— Ну чем не Граф?
— Да иди ты! — отозвался Дмитрий, внимательно разглядывая себя в маленькое зеркальце.
Оставленные самозваным брадобреем небольшие усики придавали ему немного пижонский или, как выразился Штерн, фатовской вид. Но нельзя не сказать, что ему они действительно шли. Так что усы остались, а кличка "Граф" намертво прицепилась к Будищеву среди солдат. Впрочем, чисто выбритое лицо, спрыснутое вежеталем, доставляло почти физическое наслаждение, так что со всем остальным можно было мириться. Все это время, в полку не прекращались всякого рода учения и стрельбы, поэтому солдаты и офицеры порядком утомились. Их благородиям повезло больше, сразу же после окончания присяги, отцы города пригласили их на торжественный обед, посвященный их отправке, так что с нижними чинами остались лишь дежурные. Вольноопределяющиеся, получив увольнительные билеты, так же усвистали в город, а солдаты, набившись в казарму, оказались предоставлены сами себе. Выданной после присяги водки, было достаточно, чтобы привести их в минорное настроение, но мало, чтобы подбить на "подвиги". Поэтому они, разбившись на кучки, вели негромкие беседы, вспоминали дом, а затем затянули песню. Дмитрий петь не умел, рассказывать о своей прошлой жизни ему было нечего, а потому он просто сидел в уголке, лениво прислушиваясь к происходящему. Рядом с ним устроился Федька Шматов, старавшийся в последнее время держаться рядом. Некоторое время он сидел молча, но подобное времяпровождение было совершенно не в характере молодого солдата, а потому, поёрзав, он сказал, вроде как ни к кому не обращаясь:
— Пашкова, давеча, опять под ружье поставили…
— Какого Пашкова? — хмуро спросил Будищев и тут же пожалел, что отозвался.
— Дык Семена Пашкова, который у их благородия поручика Венегера в денщиках служит.
— За какой хрен?
— Сказывают, ванну их благородию сильно нагрел.
— А, ну за это поделом, — буркнул Дмитрий, рассчитывая, что новоявленный приятель отстанет, но не тут то было.
— Граф, а Граф, — снова заговорил тот минуту спустя, — а "ванна" — это чего такое?
— Как бы тебе объяснить, это что-то вроде большой лохани с водой, понял?
— Ага, понял, а зачем?
— Чтобы мыться.
— Как это?
— Тьфу, ну вот ты в бане моешься?
— А как же!
— Вот, ты чего для этого делаешь, набираешь в шайку воды и льешь себе на голову, откуда она на все прочие места стекает, верно?
— Верно, а охвицера как?
— Ну, брат, стыдно такое не знать! Господа-офицеры, первым делом в этой самой ванне ноги да задницу мочат, а уж потом голову моют и все остальное. Поэтому кого из их благородий не возьми, у них везде — жопа! Смекаешь?
— Ишь ты, — выпучил глаза Федька, — нешто так бывает!
Как ни тихо они говорили, сидящие вокруг их расслышали и принялись смеяться. В тяжкой солдатской жизни, вообще мало поводов для радости, поэтому всякий человек, умеющий развеселить своих товарищей, чрезвычайно ценился ими. К числу таких относился и Будищев. Шутки его были непривычными, злыми, а иногда и скабрезными, но именно потому запоминались. К тому же, в отличие от барчуков-вольноперов, он был для них свой брат — солдат. Каким-то внутренним чутьем, они раскусили, что этот странный, непривычно говорящий молодой парень вовсе не барин, хотя и продолжали звать его "Графом".
— Ну чему ты Федьку учишь, — покачал головой, отсмеявшись, дядька Никифоров, — ведь он, чего доброго, еще спрашивать у господина поручика пойдет, правда ли тот задницу вперед головы моет.
— Не, не пойду, — испугался Шматов, вызвав новый приступ веселья.
— Вот и не ходи, — велел ему старослужащий, — а то будет, как с тем котом и его яйцами!
