Моя команда глумливо смеется, но я смотрю на стрелку компаса и едва слышу их за грохотом собственного сердца.
Север.
Стрелка стоит намертво, даже не думая качаться. Я недоверчиво встряхиваю часы, а потом и вовсе стучу ими по столу. Стрелка неподвижна.
Север.
Истина.
Экипаж уже вновь пустился в издевки, высмеивая глупые сказки и незнакомца, который осмелился кормить ими капитана. Что-то во мне, на самой поверхности, согласно. Мол, это лишь детские байки и пустая трата времени. Оно велит мне слушать своих людей и игнорировать безумие. Но компас никогда не ошибался, и где-то гораздо глубже, своим нутром, я чувствую, что и теперь не ошибается. Это мой шанс одолеть чудовище.
— Где кристалл? — спрашиваю я.
Команда тут же перестает смеяться и смотрит на меня так, будто я наконец свихнулся.
Мужчина опустошает рюмку и встречает мой взгляд улыбкой:
— Вы обещали вознаграждение.
Приподняв бровь, смотрю на Кая. Просить дважды не нужно: он вонзает в стол нож. Незнакомец вздрагивает, в ужасе уставившись на лезвие, что вошло точнехонько между его большим и указательным пальцами. Страх на его лице уже не кажется отрепетированным.
— Награду ты получишь, — уверяет Кай. — Так или иначе.
— Он в единственном месте, где Морской королеве его не достать, — быстро говорит мужчина. — Максимально далеко от океана. На самой высокой точке мира.
Сердце замирает. Самая высокая точка мира. Слишком холодная, чтобы рискнувший забраться туда выжил и смог рассказать об этом.
— Заоблачная гора Пагоса, — говорит незнакомец.
И надежда моя ускользает.
Глава 8
ЛИРА
Осталась всего неделя. Через семь дней мне исполнится восемнадцать, и мать заставит меня украсть сердце моряка. Хорошая сирена приняла бы наказание да порадовалась, что Морская королева не велела чего другого.
Но я не хорошая.
Глупо вновь пестовать мечты о бунте, но меня просто трясет от мысли, что придется напасть по указке. Словно я бешеная собака, которую моя мать может спустить на кого пожелает. Конечно, убийство людей — и так ее приказ, так что, наверное, ничего не изменилось. Я настолько привыкла быть жестокой, что почти забыла: это не выбор, а требование. Уничтожать людей. Помогать закончить войну, которой они положили начало, убив Кето. Быть настоящей сиреной.
Какое-то время я размышляю, была бы я таким чудовищем, если б моя мать и прочие до нее предпочли мир войне. Если б вместе с Кето умерла вражда и ненависть осталась в прошлом. Нас учат никогда не сомневаться и не представлять себя кем-то другим кроме тех, кто мы есть, и, полагаю, лучше мне отбросить опасные мысли. В конце концов, наказание за отказ от убийства я даже вообразить не могу.
Перекинув волосы на одну сторону, я заплетаю косу. Я уплыла на самый край своего моря — так далеко от матери, как только можно, не покидая королевства, ибо не знаю, во что превратится мой гнев, если я ее увижу. Не представляю, на какое безрассудство могу пойти.
Я ложусь на дно океана и слегка подталкиваю локтем медузу. Она задевает щупальцами мой живот, и тело пронзает прекрасной болью. Той, что дарует онемение, успокаивает и очищает разум. Эта боль расслабляет, как ничто иное, и стоит ей утихнуть, я вновь хватаю медузу. Только на сей раз удерживаю ее над собой, позволяя щупальцам скользить по моей коже. Молния прошивает живот и бьет прямо в мое неподвижное сердце. Все внутри горит и чешется, и мои мысли тонут в агонии.
В мире нет ничего кроме боли и редких мгновений облегчения.
— Что, принцесса, хмуришь брови, — шепчет кто-то на псариине. — Жаждешь боли, жаждешь крови.
— Нет, не крови, ей бы сердце, — раздается второй голос. — В золоте его погреться.
Оттолкнув медузу и присев, я смотрю на зависших поблизости тварей. Обе темно-синие, с гладкими плавниками и телами угрей. Руки их покрыты черными жабрами, словно до локтей исполосованы бритвой, а крепкие мускулистые животы перетекают в тощие, костлявые грудные клетки. Когда они говорят, их расхлябанные пасти болтаются, как у рыб.
