— Черт, некрасиво получается!
— Да уж, красивого мало.
— Но только где он?
Кирилл пожал плечами.
— Не знаю. Может, он обиделся и домой уехал. Я бы так и сделал.
— Так то ты… Может, конечно, и так. Только это на него не похоже. Хотя спьяну чего не сделаешь.
— Ну если так, то что делать? Он вернется, или нам удочки сматывать?
— А я знаю?
Вопрос был непростой. Из разряда тех, что без бутылки не разберешься. Они еще выпили, и Стива пришел к единственно правильному решению: не пороть горячку. Что, может быть, Олег жив и здоров, а только заблудился. Что надо затопить печь. Тогда они одним махом убьют кучу зайцев. В доме будет тепло, и заблудившийся Олег найдет их по дыму, и вернется, и они еще выпьют и помирятся.
— Точка! — заорал Кирюша, имея в виду «точно».
— Железяка! — тоже заорал Стива, имея в виду «железно».
Они ударили по рукам, и один из них — теперь уже никто никогда не узнает, кто именно, — отправился на двор.
— Э! — воскликнул этот человек со двора. — А где дрова?
— На траве.
Однако ни фига. На траве ничего не было, кроме инея. Ну, были там кое-какие щепки, немного коры и еще один топор, правда, ржавый и еле держащийся на топорище, а вот дров-то не было в помине.
— Вот ни фига себе! Чем топить-то?
— А пошли искать дрова! Где-нибудь да найдем…
— А пошли!
— И не «пошли», а пойдем!
— А пойдем!
— Только давай сперва накатим, а то замерзнем.
— А накатим!
И они накатили, и Стива закусил хлебцем, а Кирюша залихватски занюхал рукавом.
Затем оба оделись, взвалили топоры на правое плечо каждый и бодро захрустели ногами по замерзшей траве. Как только они отошли от дома, оказалось, что не только мороз на траве, но и резкий пронизывающий ветер имел место дуть, и не столько порывами, сколько беспрерывно, так что сразу стали мерзнуть уши, нос и руки. Кирюша натянул на уши берет, а Стива надел капюшон. Вот вам и зима настала! Пришла пора печи топить. Очень хочется ударить кого-нибудь по морде.
Вокруг них расстилался целый город… Нет, не город, конечно, — целая деревня-призрак.
— Вот видишь, как умирает русская деревня!
— Советская.
— Аполытично, понымаешь, рассуждаешь! Советское — прошу заметить — село! — умирать не может по определению. Оно процветает. Оно — надежда и опора Продовольственной программы.
— Ты решил Кашина заменять? Ну-ну, давай бухти мне. То-то мы зерно в Америке закупаем.
— Ну, во-первых, если б ты не дремал на политинформациях, был бы в курсе, что уже давно не закупаем. Не продают-с. Эмбарго-с. А во-вторых — аполытично, слушай, рассуждаешь! Советское село превращается в плеяду агропромышленных комплексов и процветает! А вот русская деревня — та умирает. Она уже умерла. Она — труп! Ты посмотри!
И с этими словами Кирюша неожиданно метнул свой ржавый топор в первый подвернувшийся под руку садовый домик. Топор, подобно хорошей баллистической ракете, немедленно, как первую ступень, потерял топорище и, со звоном брызнув во все стороны стеклянными осколками, грохнулся внутрь домика.
— Кирюша! — удивился Стива.
— Советский Союз! — помахав поднятой рукой, сказал Кирюша.
— Ты напился, так не барагозь!
— Почему? Напился — так и барагозить! Когда еще?
— Тоже правильно, — подумав, согласился Стива и пошел дальше.
— Ну ты куда? Стой, надо же ж оружие вернуть!
Кирюха открыл калитку низенького заборчика и подошел к двери домика.
— Блин! А тут замок…
— Сшибай на фиг! — неожиданно развеселился Стива.
Кирюха пнул по замку ногой и, не удержав равновесия, упал.
— Ну не ногой же, дурак!
Стива подошел к замку и с размаха обухом сбил замок вместе с петлями.
Вошли внутрь. Стояла полутьма, в которой различался лежащий на засыпанном осколками полу ржавый топор, ободранный диван, покрытый изрезанной клеенкой стол, тумбочка с отслаивающейся фанерой и прочая подобная чушь.
— Оп-па! Папиросы! Кирюша, тебе повезло!
На старой этажерке лежала растрепанная и измятая коробка «Беломора».
