— Эй, рядовой! — Павел вплотную подошёл к одному из солдат, но тот не обратил на него никакого внимания. — Я к тебе обращаюсь!
— Успокойтесь, товарищ сержант.
Этот голос я уже успел запомнить. Сильный, властный, глубокий, казалось, говорящему приходится изо всех сил сдерживать его мощь, чтобы та ненароком не вырвалась наружу и не смела все на своём пути. Вот только теперь он был холоднее льда.
— Добрый вечер, заместитель министра, — вежливо поздоровался я.
— Заместитель министра? — удивился Павел. — Какого министра?
— Того самого, — ответил Наумов-старший.
Он был в дорогом, отлично подогнанном по мускулистой фигуре костюме, редеющие, но все ещё густые короткие седые волосы аккуратно зачёсаны назад и вверх, под американский военный стиль. Он был далеко не молод, но слово «старик» к нему, казалось, не имело никакого отношения. Вёл он себя очень уверенно и на этот раз абсолютно спокойно, не смотря на то, что власти здесь не имел вообще никакой. Но солдат с собой привёл именно он, я в этом не сомневаюсь.
— Видите, товарищ следователь, — он подошёл ко мне и поздоровался за руку, едва не раздробив мне кисть. — Я же говорил, не надо никакого расследования. Убийца известен, есть свидетели и орудие убийства. Отведите… его в камеру, товарищ сержант покажет, в какую. Дверь не запирать — я хочу с ним поговорить ещё.
— Нам не о чем с тобой говорить, — еле слышно выдохнул Дима, но это расслышал только я и рядовые.
— Есть отвести в камеру! — хором гаркнули солдаты и потащили безвольного Диму так, будто тот ничего не весил.
— Нет, в другую сторону! — побежал вслед за ними Паша.
Не знаю, что забыл здесь Наумов-старший, но мне это не больно нравилось. Конечно, он не вмешивался в расследование, не препятствовал нам, да ещё и оказался прав, но у меня создавалось ощущение, что он просто дал мне недолго поиграться в детектива, и теперь хочет это прекратить. С одной стороны, он вообще из другого министерства, к тому же, я — гражданское лицо, не полицейский, и приказывать мне он не может, однако и солдатам он не должен приказывать. Да, за ним чувствуется военная выправка, но это было давно, у него не должно быть такой власти. Остались какие-то связи или могущественные друзья в министерстве обороны? Но зачем эта показуха?
— Бюрократия, — сморщился я. — Вы как никто другой должны это понимать.
— Это верно, — согласился Наумов-старший. — Всякие отчёты, подписи, бумажки, печати… Пройдёмте, Николай.
Ого, он даже имя моё узнал? Чего он хочет?
Тут я заметил ещё одного человека — Анастасию, вдову. Она сидела рядом с дверью в зале ожидания, устало прикрыв глаза и прислонившись спиной к не очень удобной спинке деревянного кресла. Что ж, вся компания в сборе.
— Евгений Раилевич, мой рабочий день уже как три часа закончился — скоро ночь на дворе наступит, и мне хочется знать — что Вам нужно?
Он шёл по коридору медленно, но уверенно, скрестив руки за спиной. Он, поди, так у себя в кабинете расхаживает, когда думает над важными вещами.
— То же, что и Вам, Николай. Знание.
— Знание? — удивился я. — Какого рода?
— Видите ли, мой юный друг — могу я Вас так называть?
— Конечно.
— Я в силу определённых обстоятельств не буду присутствовать на суде этого, кхм, гражданина. Не могу, да и не хочу. Но мне просто необходимо знать.
— Что именно? — я украдкой взглянул на него.
Его глаза холодно блестели в тусклом свете коридорных ламп.
— Раскаивается ли он в том, что совершил? Признает ли он свою вину?
— Несомненно, — ответил я. — Я беседовал с ним больше двух часов, узнавал все детали произошедшего.
— Неужели? — сдержанно спросил он. — И как?
— Он полностью признает свою вину и глубоко сожалеет о случившемся.
На секунду мне показалось, что Наумов-старший разочаровался моим ответом. Он ожидал других слов, но разочаровался в собственном сыне или во мне?
— Все же, я хочу лично в этом убедиться. Вы не знаете его так, как знаю его я. И поэтому я хочу лично убедиться в Ваших словах. Вы позволите мне это сделать, мой юный друг?