Русалки.
— Милая принцесса, — говорит первая.
Тело ее покрыто ржавым металлом — не то мусором с пиратских кораблей, не то дарами от спасенных раненых матросов. Русалка буквально вонзила все это в свою плоть. Обвешала себя брошками, кинжалами и монетами, будто драгоценностями.
— Жаждет свободы, — добавляет ее спутница.
— Свободы от королевы.
— Свободы для сердца.
— Возьми сердце.
— Возьми королевское.
— Плывите-ка прочь, — морщусь я. — Прямо за человеческим кораблем до края земли, пока не упадете за край.
Та, что в ржавом металле, встряхивает волосами-щупальцами, и капля слизи скатывается по ее угреподобному хвосту.
— Упасть с земли, — тянет она.
— Отпасть от благодати, — говорит другая.
— Нельзя отпасть от того, чего у вас и не было.
Они ехидно смеются. А затем восклицают хором:
— Иди скорее! Получи сердце.
— Да о чем вы вообще? — теряю я терпение. — Какое сердце?
— Завоюй сердце королевы.
— Завоюй королеву сердцем.
— В день рождения.
— Сердцем, достойным стать восемнадцатым.
Их занудство раздражает. Русалки — жуткие твари, чей разум наполнен тайнами, а губы сотканы из загадок.
— Морская королева велела мне на восемнадцатилетие украсть сердце моряка, — устало говорю я. — Но вам это наверняка уже известно.
Они склоняют головы — думаю, это согласие. Русалки — шпионки до мозга костей, их уши прижаты к каждой щелке в океане. И потому они опасны. Они пожирают секреты с той же легкостью, с какой могут распахнуть пасть и заглотить лодку.
— Проваливайте, — отмахиваюсь я. — Вам здесь не место.
— Это граница.
— Мы ей принадлежим.
— А тебе надо меньше думать о гранях и больше о сердце.
— Золотое сердце важно для королевы.
Украшенная русалка срывает со своего плавника брошь и кидает мне. Это единственная ее побрякушка, которая не заржавела.
— Королеве, — медленно произношу я, поворачивая брошь в руках, — плевать на золото.
— Ей не плевать на сердце золотых земель.
— Сердце принца.
— Золотого принца.
— Как солнце ясного.
— И опасного.
— Для нашего народа.
— Для всех.
Я уже готова сорваться, когда суть их слов доходит до меня. Приоткрыв рот от озарения, я вновь погружаюсь в песок. Брошь из Мидаса — золотых земель, коими правит король с золотой же кровью. И наследник его принц-пират. Странник. Убийца сирен.
Я смотрю на русалок, в их черные, лишенные век глаза, как в бездонные омуты, и понимаю, что доверять им нельзя, но и игнорировать грубую притягательность их слов не могу. И даже пусть у тварей есть скрытые мотивы — они потеряют значение, если я преуспею.
— Мидасский принц — наш убийца, — говорю я. — Если восемнадцатым я принесу королеве его сердце, то смогу вернуть ее благосклонность.
— Сердце, достойное принцессы.
— Сердце, достойное королевского прощения.
Я вновь смотрю на брошь. Столь яркого блеска я прежде не видела. Моя мать хочет лишить меня сердца принца, но сердце этого принца сможет стереть все плохое между нами. Я и дальше буду следовать традиции, а королеве больше не придется переживать о том, что за нашим народом охотятся. Если я справлюсь, мы обе получим желаемое. И заживем в мире и согласии.
Я бросаю украшение обратно русалке.
— Я этого не забуду, — обещаю ей, — когда стану королевой.
Затем гляжу на них напоследок, вижу искривленные улыбками губы и уплываю за золотом.
Глава 9
ЭЛИАН
Четыре дня я прочесывал дворцовую библиотеку и ничего толкового не нашел. В многочисленных текстах лишь в подробностях описаны смертельный холод Заоблачной горы и в красках — погибшие во время восхождения. Так себе начало. Единственная лазейка, похоже, в том, что королевские особы созданы из более прочного льда, чем прочие туземцы. В Пагосе даже есть такая традиция: по достижении совершеннолетия член правящей семьи должен подняться на гору, дабы подтвердить свою родословную. Нет никаких записей о том, что кто-то из них когда-либо потерпел неудачу. Но покуда я не принц Пагоса, это не особо обнадеживает.