В отличие от всех нормальный людей, Кирюша любил порой закурить-ка папиросу. Как Леонид Андреев. Другое дело, что в свободной продаже были только «Беломор» и «Любительские», дрянь ужасная (а мамочку он в тайну своего курения не посвящал), зато стильно. Хотя все равно этого никто не мог оценить.
Кирюша взял коробку. Там среди табачного крошева оказалось еще штук семь полувысыпавшихся папирос. Достал, дунул в мундштук, прикурил, сделал несколько глубоких зловонных затяжек, а когда курить надоело, пустил в мундштук слюну. Как Максим Горький. Папироса зашипела и погасла.
Стива тем временем бегло обшарил помещение глазами и остановил взгляд на этажерке.
— Этажерка, пожалуй, нам подойдет.
— Да, стильная вещица, — согласился Кирюша.
— Стильная… Стиляга херов, — проворчал Стива. — Не стильная, а сухая, и не ДСП, а чистое дерево. Да еще лакированное. Вспыхнет как порох!
С этими словами Стива сбил этажерку с ножек и стал очень технично расправляться с ней ногами, с громким треском превращая в груду отличного твердого топлива. Закончив свой труд, он собрал получившиеся дрова в охапку. Охапка получилась не слишком объемистая и совсем легкая.
— Так, — решил он. — Однако маловато будет. Ладно, еще чего-нибудь найдем по ходу. Все, Киря, бери топор, пошли домой. Да не свой, на хуй он, сломанный, нужен, мой топор бери.
Вышли из домика. Стива оглядел огород и зловеще воскликнул:
— Заборчик! Мочи его, Киря!
Заборчик был совсем низенький, по колено. Кирюша подскочил к нему и как стал рубать!
— Да не так, обухом!
— Как? — не понял Киря.
— Ну, не острием, а обратной стороной топора! Просто сшибай доски с палки, и все.
Это оказалось очень легко, и за несколько минут Киря оприходовал весь заборчик. Когда он собрал получившиеся дрова, его охапка получилась впятеро больше Стивиной.
— Вот это тема! — похвалил Стива. — Этого точно хватит.
Они вернулись в кашинскую избушку, и Стива стал растапливать печь.
У печки есть такая штучка, а называется она вьюшка. Не юшка, еще раз подчеркиваем мы, а именно вьюшка. Выдвигающаяся железная заслонка, расположенная горизонтально и перекрывающая дымовую трубу. Перед тем, как затапливать печь, вьюшку следует вытянуть. После же топки ее следует, наоборот, задвинуть, и тепло не будет вылетать в трубу. Ни Стива, ни Кирюша, естественно, не подозревают о существовании такой важной печной детали.
Олег вчера вечером открыл вьюшку, но после того, как печь протопилась, не закрыл, ибо был не в себе. Потому наутро в домике было так холодно. (Конечно, главным образом не потому, а благодаря открытой входной двери вкупе с резким похолоданием на улице, но все-таки немножко и потому.)
Итак, вьюшка была открыта. Поэтому Стиве удалось затопить печь. Нет, затопить-то удалось бы и в противном случае, только весь дым повалил бы не в трубу, а в дом, и через пять минут друзья, кашляя и обливаясь слезами, выбежали бы на улицу вон. И, выбежав, ничего бы не поняли, почему так. И неизвестно, что они стали бы тогда делать. Может быть, поехали бы домой. Но история не знает сослагательного наклонения, а в настоящей реальности вьюшка была открыта. И Стива, ничего об этом не подозревая, успешно растопил печь.
Скоро в домике стало совсем тепло, а еще вскоре — даже жарко. И друзья самым непринужденным образом сели за стол пить водку. После полбутылки им показалось, что пришло самое время решить проблему пропавшего товарища. И вот что: нужно пойти по кровавым следам и найти Олега, которой, впрочем, судя по тому, что он так и не вернулся, спился и замерз под забором. Стива сунул за пазуху бутыль и сказал:
— Айда. На обратном пути заодно еще дров прикупим!
Шутка про «прикупим» чрезвычайно понравилась обоим, так что долго еще они повторяли ее на все лады.
Замерзшие кровавые капли вывели их с крыльца и потерялись в покрытой инеем траве. Кирюша в недоумении остановился. Стива же уверенно сказал:
— А здесь в город всего одна дорога.