Ну точно издевается, прям демонстрирует свои возможности оказывать влияние на события и людей. Интересно, что-нибудь вообще изменится, если я ему откажу? Пошлю куда подальше самого заместителя министра?
— Конечно, — ответил я. — А что Вы имели в виду, когда говорили, что я его не знаю так, как знаете его Вы? Звучит так, будто он — мастер обмана и лжи.
— Так оно и есть, мой друг. Вы ведь были в его квартире? Нашли там большие запасы странного препарата, не так ли?
— Ну, допустим.
— И Вы не знаете, что это, так? А что он Вам ответил, что это такое?
— Лекарство, так он сказал. А Вы знаете, что это?
— Знаю, Николай, знаю. Это мощный наркотик, один из новых. Поинтересуйтесь у наркоотдела, они Вам про него наверняка что-нибудь да расскажут.
Наркотик? Один из новых? Похоже, моя догадка может подтвердиться, это значит, что кто-то его очень хорошо тащит с завода-производителя, раз уж у Димы его так много. Но я что-то ничего не слышал про него ни в новостях, ни в газетах, ни на улице. Хотя, если он новый, тогда понятно, почему он малоизвестен. Но зачем Диме его столько? Для личных нужд его чересчур много, может, он собирался распространять его по городу? Надо будет непременно обратиться в наркоотдел как можно быстрее.
— Вот мы и пришли, — сказал Наумов-старший.
Мы подошли к камерам предварительного заключения. Волна преступности сейчас резко спала из-за ударивших холодов, поэтому они были пусты, кроме той, в которой уже сидел несчастный Дима. Теперь я видел, что он действительно наркоман, я нутром чувствовал, что ему скоро понадобится новая доза, но он её не получит — неизвестно, как влияет на организм эта новая наркота, и как долго он на ней сидит, но привыкание уже наверное есть. Ничего, его подлечат тюремные врачи. Если я не смогу доказать его невиновность.
Наумов-старший подошёл к Павлу и спросил:
— Товарищ, разрешите мне побыть с ним пять минут? Наедине, разумеется.
Павел посмотрел на меня, я одобрительно кивнул, мол, пусть они поговорят. Наверняка они видятся в последний раз, ведь ни один из них не хотел видеть другого.
— Пять минут, — холодно ответил Павел. — Идём, Коля, оставим их.
— Перекур, товарищи солдаты, — Наумов-старший даже их отпускал. Похоже, разговор у них будет серьёзный.
— Есть перекур!
Мы вышли из помещения камер и прошли в зал ожидания для потерпевших и родственников. Солдаты действительно пошли на улицу курить, я же налил две чашки кофе из кофейного автомата, одну отдал Паше, другую — уже некоторое время здесь сидящей Анастасии. Помимо нас в зале было немного народа, всего пара патрульных, дежурный, трое малолеток и одна мамаша, как раз наезжавшая на патрульного по поводу несправедливого задержания её сидящей рядом дочери в фривольном не по возрасту наряде.
— Добрый вечер, Анастасия, — поздоровался я. — Я — следователь Айдарин, мы виделись утром, в номере.
— Да, здравствуйте, — она с благодарностью взяла любезно предоставленный мною кофе. — Я помню Вас, Вы были с ещё одним следователем, постарше.
— Как Вы? Держитесь?
Она вздохнула и поставила чашку с кофе на ближайший столик с журналами для скучающих посетителей.
— Да вроде бы… — неуверенно ответила она. — Наверное, я ещё не осознала этого в полной мере. Мне все кажется, что он вот-вот войдёт через дверь и заберёт меня отсюда.
— Понимаю, — я попытался улыбнуться. — А что Евгений Раилевич?
— Ему очень тяжело. Вы не смотрите, что он так себя ведёт, он страдает по-своему, но все-таки страдает. Но он больше помогает мне, и так нам обоим легче.
— Близкие прежде всего, — кивнул я. — Он сильный человек.
— Знаете, мне очень жаль Диму, — вдруг сказала Анастасия. — Он ведь не виноват в том, что случилось, он просто стал жертвой обстоятельств. Понимаете, вся эта ситуация, давняя вражда с отцом, наркомания, психические проблемы… Любой мог сломаться.
