольдовна, нет, милая моя… Дочка подрастает. За обновой пришли.
— Дочка? — расширила глаза Анна Витольдовна. — И я не знала?
— Не взыщите! — рассмеялся папенька. — Прячу своё сокровище…
— А ко мне под крыло определить не думали?
***
— Я боюсь, папенька… — широко раскрыв глаза и отступая вглубь комнаты, прошептала Грета. — Я боюсь! Я не смогу! Не уходи, папенька!!
— Грета! Девочка моя, послушай! Мне нужно идти, нужно!
Ян Якович подошёл ближе, присел перед ней, взял за локти.
— Ты сумеешь, Грета, я знаю. Ты всё запомнила, ты всё сделаешь, как нужно. Храни Башню, Грета! Не впускай их! Никто не должен проникнуть внутрь!
— Да, да, папенька… Только… Если…А если они?.. — испуганно спросила она, цепляясь за папеньку.
— Если они прорвутся — беги к Маремьяне. Беги, что есть духу. Не жди меня!
— Папенька!..
— Всё, Грета. Мне пора. Начинай тотчас, как я уйду!
Стекло в окне звякнуло и задрожало. Грета заметила, как в нём мелькнуло тёмное громадное лицо с пронзительными точками зрачков. Она вскрикнула.
— Папенька!!!
— Начинай!
Он кинулся к своему столу, сунул за пазуху маленькую склянку, а потом выдвинул нижний ящик шкафа. Оттуда сверкнуло.
— Они близко! Грета, колдуй!
Отерев слёзы, Грета подбежала к окну и зашептала, зашептала то, чему учил её папенька. Сколько раз она видела, как он накладывает на Башню заклинания! Сколько раз, засыпая, перебирала в памяти магические фразы. Сколько раз повторяла его жесты. Не зря, не зря же она всё это делала!
Папенька выхватил из ящика плащ и, не прощаясь, исчез. Растворился в воздухе, успев только повелительным жестом указать ей на потолок. Грета знала — там, в самой маковке Башни, заключено самое ценное и опасное её таинство.
За стенами громыхнуло, с тонким звоном подпрыгнули на столе хрупкие приборы. Задрожал воздух. «Защита рушится!» — задохнулась Грета. — «Сейчас! Сейчас!»
Она выскочила в центр комнаты, в то место, где только что растаял папенька. Закрыла глаза, чтобы не видеть страшных густеющих разводов на звенящем стекле. Сцепила пальцы, зажмурилась, чтоб не заплакать от страха, вдохнула — стены и пол сотряс ещё один удар, гулко отозвался медный колокол, — и резко распахнула глаза:
— А в этой Башне — истинное волшебство! И та, что с глазами речной воды…
Грета выговаривала заклинание Защиты, и чем дальше, тем глуше становился колокольный гул, тем тише дрожал пол.
— Среди миров чья-то тень застыла глухой стеной…
Она уже не боялась сбиться; лица за окнами стонали и выли, закручиваясь вокруг Башни, ветер крепчал, звенели ромбики стёкол, взметались вокруг неё бумаги и свитки, а она стояла среди этого и вихря, с ещё не высохшими слезами, с торжеством договаривая слова заклинания:
— Это что-то из моего сердца!
Звук магии завершился, застыл на мгновение над шпилем Башни, окутав её сиянием, а затем опал — низкий, густой, мощный.
Грета в исступлении вскинула руки и обвела ими мансарду. За окнами посветлело, едва заметно светился прозрачно-алый защитный контур. Стоило смолкнуть последнему звуку, стихнуть последнему вихрю, опуститься, покружившись, последнему свитку, и она упала на колени.
Наконец утих и звон в ушах. Грета подняла голову и дрожащими пальцами расправила платье, прислушиваясь. Ни стонов, ни свиста. Придя в себя, она подбежала к окну, опасливо выглянула наружу: внизу, у подножья Башни копошились тёмные тени, а в воздухе, напротив окон, за защитным куполом беззвучно пищали летучие мыши. Пищали, бились о купол, но прорваться не могли.
— Так вам! — крикнула Грета и показала мышам язык. — Так вам!
И быстренько шмыгнула в самую глубину комнаты. Теперь-то папенька непременно возьмёт её с собой на Совет!
***
— Командор Крас, потрудитесь поднять белый флаг! Мы пощадим вас!
— Никогда!
— Командор Крас, подумайте о Башне! Она будет разрушена! Поднимите белый флаг!
— Ни-ког-да!
— Подумайте о дочери!
Командор Ян Крас, твёрдый, как кремень, не вздрогнул. Не дёрнулась ни одна чёрточка его лица. Он сделал шаг в сторону и, не отрывая взгляда от собравшихся внизу полчищ, негромко позвал:
— Поди сюда, Гришенька.
Грета скользнула на балкон и тотчас отпрянула от перил — такой страх, такая темень кишела вокруг Башни. Папенька положил руки ей на плечи, выдвинул вперёд и крикнул:
— Это — Грета Крас, моя преемница, Хранитель Башни с того часа, как я погибну. А покуда фамилия Хранителя Башни — Крас, белому флагу не бывать!
Перепуганная Грета глядела вокруг, чувствуя, как немеют плечи, — так сильно сжал их папенька. Он кричал им что-то ещё, как вдруг чёрная крылатая тварь подлетела к ней и забила крыльями прямо в лицо. Грета вскрикнула, зажмурившись, и отчаянно замахнулась на неё рукой.
Внезапно полыхнувший свет был такой мощи, что глаза словно обожгло сквозь крепко сомкнутые веки. Она услышала глухой нестройный вопль. По рукам, до самых кончиков пальцев, прокатилась горячая волна, и ей показалось, что под ладонью теплеет камень перил.
