— Это верно. Бойцы расхватывают трофеечек, не глядя ни на лицо, ни на возраст.
Баэст достал купюру в пять пеньгенов:
— Друг, остальное с тебя. Запиши на счёт расходов по гражданской аттестации. Она тебе не меньше, чем в тысячу обойдётся.
Я передал недостающую сумму Баэсту. Мы все отошли за угол трактира. Баэст положил деньги в пустую бочку и прикрыл корзиной. Капрал снял с пояса мешочек и набил трубку. Закурил, прошёлся взад-вперёд. Потом непринуждённо убрал корзину и сунул руку в бочку.
Пересчитав деньги, дал знак арбалетчику на крыше арестантской кареты. Тот спустился вниз и встал у дверей, поджидая меня и Баэста.
3
Внутренности арестантского экипажа 23-012-Лебенсборн напоминали вагон: узкий коридор из конца в конец, по левой стороне — комнаты без дверей. Трёхъярусные койки комнат заняты женщинами.
Первое что поразило — плотный липкий воздух, заполненный тысячами цветочных ароматов. Но с каждым вздохом всё яснее ощущался запах пота. Второе — праздничный вид. Все трофеечки одеты в яркую одежду. Пышные платья с вырезами на груди. Все завиты и причёсаны. Напомажены, напудрены.
И только потом я посмотрел в их глаза.
Тоска, боль, горе, ненависть… В каждой паре глаз, — карих, чёрных, серых, синих и даже необычных для землянок фиолетовых, — полный набор существительных, обозначающих страдание.
Я никогда не стремился стать документальным фотожурналистом. Во многом из-за того, что не был уверен в своей способности оставаться безучастным к чужому страданию. Разглядывая снимки из горячих точек и лагерей беженцев, понимал, что сам навряд ли смог бы изо дня в день погружаться в океан людских страданий, чтобы сделать несколько удачных кадров, которые получат награду от какой-нибудь негосударственной организации, типа, «Репортёров без границ».
Как упоминал ранее, на такое способны только люди без души. То есть настоящие фотографы.
В Москве встречал такого. Известный фоторепортёр, побывавший во всех странах, где американцы или устанавливали демократию, или где местные жители, одичав после установления демократии, сбрасывали правительство, чтобы заменить его шариатом.
«Ты, Матвей, знаешь кто? Ты эмпат, — говорил фоторепортёр. — Ты можешь фотать девок для корпоративных календарей, природу, предметку для рекламы, но ты никогда не сможешь запечатлеть жизнь. Ты боишься увидеть её сквозь объектив. Боишься, что тогда всё мировое зло станет очевидным и для тебя. Ты боишься правды, поэтому предпочитаешь постановочную съёмку, да искусственный свет».
Известный фоторепортёр каждый день выпивал бутылку виски. Вероятно, для того, чтобы забыть очевидность мирового зла.
Я и Баэст, сопровождаемые арбалетчиком, шли по коридору. Баэст по-хозяйски задерживался у дверного проёма, окидывал взглядом кровати.
— Встать, шлюхи! — кричал арбалетчик. — Разлеглись, понимаешь… вам тута не родной дом.
Девушки покорно поднимались, по очереди поворачивались, чтобы мы оценили фигуры.
— Старая, — комментировал Баэст. — Тощая, большой нос, маленькие груди, плохая причёска, форвиррка, ненавижу форвиррок…
Отверженные трофеечки облегчённо вздыхали и садились обратно.
В одной из комнат Баэст провёл ревизию и хотел было двигаться дальше, как арбалетчик шагнул в комнату и оттолкнул двух трофеечек, стоявших почему-то плечом к плечу.
Оказалось, что они скрывали собой девушку. Ей было лет шестнадцать, даже яркий макияж и нелепое голубое платье с треугольным вырезом на плоской груди не скрывали возраст.
— О-о-о, — сказал Баэст и шагнул вслед за арбалетчиком. — Беру.
— Форвиррка, — пояснил арбалетчик. — Вы же не любите их.
— Такие конфетки не имеют национальности. — Баэст вцепился в руку девушки и потащил в коридор. Она что-то залопотала на непонятном языке.
— Ей всего пятнадцать семилуний, — сказала одна трофеечка, падая в ноги Баэсту.