Я наверняка что-то упускаю. Будь прокляты легенды. Сомневаюсь, что в роду пагосских правителей есть нечто, позволяющее им противостоять холоду. Кому, как не мне, знать, сколь глупы сказки о наших семьях. Будь они правдой, я мог бы продать свою кровь и купить более достоверные сведения.
В пагосцах явно больше плоти и костей, чем снега и льда, а потому их живучести на морозе должно быть объяснение. И если есть хоть малейший шанс отомстить за смерть Кристиана, мне нужно найти ответ. Ответ, который поможет убить Погибель Принцев и Морскую королеву. Если я справлюсь, оставшихся сирен больше не будет защищать магия. Возможно, они даже утратят часть своих способностей. Ведь если у Морской королевы есть кристалл, похожий на тот, что спрятан на Заоблачной горе, то, забрав его, я лишу морской народ силы, дарованной им. Они как минимум будут ослаблены и открыты для нападения. А позже — неважно, как много времени это займет — мы могли бы согнать выживших дьяволов в дальние уголки мира, где они никому не навредят.
Я закрываю книгу, вздрагивая от легкого ветерка. В библиотеке всегда холодно, распахнуты окна или нет. Будто в самой комнате есть нечто, что заставляет меня дрожать. Она простирается на пятьдесят футов во все стороны: белый мрамор под ногами да белые полки, что тянутся от него до высоких арок потолка из чистого хрусталя. Одно из немногих мест в Мидасе, нетронутых золотом. Все кругом белое, даже кресла с толстыми подушками и лестницы, ведущие к расположенным на самом верху талмудам. Цвет добавляют только книги — кожа, ткань, пергамент — и сокрытые в них знания. Я называю библиотеку «комнатой метафор», ибо лишь так могу объяснить белизну пространства. Каждый ступивший сюда — чистый лист, что ждет, когда его заполнят цветами новых открытий.
Мой отец действительно склонен к театральности.
Я надеялся найти в книгах что-то полезное. Человек в таверне говорил так уверенно, да и мой компас не сомневался в его правдивости. Я точно знаю, что кристалл Кето где-то там, но, похоже, мир об этом ни сном ни духом. Бесконечные тома древних текстов, и ни один ничего мне не поведал. Как что-то может существовать, если об этом нет записи?
Сказки. Я гоняюсь за проклятыми сказками.
— Так и знал, что найду тебя здесь.
Я поднимаю взгляд на короля:
— Неудивительно, что я не наведываюсь домой чаще, раз твой провидец следит за каждым моим шагом во дворце.
Отец нежно кладет руку на мой затылок.
— Не забывай, что ты мой сын, — говорит, как будто о таком можно забыть. — Мне не нужен провидец, чтобы знать, когда ты что-то задумал.
Он опускается в соседнее кресло и разглядывает разложенные на столе книги. Если я смотрюсь неуместно во дворце, то король с его темным тяжелым взором, облаченный в мерцающее золото, определенно неуместен в яркой белизне библиотеки.
Со вздохом он, как и я, откидывается на спинку кресла.
— Ты всегда что-то ищешь.
— Всегда есть, что искать.
— Если не будешь осторожен, то найдешь лишь опасность.
— Может, она-то мне и нужна.
Протянув руку, отец берет со стола одну из книг — в синем кожаном переплете, с вытравленным светло-серым названием. В пыли видны четкие отпечатки моих пальцев, изъявших том с полки.
— Легенды Пагоса и другие сказки Ледяного города, — читает король, затем стучит по обложке. — Значит, задался целью замерзнуть насмерть?
— Я кое-что изучал.
Он кладет книгу обратно излишне резко:
— Что именно?
Я пожимаю плечами, не желая давать отцу лишний повод задержать меня в Мидасе. Если признаюсь, что собрался на охоту за мифическим кристаллом, спрятанным в горах, где могу за считаные секунды испустить дух, то он попросту не позволит мне уйти. Любыми средствами оставит наследника на острове.
— Пустяки, — вру я. — Не волнуйся.
Темно-бордовые губы отца сжимаются в тонкую линию.
— Король обязан волноваться, когда его наследник столь безрассуден.
