— Мкулани, я хочу заказать рыбу и рис с овощами, — сказал Денис на английском.
— Рыба только мороженая, — ответил Мкулани тоже на английском, а потом на русском добавил: — Твою мать.
Примерно через час после нашего прихода стал собираться народ.
Мы стояли с Анькой у окна и выискивали претендентов на наши руки и сердца. К нам подходили разные люди и знакомились.
Инга сидела с Денисом, но вдруг встала и направилась к нам.
— Вот, только что зашел, видите? Это Альберт.
— Не просто видим, — сказала Анька, — а чувствуем. Меня уже тошнит.
— Чего ты? — спросила я. — Вроде неплохой. Даже очень симпатичный. Давай, знакомь нас.
— Но-но!!! — оживилась Анька. — Договорились же — он мой.
— Тебя же тошнит!
— Ничего. Потошнит — перестанет, — ответила Анька и приготовилась делать умное лицо.
Альберт выглядел лет на сорок с небольшим. Высокий, темные густые волосы, не тронутые сединой, близко посаженные черные глаза, прямой нос, слегка пухлые губы. Одет он был очень опрятно: темные брюки, светлая рубашка в мелкую клетку и серая безрукавка.
Инга подвела его к нам и представила.
Он сначала взял Анькину руку и поцеловал, потом поцеловал и мою.
«Очень галантный», — подумала я.
Пока мы пытались склеить разговор, Инга показывала взглядом, чтобы мы посмотрели на входную дверь, а на пальцах показывала цифру два.
«Красавец, ничего не скажешь, только пока ничего не екает внутри», — подумала я.
У двери стоял красивый стройный мужчина лет тридцати пяти. Светлые кучерявые волосы, смелые, даже можно сказать, нахальные глаза, тонкие губы и подбородок с ямочкой.
«Да, выбор, прямо сказать, неплохой», — сказала я про себя и уставилась в окно.
Интересно, а как же выглядит третий?
Это я узнала ровно через секунду, когда Инга показала на пальцах цифру «три» и кивнула в сторону двери.
— Мамочки! — воскликнула я.
Анька и Альберт, которые в это время обсуждали, голубой Киркоров или сизый, с интересом посмотрели на меня.
— А что, разве нормальный мужик будет краситься? — спросила у меня Инга.
Но я ее не слышала. У меня начали подкашиваться ноги, и я почувствовала, что краснею, потому что именно в этот момент Инга вела под руку человека, которого я уже любила. Может, в прошлой жизни, но это точно был он: тот, которого я ждала все эти тридцать с хвостиком лет.
— А вот и моя, вернее Денискина, сестра Лора и ее подруга Аня, — представила нас Инга.
«Только бы это был не Сергей-еврей, — подумала я. Пусть, ну пусть это будет Гена. Мне все равно, что он НИ-КА-КОЙ, пусть он только не будет евреем, а будет Геной, ну, пожалуйста!» — молила я.
— Сергей, — представился «номер три» и слегка наклонил голову.
«Ну, вот и все. Ваша песенка спета, — подумала я, когда к нам подошел «номер два» — Гена, по методу исключения. — Ох, Гена, — я посмотрела ему в глаза. — А ты ведь и вправду ни-ка-кой».
Гена смотрел на меня и улыбался.
И я как-то сразу поняла, что никогда не буду с этим человеком, даже если бы он был «каким». Просто это не мое, и все.
Анька вся светилась.
Геннадий подошел ко мне ближе и предложил пройти в бар и выпить чего-нибудь.
Я взяла себе мартини со спрайтом, а он виски со льдом.
— Как тебе Африка? — спросил Гена.
Ненавижу этот вопрос. За сегодняшний вечер уже более десятка новых знакомых задали мне его.
Каждый, кто со мной знакомился, интересовался, нравится ли мне Африка. И что надо было отвечать? Чтобы ответить на этот вопрос, мне надо каждому рассказать о своей жизни и объяснить, что здесь я нахожусь не по собственной воле, а токмо волей пославших мя родителей, дабы я забыла об Эдуарде.
Гена крутил в руке бокал и пожирал меня глазами.
Я пожала плечами и сказала:
— Я не знаю, как мне Африка. Я нигде не была еще.
Геннадий оживился:
— Это не проблема. Если ты не возражаешь, я покажу тебе ее. Всю.