— Возьмите нас, кэр, — сказала вторая, красивая рыжеволосая номасийка, слегка похожая на Аделлу. — Делайте всё, что пожелаете, Убейте, если надо…
— Я и так сделаю всё, что пожелаю. А убьют вас в нашей доблестной армии. Убьют любовью, ха-ха!
Баэст потащил девушку в коридор. Чепчик слетел с её головы, по плечам разлилась волна белых блестящих волос.
— О-о-о, — простонал Баэст и заторопился: — Ну, енавец, выбрал? Надо ещё с трактирщиком насчёт комнат договориться.
Я дал руку номасийке. Наши взгляды встретились. Немного помедлив, приняла руку и поднялась. Арбалетчик выпроводил нас из арестантского экипажа.
Мы словно выплыли из сладкого душного омута.
— Через четыре витка мы отъезжаем, — предупредил арбалетчик. — Так что не тяните. И помните, без пыток. По крайне мере без тех, что оставят следы на теле.
На улице темно, как ночью на Земле.
Происходило одно из многочисленных голдиварских затмений: Грювштен (Надгробие) заслонила солнце. Но и в темноте было видно, что на углу трактира возле бочки выстроилась очередь из мужчин. Клали деньги и отходили к арестантскому экипажу, предвкушая развлечения.
Первомаг самое древнее зло? Люди — вот самое древнее зло.
Глава 31. Затмение
1
Я продолжал играть роль богача: не торгуясь, расплатился за две комнаты. Купил пару бутылок ягодно-зернового дрикка «Весёлый крипдер». Слуга поставил бутылки на поднос и побежал впереди нас по лестнице на второй этаж.
Хозяин трактира снял с доски ключи. Показал на лестницу:
— После вас, достопочтимые кэры.
Мы поднялись по лестнице и двинулись по коридору второго этажа.
Баэст прижимал к себе форвиррку. Лапал её то за грудь, то сзади, то совсем по-идиотски наматывал её волосы на кулак и дёргал. Девушка только вскрикивала, едва шагая. На ней были туфли на высоком каблуке, к которым она явно не привыкла. Стопы постоянно подламывались. Девушка не падала только от того, что Баэст крепко её держал.
Она уже не тараторила на своём языке, а лишь изредка оборачивалась на номасийку, шагавшую рядом со мной. Та что-то говорила ей утешающее на форвиррском.
— Постельное бельё и полотенцы чистые, — говорил трактирщик. — За битьё посуды — штраф от одного до двух пеньгенов. За порчу мебели штраф до десяти пеньгенов, в зависимости от вида мебели. Туалетная комната в конце коридора. В самом номере есть рукомойник и бочка воды. Она бесплатная. Потом, эта, старайтесь не запачкать обои. За кровь и семя, попавшие на стены, — отдельный штраф. До ста пеньгенов.
— Сотня! — воскликнул Баэст. — Однако… Эй, енавец, есть сотня? Не обещаю, что не забрызгаю чем-нибудь… с такой-то милашкой.
— Делай, что хочешь дружище, — преувеличенно пьяно пообещал я. — Всё будет оплачено.
Баэст уже воспринимал меня за простофилю, готового платить, не считая. Поразительно, как хорошо знал Драген человеческие характеры, предсказывая, что именно так я войду в доверие к незнакомцу.
Хозяин отпер двери. Получалось, что Баэст был за стеной моей комнаты. Слуга поставил на стол бутылку. Достал из шкафа посуду:
— Желаете поужинать? Сегодня в меню жареный хорт с гарниром из риса.
В очередной раз подумал, на каком основании языковой рулль не переводил «хорта», но переводил «рис»? Возможно, это как-то завязано на совпадения в моей памяти или сходстве голдиварского риса с земным?
Восприняв мою задумчивость, как затруднение, слуга продолжил:
— Вместо хорта можем предложить рыбу из озера Омган или…
— Ничего не надо, спасибо.
Слуга закрыл дверь и поспешил к Баэсту. За стеной было слышно, как мой спутник заказывал и мясо, и рыбу, и рис и бог знает что ещё:
— Счёт отправьте моему другу, Матвею!
Номасийка села на диван:
— Ты не пьян. И ты не его друг.
— К-к-кто тебе сказал, — спохватился я. — С-сейчас выпью и начнём веселье.