Я закатываю глаза:
— Благо у тебя наследников двое.
— А отец обязан волноваться, когда его сын никак не желает вернуться домой.
Я в смятении. Может, мы с отцом и не всегда ладим, но мне ненавистна мысль о том, что он винит себя в моем отсутствии. Если бы не королевские заботы, я мог взять его с собой. Взял бы их всех до единого. Отца, мать, сестру, даже королевского советника, пообещай он, что оставит свои предсказания при себе. Затащил бы их на палубу, как поклажу, да показывал бы им мир, пока глаза их не засияют жаждой приключений. Но я не могу, и уж лучше буду изнывать от тоски по родным, чем от тоски по океану.
— Это из-за Кристиана? — спрашивает отец.
— Нет.
— Ложь — это не ответ.
— Но звучит она гораздо лучше правды.
Его огромная ладонь опускается мне на плечо.
— Я хочу, чтобы на сей раз ты остался. Ты провел в море так много времени, что забыл, каково быть самим собой.
Я знаю, что должен сказать ему, мол, как раз земля отнимает мою суть, а море ее возвращает. Но эти слова лишь причинят боль нам обоим.
— Я должен кое-что сделать, — говорю. — А потом вернусь домой.
Ложь мерзким привкусом тлеет на языке. Мой отец, король Мидаса и король обмана, похоже, понимает это и улыбается так печально, что я бы не удержался на ногах, если бы уже не сидел.
— Принц может быть героем мифов и легенд, но он не должен жить в них. Он должен жить в реальном мире и создавать эти легенды, — провозглашает отец с мрачной торжественностью. — Поменьше думай о сказках, Элиан, или только ими ты и станешь.
Он уходит, а я размышляю, страшит меня такое будущее или привлекает. Неужто так плохо стать историей, которую нашептывают детям глубокой ночью? Песней, что они напевают хором во время игры? Очередной главой мидасских легенд: о принце с золотой кровью, что в стародавние времена плавал по миру в поисках жуткого чудовища?
И тут меня осеняет.
Я резко выпрямляюсь в кресле. Отец сказал, хватит жить в сказках, но, возможно, именно это мне и нужно. Ибо незнакомец из «Золотого гуся» принес мне отнюдь не факты со страниц учебников и жизнеописаний. Он принес молву.
Вскочив, я направляюсь в детский раздел.
Глава 10
ЛИРА
Каждый уголок каждой улицы сверкает и переливается драгоценностями. Вместо соломы на крышах — золотые нити, а кожухи причудливых фонарей сияют ярче их света. Даже поверхность воды стала молочно-желтой, и воздух благоухает послеобеденным солнцем.
Всего слишком много. Все слишком яркое. Слишком горячее. Слишком роскошное.
В попытке успокоиться я хватаюсь за ракушку на шее. Она напоминает мне о доме. Мой народ не боится местного смертоносного принца, мы просто не выносим света. Тепла, которое пронзает океанскую прохладу и согревает все вокруг.
Здесь не место для сирены. Только для русалок.
Я жду возле корабля принца. Я сомневалась, будет ли он здесь — как и меня, жажда смерти водила его по многим королевствам, — а если будет, то узнаю ли я его только по отголоскам жутких историй. По тому, что мимоходом слышала от немногих, видевших этот корабль и сумевших ускользнуть. Но я узнала его сразу, едва заметив в мидасских доках.
Описание не совсем правдиво, но от корабля и впрямь исходит та мрачная атмосфера, о которой говорили выжившие. Прочие суда у причала похожи скорее на шары, чем на лодки, а этот тянется вперед длинным острым копьем, и он гораздо больше остальных, и корпус его подобен ночному небу, а палуба черна, как моя душа.
Корабль, достойный убийства.
Я все еще восхищаюсь им из глубины, когда появляется тень: человек шагает к самому краю судна и смотрит на море. Я должна была услышать его поступь даже из-под воды. И тем не менее его появление внезапно. Одной рукой держится за канат, дышит медленно и глубоко. Я щурюсь, но за блеском золота трудно что-то разглядеть. Выныривать, когда солнце еще так высоко, опасно, но мне нужно посмотреть поближе. Я медленно поднимаюсь на поверхность и прижимаюсь спиной к влажному боку корабля.