На слове «всю» я поперхнулась, так как вдруг испугалась, что кроме Африки он мне покажет еще и себя.
— А теперь расскажи мне о себе, — сказал Гена и уставился в мое декольте.
Я сразу поняла, что и этот вопрос я тоже ненавижу. Может, даже больше, чем вопрос про Африку.
Ну что я должна ему рассказать? О своем детстве? О пупсиках за рубль десять? С одежками…
Конечно, я могла бы рассказать ему, что:
1. Я толстая.
2. Нет, я не просто толстая — я жирная.
3. Я постоянно думаю.
4. И это мешает мне жить.
5. Если бы я думала только о том, что я жирная, мне было бы легче.
6. Но я еще думаю о том, что было бы, если бы я была худенькой, и от этого мне становится плохо.
7. Мне постоянно кажется, что я все делаю неправильно.
8. И что моя жизнь должна быть совсем другой.
9. Красивей, разумеется.
10. Я очень люблю мечтать.
11. И это тоже мешает мне жить.
12. Если бы я просто думала и не мечтала — мне жилось бы легче.
13. Одна моя учительница, еще когда я училась в девятом классе, сказала, что у меня очень большой потенциал и я многого добьюсь в жизни.
14. Вот я и бьюсь с этой жизней, хотя легче добиться объяснений от учительницы за ее «базар» и потребовать лучшей участи.
15. Я считаю, что смех продлевает человеку жизнь на одну минуту за один смешок.
16. Поэтому люблю анекдоты и ржу как лошадь.
17. По моим подсчетам, если я сегодня перестану их читать и ржать, то умру в 3019 году.
18. Если не перестану — буду жить вечно.
19. Но тогда придется в свой рацион добавить овес.
20. А так как овес калорийный, я поправлюсь еще больше.
21. И опять буду думать и мечтать, а в перерывах ржать.
22. Я пишу картины.
23. Нашелся один человек, который не мог оторвать глаз от моей копии картины Пикассо и несколько раз переспросил, действительно ли ЭТО писала я.
24. Я совсем не считаю этого человека ненормальным.
25. Даже несмотря на его косоглазие.
26. И на то, что он состоит на учете в психушке.
27. Я пишу стихи.
28. Их читает только моя мама.
29. Иногда я пишу рассказы.
30. Кроме мамы их читают иногда… несчастные люди.
31. А теперь, если собрать все в кучу и описать меня, получится, что я — толстая, жирная вечно мечтающая и думающая лошадь, которая недовольна своей жизнью, но при этом, не переставая ржать, пишет картины, стихи и рассказы.
32. А вы не встречали эту лошадь на пути?
33. До 3019 года еще далеко. Ждите. Обязательно встретите.
Но я не рассказала всего этого Геннадию.
Просто потому, что он бы меня все равно не понял.
Я подняла глаза вверх, рассмотрела потолок и вымолвила:
— Я…
Потом опустила глаза вниз, рассмотрела свои туфли, заметила, что их не мешало бы почистить, и перевела взгляд на Геннадия.
Он уставился на меня, рот у него был открыт.
И тут я вспомнила, как в шестом классе влюбилась в мальчика Петю, у которого тоже всегда был открыт рот. Я пригласила его на свой день рождения, и мама, увидев объект моего обожания, удивленно воскликнула:
— Он же дебил! У него рот всегда от крыт! Ты что, не видишь?
Я, естественно, сначала решила заступиться за Петю, но мама строго посмотрела на меня и сказала:
— Если тебе нравятся дебильные мальчики, я переведу тебя в школу для умственно отсталых детей.
И я сразу разлюбила Петю.
Теперь, еще раз посмотрев на Гену, я предположила, что он, скорей всего, учился именно в такой школе, но вслух сказала:
— Давай лучше ты первый мне о себе расскажешь.
— Ты стесняешься? — спросил он, улыбнулся, и на его щечках показались ямочки.
— Да, — тихо сказала я и сделала невинное лицо.
Геннадий быстро взял инициативу в свои руки и долго и нудно рассказывал мне о своем детстве, о трудной жизни в эмиграции, о том, как его бросила жена. Я это все слушала, а сама смотрела туда, где стоял Сергей. Он держал в руках бокал с вином и разговаривал с Денисом.