— Руку! — крикнул ей папенька сквозь нарастающий визг и шум. — Подними руку!
Ослеплённая, Грета послушно вскинула руку ладонью вперёд. Слух сокрушил новый, полный ужаса вопль. Она приоткрыла глаза — они тотчас заслезились от дыма, пыли и света — и успела заметить, как широкий луч мечется по земле и воздуху, дотягиваясь до дальнего ледяного озера, сметая всё на своём пути. Луч прореживал ряды страшных существ, осаждавших Башню, сбивал с крыла летающих тварей. Грета воскликнула:
— Папенька, они уходят! — и взмахнула рукой, указывая на сгусток тьмы у горизонта, — тот, откуда к Красу обращался Горт. Оттуда раздался крик, низкий и утробный.
— На них! На Башню!!! — выдохнул раскалённый воздух Горт. Грете показалось, что её обожгло, как огнём печи.
— Папенька!..
Она кинулась к Яну, отбиваясь от налетевших мышей. Вновь сверкнула ослепительная вспышка, полыхнула алым и голубым. Завертелись, смешались небо и земля, заклокотал Горт, что-то крикнул папенька, и вдруг всё побелело и стихло. Последнее, что Грета запомнила, — белый луч, оказывается, бил из её ладоней.
***
Когда она пришла в себя, ей показалось: битва продолжается. Всё вокруг было белым, вращалось и шумело. Но, звук за звуком, шум утих, движение остановилось, и к предметам вернулись цвета. Грета приподнялась и оглянулась: она лежала в своей кровати, прямо в платье, поверх голубого бархатного покрывала. Вокруг было тихо, окна занавешены, а в проёме балкона виднелся привычный пейзаж — колокольня, зимние деревья, домики слободки и большое замёрзшее озеро на опушке леса.
В кресле рядом с её кроватью дремал папенька. Даже во сне он был мрачен, бледен и серьёзен. Брови почти сошлись у переносицы, а на его руках Грета заметила тёмные свежие ожоги.
— Папенька, — слабо позвала она. Ян тотчас очнулся.
— Гриша, сердечко моё… Гришенька… Как я испугался…
— Что случилось, папенька? Они ушли?
— Они ушли, — невесело кивнул Ян. — Ушли, но вряд ли надолго. Гриша-Гриша…
— Что с тобой, папенька? Ты обжёгся?
— Нет, — он наконец улыбнулся, протянул руку и погладил её по щеке. — Горишь… ляг, Грета, со мной всё в порядке.
— Тебя ранили эти?.. Горт?
— Я побоялся, что ты случайно попадёшь лучом в дом Маремьяны, перехватил твою руку. Вот и зацепило. Не переживай, Гриша.
— Так это… я тебя?.. Прости, папенька… Я сама не знаю, как так вышло! Я ничего не помню… Папенька… — Грете захотелось заплакать, она всхлипнула, прижавшись к его руке.
— Не плачь. Это проснулось твоё волшебство. Башня помогла тебе, и ты сумела её защитить. Сама.
— Сама?.. — Грета вспомнила ослепительный белый луч, бьющий из ладони. — Сама? — растерянно переспросила она. — Нет, папенька… Это ты…
— Это ты. Ты одна отогнала чудовищ, ты испугала Горта. Ты теперь — Хранитель Башни.
— А как же ты?
— Я должен найти их гнездо, найти сердцевину, выжечь её. Иначе от них не спастись.
— Ты уйдёшь, папенька? — с дрожью спросила Грета. — Когда?
— Утром. Вот дождусь, когда тебе полегчает… Не плачь, Гриша. Тебе надо продержаться всего-то до вечера.
— Ты вернёшься вечером?
«Я не вернусь никогда», — хотел сказать Крас, но вместо этого горько улыбнулся дочери.
— Я заколдовал Башню. Завтра в полночь она окажется вне времени. Я боюсь за тебя, Грета, здесь тебе придётся сложно, у тебя есть сила, но нет ни мастерства, ни опыта. Пока я ищу Горта, ты будешь не здесь.
— Не здесь?.. А где? — испуганно и растерянно прошептала Грета.
— В будущем. Я перемещу тебя в будущее. И если останусь жив — верну.
***
Маргарита сидела в траве. Трава звенела и пахла, как прежде; прежним было и небо — но и только. Всё остальное стремительно стёрлось, рассеялось и собралось вновь — в очертания чужих высоких домов, незнакомых лиц, нового времени.
Рита натянула на колени короткую голубую юбку. Съёжилась от прохлады, шедшей от вечерней земли, и ещё больше — от страха. Что с ней будет?.. Где она? И почему она — такая?..
Утром прошёл дождь, и в траве двора ещё стояли мелкие лужи. Рита, медленно поднявшись, подошла к одной из них и склонилась над мутной водой. Кроме неба и зелёных стеблей она увидела в лужице отражение почти взрослой девушки, напуганной, светловолосой, в голубом платье.
Девочка на чужбине
Девочка поела холодной картошки с солью, запила крепким густым чаем. Во рту стало горько и горячо. Стоило ей сделать ещё глоток, как велели подниматься. Чёрные платья широкой дугой потянулись к дверям. Зашелестели подолы и длинные рукава. Тишина стала глубже от шелеста.
Страх выходил из берегов. Девочка с трудом сдерживала слёзы. Пугливо жалась к стенам, прячась от громких голосов, басов, окриков.
Высокие огромные стрельчатые окна, глухая музыка из темноты ниш, ряды воспитанниц в тёмных платьях. Девочка вытерла слёзы и пошла вслед за вереницей. Они шли в спальни — в первую, во вторую, в третью… До девочки очередь дошла в шестой. Она нырнула в сумрак маленькой комнаты в четыре кровати, сняла платье, юркнула в прохладу постели.