Последние слова Никифорова покрыл такой хохот, что его расслышали сидевшие в небольшой каморке унтера. У них как раз нашлись деньги на штоф "поповки" [12], каковую они, под нехитрую закусь, с удовольствием и употребляли. Старший из них — Галеев, выглянув, добродушно оглядел солдат и, не найдя в смехе подчиненных никакой крамолы, махнул рукой, дескать, веселитесь. Однако вышедший следом Хитров был настроен не так миролюбиво. В последнее время жизнь ефрейтора не ладилась. Происшествие с новобранцем не осталось незамеченным другими и, хотя никто ему ничего не сказал, командир звена чувствовал растущие между ним и унтерами охлаждение. Сегодняшняя попойка была его последней попыткой вернуть себе утекающий между пальцами авторитет. Именно он купил эту водку, и собрал в каморке "солдатскую аристократию", рассчитывая, что спиртное поможет наладить отношения. Поначалу так оно и было, посмеивающиеся в усы унтер-офицеры с удовольствием выпили, затем оттаяли, похлопали ефрейтора по плечу, дескать, чего там, мы все одно свои люди, так что не журись! И все бы было хорошо, если бы не этот проклятый новобранец, хотя какой новобранец, уже солдат, присягу-то принял!
— Будищев! — проговорил он, кривя губы, будто выплюнул.
— Я, господин ефрейтор, — ровным голосом отозвался предмет его ненависти и встал.
— Я тебя насквозь вижу!
— Так точно, господин ефрейтор!
— Ты думаешь, я ничего не понимаю? Ты ведь считаешь, будто я дерьмо!
— Так точно, господин ефрейтор, — снова отвечал Дмитрий, под всеобщие смешки.
— Да я тебя в бараний рог согну, — взъярился Хитров, сообразивший, что попал в дурацкое положение, — я тебя расшибу, будто щенка об стену!
Шагнув вперед, он принялся закатывать рукава, демонстрируя готовность перейти от слов к делу. Унтера шагнули было за ним следом, но невозмутимый Галеев остановил их движением руки, мол, погодите покуда. Не заметивший, что остался один, Хитров, покачиваясь, подошел к ненавистному солдату и злобно ощерился.
— Что, гнида, дождался своего часа?
— Шли бы вы спать, господин ефрейтор, — невозмутимо отозвался тот, — а то упадете ненароком, да зашибетесь.
— Ах ты, паскуда, — изумился пьяный и резко ударил.
Однако там, куда он целил, Будищева уже не было и, потеряв равновесие, Хитров упал. Неловко вскочив, он снова попытался ударить своего противника, и снова промахнулся. Правда, на этот раз его кулак встретился с деревянным столбом, на которых держались солдатские нары и ефрейтор взвыл от боли.
— Да что же это такое делается, братцы, — закричал он, — солдат на своего командира руку поднял! Это же бунт!
Внимательно наблюдавшим за происходящим унтерам не слишком понравилось то, что они увидели. В принципе, они хоть сейчас были готовы вступиться за Хитрова, и стереть в порошок обнаглевшего солдата, но обладавший беспрекословным авторитетом Галеев вновь удержал их.
— Чего-то я не видал, чтобы он руки поднимал, — насмешливо проронил он, — выпил ты, Васька, лишнего, вот и брякнулся на ровном месте.
Воспользовавшись, что все внимание отвлечено на говорящего старшего унтер-офицера, Дмитрий вдруг шагнул к ефрейтору и, ткнув его кулаком под ложечку, тут же подхватил обмякшее тело и сделал вид, будто помогает идти.
— Ну, чего вы, — приговаривал он, поддерживая готового упасть Хитрова, — ну, выпили чуток лишнего, ну, с кем не бывает. Давайте я вас, господин ефрейтор, до койки доведу, все и ладно будет.
— Тащи его сюда, — распорядился Галеев, — да положи тут, даст бог, проспится.
— Слушаю, — отозвался Будищев и свалил свою ношу на скамью в каморке.
— Выпьешь с нами? — прищурившись, спросил унтер.
— Если нальете, так чего не выпить?
Набулькав полную чарку командир взвода протянул ее Дмитрию, тот, не чинясь, взялся за нее, но остановился.
— Чего не пьешь?
— Так не привык я в одиночку.
— Вот это по-нашему, — одобрительно хмыкнул Северьян и велел остальным, — чего столбенеете, наливайте!
Дождавшись, когда у всех будут чарки в руках, он снова пристально посмотрел на Будищева и спросил:
— За что пить будем?
— За лося, — не задумываясь, отвечал Дмитрий.
— Это как?
— Ну, чтобы моглося, пилося и еще много чегося, — пояснил солдат под всеобщий смех и опрокинул в себя чарку.
— Эх, паразит, — отозвался, покачав головой, унтер, когда все выпили, — ладно, ступай, покуда.