— Да, любой…
Мне показалось, или она сделала ударение на «не виноват»? Да даже не просто ударение — она буквально вдолбила кувалдой эти слова мне в уши. Её запугал замминистр? Действительно он на самом деле убил своего сына? Нет, Ник, все это чушь, ты пытаешься убедить себя в том, что преступник — вовсе не преступник! Ты за эти несколько часов знакомства с ним, пребывания в его квартире, ты сблизился с ним, начал ему сочувствовать, а этого делать нельзя! Иначе ты будешь сомневаться в каждом маньяке, которых ты поймаешь в дальнейшем, и рано или поздно один из них всадит нож тебе в спину, пока ты будешь пытаться понять его. Это неправильно. Тем более, есть улики и личное признание самого Димы. А его мысли объясняются просто — он же наркоман, Ник. Его близкие это подтверждают, найденные тобою улики это подтверждают.
— Я даже не представляю, каково сейчас Евгению…
Я её уже не слушал. Мир вокруг меня поплыл, краски стали тусклыми, звуки притихли, все замедлилось, лишь отчётливо билось моё сердце о ребра, перекачивая горячую кровь по организму и отдавая эхом в голове.
— … потерять обоих сыновей разом…
Тум! Тум! Тум! Я покачивался в такт ему, я чувствовал, что начинаю проваливаться во тьму, ещё немного — и потеряю сознание. Наверное, я перенапрягся тогда с чтением мыслей Димы, и сейчас мне из-за этого становится хреново. Тум! Тум! Тум! По! Мо! Ги! Те!
— Коля? — встревоженно спросил откуда-то издалека Паша. — Что с тобой? Тебе плохо?
По-мо-гите! Это слово носится по голове, больно ударяясь о стенки черепа. Мысли еле ворочаются, горло словно тисками сдавило, лёгкие горели, грудь вздымалась, всасывая спёртый сухой воздух, а я все равно задыхался. Ещё немного…
Меня отпустило.
— Все в порядке, — я закашлялся.
Взвыла сирена, динамик прямо над ухом выплюнул голосом дежурного:
— Всем сотрудникам, код четырнадцать, повторяю, код четырнадцать.
Камеры! Наумов-старший! Наумов-младший! Вот дерьмо! Вот что со мной было! Я «словил» одного из них! Кто-то пытался задушить другого, но кто?
Мы вскочили с мест и быстро побежали к камерам, за нами с Пашей по пятам бежали те патрульные из зала. Сверху тоже доносился топот чьих-то ног, но сейчас здание было почти пустым, работали только приёмное окно и несколько патрульных, да я с Пашей, так что на сигнал тревоги народу прибежит немного. Обычно нас здесь больше, но камеры пусты, и охранять некого.
Дмитрия мы встретили по пути. Едва он увидел нас, как резко сменил направление и побежал в сторону лестницы на верхние этажи.
— Я держу его! — крикнул Павел и прыгнул на Дмитрия, намереваясь просто свалить его на пол и скрутить.
Рывок вышел отличный, Павел пролетел пару метров и сбил его с ног, тут же пытаясь взять его в захват.
— Не раньте его! — послышался позади меня ослабевший голос Наумова-старшего.
Я обернулся.
Тот бежал к нам, постоянно сильно кашляя, то и дело опираясь о стену и потирая свободной рукой шею.
Ну зачем, зачем ты это сделал, Дима? Все так хорошо шло, тебе ведь могли и срок маленький дать, ты бы его весь провёл в лечебнице, избавляясь от зависимости. Это же лучше чем тюрьма!
— Коля, я держу его! — с усилием выдавил Павел. — Давай браслеты!
— Уже! — я наклонился над ними, достал из-за пояса наручники и защёлкнул их на запястьях Димы.
Те были холодные и липкие от пота. Уже началась ломка? Да что же это за препарат такой? Сколько он его не принимал? Половину дня?
— Поднимаем его! Раз, два, три!
Все-таки он слишком лёгкий, мы его без труда поставили на ноги.
Дмитрий, едва увидев отца, забился в истерике и попытался вырваться. Павел, вовремя заметив это, снова обхватил его, сделав захват и подняв локти Димы за его спиной так высоко, что тот взвизгнул от боли.
— Как ты можешь так поступать? — спросил у него подошедший, наконец, Евгений.
Его бычья шея горела не хуже новогодней ёлки, он продолжал кашлять, но уже значительно меньше.
