Увы, вскоре для его подавления в город прибыло шведское войско во главе с Якобом Делагарди. Таким образом, новгородцы, сами того не желая, поставили армию Пожарского в сложное положение.
Когда московская рать миновала Хрестцы, разведчики донесли, что крепость теперь охраняет не только гарнизон, но и большое войско Делагарди. Идти на штурм в таких условиях было равносильно самоубийству, поэтому Пожарский решил пойти на хитрость и выманить врага из Новгорода.
Не доходя двадцати верст до города, он повернул на юг, словно собирался обойти озеро Ильмень и осадить Старую Руссу. А Маржерет тем временем отправил в крепость несколько солдат под видом перебежчиков, якобы недовольных задержкой жалованья. Те, прибыв к Делагарди, рассказали, что русское войско растянулось на много верст вдоль восточного побережья озера, а плетущаяся в хвосте тяжелая артиллерия с небольшим отрядом обслуги сильно отстала. И шведский военачальник не устоял: он решил отбить осадные орудия московитов и тем обезопасить Новгород от штурма. Однако, опасаясь возможного обмана, оставил несколько полков в крепости.
Пожарский же устроил противнику засаду и выбрал для этого поле, с двух сторон поросшее лесом. Когда разведчики донесли о приближении шведов, он приказал зарыть на подходе кожаные мешки с порохом и картечью. Здесь же разбросали и набитые той же "адовой смесью" деревянные чурки - их приготовили, выдолбив сердцевину. Тяжелые пушки с небольшим числом ратников изображали арьергард русской армии, столь привлекательный для врага.
Через сутки появились войска Делагарди. Они пересекли "минное поле" и, заметив на горизонте контуры огромных осадных орудий, устремились вперед. В этот момент с обеих сторон от кромки леса загрохотала "царским дробом" легкая артиллерия, быстро вывезенная русскими ратниками из укрытий. Шведы заметались, пытаясь понять, откуда идет смерть. На них полился настоящий огненный дождь: снаряды взрывались над головами и буквально выкашивали осколками и картечью плотные ряды солдат, сея ужас и панику. Кони шарахались из стороны в сторону, приводя в смятение и без того растерявшихся людей. Воины рванулись было обратно, и тут земля под ними затряслась: то русские по знаку Пожарского подожгли фитили и взорвали заложенные ловушки, перекрывая врагу путь к отступлению. Несколько десятков взрывов прогремели один за другим, шведы падали как подкошенные. Обезумевшие солдаты опять развернулись и попали под новый залп. Обливаясь кровью и давя друг друга, они пытались найти спасение, а по ним снова и снова били легкие пушки.
И тут грохот выстрелов неожиданно смолк, и в какофонию воплей, стонов и ржания ворвались крики русской кавалерии, стремительно налетевшей на врага. Битва была яростной, но недолгой: шведы побежали, оставив на поле боя тысячи воинов убитыми и ранеными. Конница Пожарского преследовала разбитых врагов ещё несколько верст, и в Новгород вернулось не более сотни уцелевших во главе с раненным полководцем.
Но праздновать победу Дмитрий Михайлович не спешил - заветная крепость по-прежнему находилась в руках противника. Теперь ее защищали несколько полков, и Пожарский не сомневался в успехе. Однако, подведя войско к крепости, русские с удивлением увидели, что над ней клубится черный дым, тут и там вздымаются столбы пламени. А в розовато-коричневой стене Детинца [26], рядом с Пречистенской башней, зияет пролом.
Оказалось, что после возвращения истрепанных остатков шведского войска мятеж в городе вспыхнул с новой силой. Вот тут-то государева рать и подоспела. Делагарди, видя, что судьба его войска висит на волоске, предпочел вывести его из города и отступил на запад. Войска Пожарского без боя вошли в Новгород.
С этого времени советники стали активно склонять короля Густава к миру с Московией. Подрывная деятельность лазутчиков, волнения на занятых землях, потенциальный союз русских с Сигизмундом, слухи из Польши о сбывшихся пророчествах, смерть трансильванского князя, предсказанная Воротынским, неудачная осада шведами Тихвина и, наконец, потеря Новгорода - все это не располагало к продолжению войны.