— Не начнём. Не притворяйся. Ты не как он. Впрочем, раз тебе это важно…
Трофеечка закрыла лицо руками и содрогнулась:
— Бедная девочка… бедные мы все… Ах, если бы не грех самоубийства, я бы давно разбила голову о стену.
Аделла Лью была единственной номасийкой, что я встречал, поэтому сложилось впечатление, что все женщины её рода сильные и бесстрашные. Оказалось, что нет.
Я сел рядом и погладил её по плечу:
— Иногда грех самоубийства — единственный выход.
— Но Триединая церковь…
— В нашем мире церковники тоже заклеймили самоубийство грехом. Но они заботились не о нашей душе, а своём благополучии. Как рачительные хозяева, они следили за поголовьем паствы. Каждый самоубийца — это минус в церковную казну. Клерикалам выгодно, чтобы отчаявшиеся люди шли к ним.
Номасийка перестала плакать:
— Странные ты вещи говоришь.
— Загадочная енавская душа.
— Кстати, меня и тут не обманешь. Ты не из Енавского Княжества.
2
Конечно, я не стал рассказывать ей кто я и откуда:
— Унеси тебя табун, какая проницательная. Давай, лучше решим, что делать.
— Я в твоей власти. Я безвольная трофеечка.
— Только не надо давить на жалость. Хочешь сказать, что ваши войска не захватывают таких же трофеечек в Химмельблю? Что не возят за своей армией публичные дома с рабынями-проститутками?
— Гофратцы — да. А мы, номасийцы, нет. — Девушка запнулась. Пересилив себя, призналась: — Наши сразу всех убивают. При захвате деревни, маги проводят через неё Стену Очищающего Огня. Он уничтожает человеческую плоть, оставляя нетронутыми постройки и животных. Насилие над женщинами считается у нас грязным поступком.
— Какие идейные гуманисты.
— Был бы ты на моём месте, согласился бы, что лучше умереть, чем так…
Во время беседы я прислушивался к движениям и голосам за стеной. Мне предстоял тяжёлый выбор.
Здравый смысл утверждал, что всё должно идти своим чередом. Я не должен выходить из роли богатенького бездельника, пока мы не доедем до Скервара, где находился один из информаторов Драгена, который подтвердил бы, что Баэст тот, кого мы ищем. Или опроверг. До тех пор, я должен не выпускать его из виду.
Я и без информатора уверен — Баэст тот самый шпион, что возглавлял отряд диверсантов, захвативший Бленду. Совпадало не только описание: усы, возраст, должность, само поведение шпиона усиливало мою уверенность.
Здравый смысл, убеждал: соберись с духом, сделай вид, что не слышишь возни за стеной. Не слышишь нарастающий гневный голос Баэста:
«Руки, руки убери, шлюха форвиррская! На колени, на колени передо мной! Вот так-то лучше…»
Треск разрываемой ткани. Что-то ударилось об стену так, что покосилась картина с портретом Гувернюра. Рыдания. Звуки ударов. По полу скрипнули ножки мебели.
Номасийка сидела на диване, обхватив голову. Пыталась закрыть уши. Мотала головой и что-то бормотала на своём языке. Подняла голову, посмотрела на меня. Во взгляде не было ни осуждения, ни мольбы. Девушка словно бы ушла в себя, закрывшись от мира.
— Убей вас всех булыжник! — закричал я.
Сорвал со своих рук перчатки, которые дал Драген. Они скрывали то, что линии кожных покровов на моих ладонях постоянно светились чётким оранжевым светом.
Поставил ладони друг напротив друга, вызывая «Соединение». Оранжевые линий одной ладони отделились от неё и полетели навстречу линиям другой. В центре они переплелись в сложный клубок, усиливаясь в яркости и свечении.
Номасийка благоразумно спряталась за диван:
— Ты маг? Или это боевой рулль?
— Я — внеклассовый маг. И поверь, для меня это было большим сюрпризом, чем для тебя.
Сформировал оружие, которое я назвал «Плазменной дубинкой» или «плазмобитой». По форме она напоминала троекратно увеличенную бейсбольную биту. Её суть была в том, что кроме физического удара, дубинка создавал выброс плазмы, равный силе магического удара. Во время обкатки орудия на полигоне во дворе дома Драгена, я мог одним ударом разбить любое защитное поле.