Так оно и было, но ведь дорога о двух концах. И они пошли, двое против ветра, к одному из ее концов. Конец подкрался незаметно. Заборы и домишки, при свете дня оказавшиеся еще более страшными, чем казались вчера, довольно скоро сошли на нет, а дорога продолжалась. Теперь по обе стороны от нее пронзительно шелестела, порою склоняясь до самого тына, сплошная стена камыша выше человеческого роста. Дорога стала уже, запетляла и после одной особенно мертвой петли вдруг кончилась.
Это было небывалое, никогда не виданное гран-туристами прежде и захватывающее дух зрелище.
Перед ними во весь горизонт расстилалась гладь тяжелой воды. Но гладь — только во весь горизонт. У ног тяжело плескались волны, и никакой глади уже не получалось, получалась рябь. Дул сильный ветер, и высокие волны бились о песчаный брег. Несмотря на сильный мороз, волны не давали воде замерзнуть. Однако сильный мороз это не отменяло. И в результате на волнах качались сотни и тысячи круглых ледяных бляшек величиной в человеческую ладонь, а многие и больше. Льдины бились одна о другую, и звуки тысяч их столкновений сливались в один протяжный шелест. Они были видны и вдали, но чем ближе к земле, тем их было больше, а те льдины, что были выброшены волной на брег, смерзлись одна с другой и образовали странное зрелище — лед, состоящий из круглых толстых бляшек, соединенных между собой тонкими перемычками.
— Ледяная чешуя! — пораженно сказал Кирилл.
Друзья быстро переглянулись. Да, это было похоже на ледяную чешую, о которой вчера говорил безумный старец. И, кажется, безумные поселянки. Или они, кажется, нет. Но старец точно.
— Здорово!
— Охереть можно!
Они долго стояли молча у начала ледяной чешуи, и, словно загипнотизированные, смотрели на нее во все глаза, и слушали ее во все уши, но они не видели ее, и они не слышали ее, тогда отчего же они думали, что она есть? Пока холодный, пронизывающий ветер не стал уже совершенно нестерпим.
— Блин. А тут холодно, — сообщил Стива. Достал из-за пазухи водку, глотнул и протянул Кирюше. Едва Кирюша начал пить, как Стива отобрал бутылку:
— Ну хватит, присосался! Это ж не пьянства ради, а для сугрева. Чтоб никогда больше не простужаться.
Оба ощутили прилив тепла и, с зябким удовольствием кутаясь кто во что горазд, продолжали смотреть на шелестящие, наползавшие друг на друга льдины.
— Откуда он знал?
— Кто?
— Ну кто? Дед этот екнутый, в трамвае. Сталевар!
Молчание (раздумье).
— Наверное, видел раньше. Он, наверное, местный.
Ветер еще усилился и обжигал лицо холодом.
Кирюша вспомнил:
— Да, а что касается первоначального предмета поиска. Ну и где наш комсомолец-герой?
Стива в ответ только хмыкнул и пожал плечами.
— Да-а… — сказал Кирюша. — По всей видимости, этой ночью все обстояло еще хуже, чем мы могли предположить даже в самых страшных наших прогнозах. Видимо, Стивочка, ты не просто разбил Олежеку нос. По всей видимости, ты сначала пырнул его ножом в живот, а когда он, бледный от ужаса, зажимая окровавленными руками вываливающиеся кишки, пытался бежать и спрятаться в камышах, ты таки догнал его, окончательно зарубил топором, затем же принес тело сюда и утопил в пруду.
Стива ответил после долгого раздумья:
— Ну ты кретин. Блин, а холодно тут, а!!!
И, развернувшись, направился обратно в сад. Кирюша последовал за ним, и они пошли, подгоняемые ветром и странным шелестом ледяной чешуи.
Когда они прошли сквозь строй камыша и вновь оказались в районе трущобных построек, Стива вдруг остановился, развернулся и, глядя Кирюше прямо в глаза, спросил:
— Что дальше делать будем?
Кирюша задумался. Думал, думал, но единственное, что пришло ему в голову, — пойти погреться.
— Верно! — хлопнул себя по лбу Стива. — Молодец, Киря, ты — настоящий человек! Сейчас дров прикупим, вернемся, еще подбросим в печь, выпьем водки, согреемся. И что-нибудь обязательно придумаем! Слышь, Киря, непременно обязаны придумать!
По пути прикупили дров, причем самым цивилизованным образом, только что не за деньги, но уже ничего не круша и не ломая. Просто возле одного из домишек обнаружилась поленница дров, которыми оба и нагрузились.