— Слушаю, — как ни в чем ни бывало, отозвался Будищев и шагнул к порогу.
— Только не зарывайся, — шепнул ему Галеев, сделав вид, что качнулся.
Выйдя из каморки, он не обращая ни на кого внимания, прошел к своему месту, затем накинул шинель, кепи и вышел вон из казармы. Улица встретила его резким порывом холодного, но чистого воздуха, особенно приятного после пропавшей запахами портянок и немытого тела казармы. Некоторое время он бездумно шел вперед, ничего не замечая вокруг. Дойдя до ограды, Дмитрий некоторое время постоял рядом, с недоумением рассматривая ее. Наверное, когда-то это сооружение было дощатым забором, но с тех пор утекло много воды. Теперь на покосившихся от времени столбах держалось лишь несколько жердей, на которых вкривь и вкось висело несколько досок. Вообще, к его удивлению, здешнее армейское начальство весьма мало заботилось, чтобы оградить солдат от окружающего мира. Хотя, если подумать, значительная часть полка была расквартирована не в казармах, а стояла на постое в окрестных деревнях, так что особого смысла в этом не было. Есть шлагбаум, у которого стоит часовой, и ладно.
— Митя, Мить! — отвлек его от размышлений чей-то тонкий голос.
— Что? — покрутил он головой, пытаясь увидеть источник звука, и наткнулся глазами на несуразную фигуру.
Из-за забора его звала какая-то женщина в сером платке, непонятного цвета жакете не по размеру и длинной юбке. Подойдя поближе, он с удивлением узнал в ней Машку — деревенскую девчонку, попытавшуюся натравить на него местных парней.
— Нашла, — улыбнулась она во весь рот.
— Ты что здесь делаешь?
— Тебя искала.
— Офигеть! Ты как вообще тут очутилась-то?
— Тятенька в город по делам поехал, а я упросилась, чтобы он меня с собой взял.
— А зачем?
— Дурак ты, Митька! Сказано же — тебя искала.
— И как только нашла?
— Ой, намаялась, — снова улыбнулась девушка, — да и озябла, но все же нашла. Я тут давно выглядываю, хотела уж у дяденьки с ружьем спросить, да забоялась.
— Вот блин, забоялась она! Рядом с воинской частью бродить не забоялась, а тут, значит, страшно стало.
— Ага, вон он какой строгий.
— Нашла чего бояться, дуреха! Бог с ним с часовым, он свой пост не покинет, но тут же солдаты кругом!
— И что? — захлопала невероятно зелеными глазами девушка.
— Ладно, проехали, — махнул рукой Дмитрий, не объяснять же наивной дурочке, что в их времени ее запросто могли бы затащить в казарму и так обогатить сексуальный опыт, что мало не показалось бы любой плечевой путане. Впрочем, кто их знает, этих предков, может, у них так не принято?
— Отец-то, твой где?
— Известно где, в кабаке.
— В смысле, в кабаке, пьянствует, что ли?
— Чего сразу пьянствует! Дела поделал, товар продал, отчего же не выпить?
— О, как! Слушай, Машка, а из тебя хорошая жена может получиться.
— Просватай и узнаешь.
— Ага, сейчас! Не видишь, дуреха, я в армии.
— Вижу, форму вон красивую дали, усы отпустил… ну ни дать, ни взять — граф!
— Тьфу! Еще ты меня так не называла.
— А как тебя называть, хочешь, красавчиком звать стану?
— Маша, — вздохнул Дмитрий, — тебе сколько лет?
— Шестнадцатый, — с готовностью отвечала девушка.
— А через шесть лет сколько будет?
— Не знаю…
— Двадцать два, Машенька. А теперь скажи мне, горе мое, в каком возрасте у вас девок замуж отдают?
— Когда в шестнадцать, когда в осьмнадцать…
— А после двадцати часто ли незамужними остаются?
— Если только кривая какая, или порченная…
— Ну, вот видишь, а ты у нас девушка красивая, года не пройдет, как тебя просватают.
— Правда, красивая?
— Ох, чтоб меня! Маха, ключевое слово — просватают. Я когда со службы вернусь, ты уже парочку детишек родить успеешь, так что выкинь эту дурь из головы и ступай к отцу, пока он тебя искать не начал. А то еще выдерет, как сидорову козу!
— Ладно, — плечи девчонки поникли и на глазах показались слезы.