Больше всего мне сейчас хотелось подойти к ним и послушать, о чем они говорят, но Геннадий, как ему казалось, перешел к самой интересной части своего рассказа, потому что он вдруг взял меня за рукав и повернул чуть-чуть к себе, чтоб я не отвлекалась. Тут я встретилась глазами с Анькой, и она сразу поняла, что меня пора спасать. Она взяла под руку Альберта и вместе с ним подошла к нам.
— Лорик, пойдем со мной. — И, обращаясь к мужчинам, добавила: — Мы в дамскую комнату.
Я готова была ее расцеловать.
— В жизни не видела скучней человека.
— Да, я поняла. На тебе лица не было. И что теперь делать?
— Ничего не делать. Я дам ему понять, что он мне не интересен, и все.
— Как тебе Альберт? — спросила Анька и улыбнулась.
— Нормальный, но, по-моему, он немного староват для тебя.
— Ничего не староват. В самый раз. А тебе Сергей понравился. Могу поспорить.
— Нечего спорить. Понравился. Даже очень, — сказала я и вздохнула.
— Ну и что ты вздыхаешь? Он тоже пялился на тебя. Вернее, на твою жопу.
— Ну да, он, наверное, смотрел, как все, и думал, как можно жить с такой жопой.
— Перестань! На свете, между прочим, есть и любители такой роскоши.
— Ты сама хоть в это веришь, Ань?
Анька задумалась.
— Ладно, ты об этом не думай. Ты думай о другом. Он мужик очень умный. Чем можно его взять, а?
— Умными беседами. Это и ежу понятно.
— Правильно. Вот я слышала, что они все сейчас обсуждают футбол. Ну, здешний, юаровский. Так вот, мотай быстро себе на ус. Команда называется «Бофана-Бофана».
— Врешь! — возразила я. — Не может нормальная футбольная команда носить такое смешное имя.
— Отвечаю. Так и называется: «Бофана-Бофана». Слушай дальше. Все футболисты черные. И вот в последней игре очень плохо играл какой-то Ханс. Запомнила?
— Ханс. Запомнила.
— Ну все, идем. На сегодня хватит. В следующий раз блеснешь еще чем-нибудь.
Мы вышли из дамской комнаты и увидели, что Гена с Альбертом стоят уже не одни — к ним подошли Сергей и Денис. Обсуждали они как раз футбол.
— Я вам говорю, если бы не этот козел Ханс, мы бы выиграли, — утверждал Альберт, обращаясь к Геннадию.
Генадий пожал плечами.
Тут я поняла, что пора блеснуть эрудицией, и сказала:
— Совершенно с тобой согласна. Он вообще… отвратительно играл. Да и какие ужасные передачи он давал. Ну, а с другой стороны, что ты хочешь от черного?
Все посмотрели на меня с явным недоумением. Даже Анька.
— Кто черный? — просил Геннадий.
— Ну этот, как его, Ханс…
Мужчины засмеялись, а Денис решил мне кое-что объяснить:
— Ханс Вонк не черный. А белый. Единственный в команде белый игрок. И он не играет на подачах. Он вратарь.
Я почувствовала, что залилась краской. Вся.
— Ты, наверное, перепутала Вонга с Бенни Маккарти. Тот действительно отвратительно играл и плохо подавал, — сказал Сергей и улыбнулся.
— Ага, перепутала, — сказала я тихо и чуть не разрыдалась.
Так опозориться! Это во всем Анька виновата. Сколько я себе говорю: не слушай никого и никогда не говори о том, о чем не имеешь никакого представления. Слава Всевышнему, футбольную тему сразу закрыли и перешли к разговору об Африке. Уж лучше так, подумала я и вздохнула с облегчением.
— Между прочим, милые дамы, а вы были в Кейптауне? — спросил Альберт.
— Нет, не были, — ответил за нас Денис. — Но мы в конце декабря все вместе туда полетим.
— Зачем ждать целых два месяца? Я лечу в Кейптаун в пятницу. На уикенд. У меня там есть небольшой домик Приглашаю вас, милые дамы, увидеть это чудо света.
— Ну, так ты всех тогда приглашай, — сказал Геннадий, — я тоже с удовольствием поеду. Особенно если есть где остановиться. Серега, давай и ты с нами.
— Меня никто не приглашал, — ответил Сергей.