Когда они вернулись домой, там была жара. Топить вроде бы и не было надобности. Но Стива заглянул в печку и, увидев там груду красных тлеющих углей, решил — чем дожидаться, пока они совсем погаснут, а потом заново растапливать, лучше подбросить еще. Так он и поступил, да засунул побольше, сколько влезло. Дрова на углях задымились, и почти сразу вспыхнуло пламя, в трубе загудело.
Кирюша и Стива сняли верхнюю одежду, но все равно было жарко. Стива потер руки и сказал:
— Ну что, надо бы накатить?
— Непременно накатить, — согласился Кирюша.
— Надо-то надо, но вот в качестве чего мы накатим?
— Не понял вопроса.
— Ну видишь ли, — объяснил Стива. — С утра мы пили зачем? Чтобы поправиться, то есть опохмелялись. Это дело святое, тут не поспоришь. На улице зачем пили? Для сугрева, святое дело, не поспоришь. А сейчас чего ради мы будем пить? Уж не пьянство ли это? Не допущу. С пьянством, допустим, надо бороться!
Кирюша задумался на секунду и воскликнул:
— Какое же пьянство?! Нет, Стива, сейчас мы будем завтракать! И как же не выпить чарочку перед едой, для аппетита? Святое дело.
С таким доводом трудно было не согласиться. Стива немедленно достал из кармана висящей на гвозде «аляски» бутылку и поставил на стол. Водки было там еще почти половина.
Кирюша потер руки и сказал:
— Водочка откупорена, плещется в графине, не позвать ли Куприна по этой по причине? Однако, знаешь ли, Стива, завтрак ведь нужно сервировать.
— Ну, у нас же походный завтрак, а не великосветский.
— А, ну типа да. Но все равно! Я сейчас сервирую походный завтрак.
Кирюша постелил на стол газету, поставил бутылку водки. Порылся в шкафу и нашел второй граненый стакан, а также алюминиевые вилки. Нарезал хлеб, открыл банку кильки в томате и банку тушенки.
— Тушенку, может, разогреем? — предложил Стива. — Плита-то вон красная.
— Нет уж, Стива. Походный, так походный. Да и без того жарко.
Жарко было, это уж без базара. Особенно после того, как друзья, чокнувшись, выпили и закусили, и потом еще выпили, и еще закусили. Печь продолжала пылать, труба гудеть, а комнатка нагреваться. Кирюша предложил покурить лежа на полу. Стива критически осмотрел половики на полу и нашел их достаточно чистыми, чтобы на них прилечь. Здесь, на полу, было прохладнее, и позавтракавшие гран-туристы с удовольствием закурили.
— Ну что делать-то будем? — спросил Стива, однако уже не тревожно, как полчаса назад, а вполне благодушно.
— Что делать? А что, Стива, здесь все равно жара невозможная. Давай-ка, как все порядочные люди после завтрака, вот сейчас покурим, а потом совершим моцион.
— Чего?
— Ну погуляем, чего. Подышим свежим воздухом, неторопливо осмотрим местные пейзажи, а заодно поищем нашего незадачливого друга.
— Где?
— А везде! Может, он в какой-нибудь другой домик ночью забрался и до сих пор там спит. Возможный ведь вариант? Возможный.
— А кровь?
— Ну что кровь? Ну разбил ты ему нос или там губу, ну извинишься, и все.
На том и порешили.
Когда они вновь шли по улице обезлюдевшего садового участка, Кирюше вспомнился один старый разговор.
Когда Кирилл был маленьким, он читал книжку «Калле один на всем белом свете». Один мальчик, его звали Калле, — ну, какой-то псевдозападный, то ли прибалтиец, то ли скандинав, — просыпается и видит, что никого нет дома. Он выходит на улицу — и тоже никого не видать. Он, короче, так послонялся, послонялся и понял: все люди исчезли. Калле один на всем белом свете. Ну и началось! Он ходил по кондитерским и обжирался пирожными, набрал бесплатно кучу игрушек, и всяческая такая безответственная вседозволенность. А именно — решил покататься не то на трамвае, не то на машине. Ну, водить, конечно, не умеет. Чуть не разбился. А потом он, если память не изменяет Кириллу, решил полетать на настоящем самолете. То есть ему мало было печального опыта обращения с наземным транспортом! Он забрался в самолет и умудрился взлететь. А дальше, нетрудно догадаться, не справился с управлением и стал падать. Тут он в ужасе проснулся и понял, что это был сон. И он кричит: «Мама, папа!» И те приходят, и мальчик очень счастлив, что все это не на самом деле.