Прикоснулся концом дубины к стене и выбил в ней проход. В облаке пыли и сгорающих в плазме обломков я шагнул в комнату.
Застал Баэста полураздетым. Трофеечка беззащитно лежала на кровати. Голубое платье разорвано до талии. Из разбитой губы стекала струйка крови. Постельное бельё в свежих красных пятнах.
Баэст неспешно поднялся с кровати. Застегнул штаны, расставил руки в стороны. На каждой ладони вспыхнули шаровые молнии:
— Ты чего, Матвей? Хозяин трактира просил же не портить стены.
Глава 32. Очень странные дела
1
Перед тем, как шагнуть в портал переброски, я решила: не смотря на то, что наша миссия на Земле провалилась, что все мои друзья находятся во власти врага, что и сам враг почти убедил меня, что не враг вовсе… не смотря на всё это, была одна радостная мысль —
Домой! Я отправилась домой.
Первомаг, разрушенный Брянск и толпы крипдеров скрутились в спираль и схлопнулись в точку. В следующий момент я вышла на той стороне портала.
Я очутилась по колено в воде. Постепенно тело приобретало материальность, приходило ощущение холодной воды. Ночной ветерок обдувал уплотняющуюся меня.
Чёрная кромка леса. Две из Семилунья, Грювштен и Зюстерхен, находились в положении, которое семилунисты называли «ссора», то есть друг напротив друга, в разных участках неба. «Ссора» всегда длилась недолго, начиналось «Примирение» — гладкая Зюстерхен, словно розовея от стеснения, стремилась к Грювштен, чтобы снова войти в привычное вращение вокруг неё.
Время «ссоры» — самая тёмная часть голдиварской ночи.
Портал находился над водой у берега озера Омган. Волны иногда достигали низа портала, пропадая в нём. Сейчас, вероятно, выплёскивались в Брянске…
— Холодно, — поёжился Матвей. Он держал свой рюкзак и автомат над головой. Ожидал моих распоряжений.
Обретение телесности завершилось. Я пошла к берегу, озираясь:
— Мы однозначно в Химмельблю, а не на форвиррской части озера.
— Это хорошо? — спросил Матвей.
— Учитывая, что мы уходили на Землю перед началом войны — хорошо. Форвирр в союзе с Драйденом. Если мы на нашей стороне, значит столица недалеко.
— Химмель?
— Да. Только вот с какой стороны? Со стороны Лебенсборна или Лэндсбю?
— А ты умеешь ориентироваться по Семилунью?
— Плохо. Семилунистика — отдельная наука. Количество расположений и противостояний всех из Семилунья такое большое, что равняется знаниям магии Первой Отметки.
Мы вышли на берег. Разулись, чтобы вылить воду из ботинок. Из портала вывалился крипдер, который мчался за нами из Брянска. Заверещал, барахтаясь в воде, и быстро утонул.
— В Омган впадает река Флодд, проходящая через Химмель, — продолжала я, убедившись, что крипдер не выплыл. — Если мы найдём один из её притоков, то точно будем знать, где мы. Кроме того, это самая населённая часть страны, скоро выйдем к какой-нибудь деревне.
Но Матвей не слушал меня. Выронив ботинки, он осматривался. То зачарованно следил, как происходило «Примирение», то взирал на воды Омгана, в котором отражались и Семилунье, и затухающий портал.
— Ох, красота, ох, не могу, — приговаривал Матвей. — Как в сказке, как во сне, как в… не знаю где! Как в фантастическом фильме. Эти удивительные луны… Их свет… Свет, свет, свет…
Матвей вдруг упал на колени.
— Что с тобой?
— Свет… Не знаю. Мир кружится, как будто я смотрю на него из портала переброски. Всё плывёт… руки, что-то с моими руками?
Стоя на коленях, Матвей всматривался в свои руки.
— Что происходит? Матвей, не молчи!
— Я не знаю… Никогда такого не испытывал. Будто весь мир в моих руках. Или я нащупал что-то важное… Ох, не могу.
Он упал лицом в песок, попытался подняться, но руки его не слушались. Пальцы скрючились, как после принятия яда. Матвей перевернулся на спину. Извиваясь в песке, он тяжело дышал, направив немигающий взор в небо.