Но стоило оказаться Евгению рядом с Димой, как тот тут же ударил его ногой в пах, затем подпрыгнул, заваливаясь спиной на Павла, и со всей силы оттолкнулся прямо в воздухе от Евгения. Евгений, лишь начав сгибаться от удара, отлетел назад, упав на стоящих позади него его же солдат. Те попытались поймать замминистра, но только упали вместе с ним, создав толкучку и не позволяя перешагнуть через себя подбежавшим полицейским — узость коридора просто не позволяла этого сделать. Павел же упал на меня, больно придавив мне ногу, я тоже упал на пол. В какой-то момент, на моей ноге оказалось сразу два человека, но Дима быстро вырвался из объятий Павла, перекувыркнувшись через голову, я попытался схватить его руками хотя бы за одежду, но удачно попал на оголившуюся лодыжку.
— Держу! — крикнул я Павлу.
Тот попытался встать побыстрее, но получил другой ногой Димы по голове, и приземлился обратно, снова на мою ногу. Боль была очень сильной, но я лишь сильнее сжал руку, не позволяя Диме вырваться. Внезапно моя рука просто соскользнула с его лодыжки, я попытался схватить его снова, но тот уже отпрыгнул в сторону и побежал вверх по лестнице, поэтому моя рука схватила только пустоту.
Павел наконец-то встал, помог подняться мне. Массивный заместитель министра все ещё валялся на солдатах, преграждая всем проход.
— Что за черт? — возмущённо воскликнул Паша, глядя на мою руку.
Мы вместе побежали вслед за Димой. Я немного прихрамывал, но Паша мне здорово помогал.
— Руки у меня слабые, — извинился я за то, что не смог удержать Диму ещё хоть немного.
— Я не об этом. У тебя вся ладонь в какой-то хрени!
— В смысле? — не понял я и посмотрел на ладонь.
Та была полностью покрыта какой-то прозрачной, скользкой слизью. Это ещё откуда? Неужели с Димы?
— Фу, блевать тянет с неё, — я с отвращением вытер руку о стену.
Мы поднялись на второй этаж и стали решать, куда же направился Наумов-младший — по этажу, или наверх, пока не обнаружили на лестнице пятна слизи.
— Что за хрень? — спросил Павел, перешагивая через скользкую субстанцию.
— Похоже, это с него, — ответил я. — Так рука у меня и соскользнула.
— Он что, мутант какой-то?
— Кто его знает.
Спустя ещё этаж мы нашли наручники, валяющиеся на лестнице в ещё одной большой луже слизи. Браслеты были не расстёгнуты.
— Не нравится мне это, Коль, — немного нервно пробормотал Паша.
Наконец, мы ввалились на крышу.
Ветра на улице не было, но изо рта валил густой пар, было темно и очень холодно, пробирало аж до костей. Я пожалел, что оставил куртку в кабинете, намереваясь вскоре вернуться за ней, а свитер и тонкая рубашка под ним спасали довольно слабо. Единственное что — рука, которую я испачкал в странной слизи, почти не мёрзла, слизь её защищала от мороза. Но все равно, лучше бы её смыть поскорее и продезинфицировать чем-нибудь убойным, кто его знает, что это за штука, может, она токсична…
Дима метался по крыше в поисках пожарной лестницы или чего подобного, что помогло бы ему спуститься, но направление он выбрал неверное — путь к лестнице мы ему преградили, и плавно наступали, пододвигаясь к нему все ближе и ближе, словно к загнанному зверю. Он пятился, оставляя после себя особенно скользкий на морозе шлейф из бесцветной вязкой жидкости, обильно стекавшей с его тела.
— Нет! Не подходите! — кричал он. — Только не отдавайте меня ему!
— Спокойно, Дим, — я, как меня учили, показал свободные руки, безо всякого оружия. — Все в порядке, никто тебя не собирается никому отдавать.
— Прошу! Пожалуйста, не надо!
— Вот говно! — тихо прошипел мне Павел. — У него пистолет в руке!
Точно. Правый рукав насквозь промок от слизи и сильно вытянулся, скрывая почти всю ладонь, поэтому наружу торчал только неприметный во тьме чёрный ствол.
— Твой? — спросил я шёпотом у Паши.
— Нет, нам нельзя его вносить в камеры!
Я похлопал себя по кобуре — так и есть, это мой. Должно быть, я его обронил в потасовке, а он его подобрал. Или же вытащил тайком, как тогда, в номере. Все оборачивалось очень плохо.