— Да ладно! Тебе я всегда рад, — сказал Альберт, — ты же это знаешь. Так что, летим?
Сергей улыбнулся и кивнул.
В этот момент мое сердечко чуть не рухнуло на пол от счастья и не разбилось на мелкие осколочки. Счастью просто не было предела. Я даже забыла о своем футбольном позоре.
«Сегодня понедельник, нет, уже почти вторник, — подумала я, — еще среда, четверг и потом целые три дня с мужчиной моей мечты!»
Около полуночи мы были дома.
Анька сразу пошла спать, а я открыла свой ежедневник и написала:
У меня есть ровно три дня.
Мне надо:
1. Разлюбить Машкова.
2. Похудеть на 20 кг.
3. Написать гениальный рассказ, показать его Сергею и согласиться выйти за него замуж.
Минутой позже было написано:
1. Я уже не люблю Машкова.
2. Надо купить весы. Может, я уже похудела на 19 кг и даже и не догадываюсь об этом? А один килограмм я за три дня скину.
3. О чем бы таком написать???
МИСС КОППЕРФИЛЬД
— Послушай, Петрушкина Ульяна Игнатьевна, — следователь закинул ногу на ногу, закурил сигарету и посмотрел на допрашиваемую. — В твоем случае молчание не поможет.
Петрушкина тоже закинула ногу на ногу, улыбнулась и потянулась за сигаретами.
Следователь перехватил «ротманс» и крикнул:
— Ты что себе позволяешь? Куда ты дела Останкинскую башню, отвечай!
— Как вас зовут, напомните мне еще раз, — попросила Петрушкина.
— Фе-дор А-ки-мо-вич, — по слогам повторил следователь.
— А как ва-ша фа-ми-ли-я? — передразнивая, опять спросила Петрушкина.
Следователь покраснел, привстал и, опершись руками о стол, тихо прошептал:
— Не ваше дело! Для вас я Федор Акимович. Вы на вопрос отвечать будете?
— А фамилия ваша — Укропчик. Только не могу понять, почему вы ее так стесняетесь? Я, например, тоже из семейства сельдерейных, и очень горжусь этим!
— Семейство зонтичных, — слегка прокашлявшись, добавил следователь.
— Молодец, Акимыч! Уважаю людей, которые интересуются своим происхождением. Так что ты там хотел у меня спросить?
Следователь замешкался, похлопал себя по карманам, как будто что-то искал в них, и тихо спросил:
— Пропала Останкинская башня. В ней находилось более семи тысяч человек. Точные данные сейчас уточняются. В этом преступлении обвиняешься ты, Петрушкина. Потому что именно ты собрала вокруг телебашни толпу и предложила посмотреть фокусы. У меня, между прочим, свидетели есть! — сказал он и поднял указательный палец вверх.
— Ну и что же я делала?
— Ты просто развела руками, дунула, и… телебашня исчезла.
— Недоказуемо!
— Из-за вас, Петрушкина, временно прекращена трансляция телерадиовещания на всю страну, да что там на страну — на весь мир! А вы знаете, что подумают об этом иностранные государства в связи с последними событиями? Они подумают, что совершился государственный переворот или еще что-то похуже!
Ульяна Игнатьевна закусила губу и отвернулась к окну В это время в комнату зашел пожилой человек в форме. Старший лейтенант Укропчик вытянулся в струну и громко закричал:
— Товарищ генерал-майор, разрешите доложить. Идет допрос подозреваемой Петрушкиной. О результатах сообщу через час в письменном виде.
Генерал-майор подошел ближе к допрашиваемой и посмотрел ей в глаза.
— У меня дочь… единственная…. на канале РТР работает. Я без нее…. Она для меня все, — тихо сказал он и смахнул слезу.
— А у меня никогда не было отца. Верней, он, конечно, где-то есть, только я его никогда не видела, — таким же страдальческим тоном продолжила беседу Петрушкина.
— Ну зачем тебе эта башня? — включился Укропчик. — Новый год на носу, голубой огонек, концерты Галкина… Ну сдалось тебе это Останкино? Если б я таким даром обладал, как ты, я бы Центральный банк «испарил».
— А разве в деньгах счастье? — спросила Петрушкина.
— А в чем же еще? — удивленно уставился на нее Укропчик.