Дмитрию стало неудобно, все же девушка потратила немало сил, чтобы найти его, а он ее так отшил…
— Как там в деревне-то? — Спросил он, чувствуя, что надо что-то сказать, но не зная что. — Отцу Питириму еще колокол на голову не упал?
— Не, — замотала головой Машка, — живой он, и дядька Кузьма живой и другие. Дядька-то болел, сразу как ты пропал, а Архип тогда же говорить косноязычно стал… ой, а это ты их?
— Ну что ты, Машенька, я человек мирный, можно сказать — пацифист!
— Ага, мирный, — невольно улыбнулась девушка, — зареченские до сих пор тебя такого мирного поминают, да и наши деревенские тоже.
— Привет им передавай при случае. Ну, все, пока.
— Так я пойду?
— Иди. Холодно.
— Ой, совсем забыла, — спохватилась Машка, — я же тебе подарок приготовила.
— Какой еще подарок?
— Вот, держи, — сунула ему в руки сверток девушка и убежала.
Дмитрий еще долго смотрел ей вслед, а затем решительно повернулся и едва не налетел на прячущегося до сих пор за остатками забора Шматова.
— Тьфу, блин, напугал, проклятый! — выругался он на парня, но тот не прореагировал на брань.
— Невеста? — спросил он немного мечтательным голосом.
— Нет!
— Точно невеста! Красивая поди?
— Ябвдул, — сокрушенно покачал головой солдат.
— А это чего?
— Ой, Федя, давай я не буду тебе это объяснять.
Развернув в казарме тайком сверток, он нашел в нем искусно вышитый кисет и пару теплых варежек.
На следующий день после торжеств, их полк в полном составе отправился на железнодорожную станцию. Дмитрий, как и все остальные солдаты, нагруженный амуницией, бодро шагал в строю, придерживая рукой за приклад тяжелую винтовку. Не смотря на то, что на "крынке" имелся ремень, носить ее полагалось на плече. Очевидно причиной тому, был ранец, занимавший так много места, что повесить оружие за спину не было никакой возможности.
Впрочем, дошли они довольно быстро и, услышав команду "стой", остановились, уперев приклады в землю.
— Граф, а ты раньше паровоз видал? — спросил Дмитрия подобравшийся к нему поближе Федька.
— Нет, — честно ответил тот ему и с досадой посмотрел на приятеля.
Поскольку Будищев был выше многих в роте, его место в строю было на правом фланге. Шматов же, не смотря на свое довольно крепкое телосложение, был на голову ниже и потому должен был стоять в конце. Но упрямый как бугай парень все время старался держаться ближе к товарищу, за что нередко получал взыскания. Вот и на этот раз, Хитров злобно зыркнул глазами в их сторону, и нехотя процедил:
— Вы опять строй ломаете?
— Никак нет, — тут же ответил Федька и попятился.
Ефрейтор, очевидно, хотел еще что-то сказать, но слова его заглушил гудок подходящего паровоза, тянущего за собой вагоны. Дмитрий с удивлением рассматривал дымящее чудо инженерной мысли. Совсем небольшой размерами локомотив двигался как неизвестный науке зверь, пыхтя от натуги. Неожиданно ему понравилась диковинная машина и в голове мелькнула мысль: — "трудно ли научиться ей управлять?" Решив для себя, что, должно быть, ничуть не труднее, чем никем не виданным здесь автомобилем, он усмехнулся своим мыслям и принялся рассматривать вагоны. Они тоже были невелики размерами и всего на двух осях. Тут раздалась команда: — "По вагонам!" и солдатская масса встрепенулась. Где-то совсем рядом офицеры кричали унтерам, распределяя взвода и отделения по теплушкам. Те, в свою очередь, командовали солдатами и погрузка началась. Для господ офицеров предназначался прицепленный в голове состава классный вагон, а солдаты занимали места в теплушках. Кто и когда дал этим деревянным коробкам на колесах такое название, Дмитрий не знал, но первое, что пришло ему в голову, при ближайшем знакомстве с ними, было — скотовоз! Единственным, что можно было назвать хоть каким-то удобством в них, были грубо сколоченные нары, позволявшие разместить "пассажиров" в два яруса и оббитые войлоком стены. На полу и нарах лежала солома, очевидно, предназначенная для утепления. Ни про отопление, ни про туалет не было и речи, и каково будет путешествовать в этих, с позволения сказать, вагонах, если ударят морозы, можно было только догадываться.