В июне скончалась Эбба Стенбок, и это стало последней каплей для упрямого короля. В конце лета 1614 года в Москву прибыли шведские послы. После двухнедельных переговоров, во время которых Воротынский, стуча посохом, грозил союзом с датчанами и передачей датским купцам исключительных торговых прав ('Вы, господа, давеча им войну проиграли, вот и поглядим, как скоренько ихним торговцам надоест на Москву через ваши-то заставы ходить!'), мир, наконец, был подписан на условиях возвращения к довоенным позициям. Шведы оставили занятые города и вернули Русскому царству выход к Варяжскому морю.
Решилась и последняя проблема, отделяющая Русь от мира и спокойствия. Заруцкий, потеряв Марину и сына, а вместе с ними и надежду на престол, вынужден был согласиться с предложением царя.
"Повезло', - невольно думал Петр о смерти маленького претендента, одновременно ужасаясь этой мысли.
Идея взятия Азова пришла ему в голову не случайно. Он прекрасно помнил, как обсуждал с Патриком так называемое "Азовское сиденье", когда в 1637 году казаки взяли и в течение пяти лет удерживали крепость. Турки неоднократно осаждали ее в попытках вернуть потерянный город, но обороняющиеся стояли насмерть.
Петр знал, что в реальности защитникам пришлось оставить Азов, поскольку помощи от царя Михаила Федоровича они почти не получали. И надеялся, что тайно поддерживая Заруцкого, сможет умерить рвение турок и со временем присоединить город к Русскому царству. Чем бы ни было то, что происходит в его жизни - виртуальное ли испытание, реальное ли или просто какая-то ошибка - но заполучить Азов, который в действительности отошел к Москве лишь через сотню лет, очень заманчиво и лестно.
Между тем атаман, посовещавшись с государевыми людьми, двинулся с войском в Астрахань, откуда разослал гонцов к яицким и запорожским казакам с просьбой о помощи.
И Рождество Москва встречала, уже не имея явных врагов.
[26] Новгородский Детинец - название крепости Великого Новгорода.
Глава 27
Карета мерно покачивалась, навевая сон. Летняя духота обволакивала, сквозь знойное марево виднелись вспаханные поля. Даже лошади, утомленные июньской жарой, не ржали, лишь устало цокали подковами по пыльной дороге. Петр покосился на Шереметева: разморенный боярин дремал, лоб под круглой тафьей взмок от пота, и время от времени круглые капли сползали по лоснящимся щекам, теряясь в густой бороде. Напротив, нелепо приоткрыв рот, спала мамка, невысокая грузная женщина лет сорока в шелковом убрусе и платье-летнике.
Царский поезд возвращался с богомолья из Свято-Троицкого Сергиева монастыря. Впереди кареты, вяло перешучиваясь, брели в пыли дороги полсотни стрельцов. Петр лениво смотрел в окошко, время от времени тяжело вздыхая.
Как же жарко! Сейчас бы мороженого, но где ж его взять. И ведь никуда от этой духоты не денешься, приедет домой - там ничуть не прохладнее. Даром что дворец новый приказал возвести, только ведь кондиционер там не установишь. Водопровод вон еле-еле осилили, и на том спасибо. Правда, Теремной (а именно так, не мудрствуя лукаво, Петр назвал дворец) построен из камня, и в нем чуть прохладнее, чем в старых деревянных палатах. Но все равно тяжко. Скорей бы зима, лед и… коньки.
Как-то морозным январским днем царский возок проезжал в Кремль по мосту через Неглинку. Светило солнце, скрипели полозья возка, весело поблескивала скованная льдом река… Тогда, глядя на нее, Петр вдруг вспомнил, как в детстве они с приятелями бегали на скорость на коньках, как во время путешествия по России знакомые затащили его на хоккей…
Тем же вечером он приказал изготовить себе коньки. И через три дня вся Москва сбежалась посмотреть, как юный царь на невиданных, привязанных к сапожкам полозьях, скользит по льду Москвы-реки, обгоняя едущих вдоль берега всадников.
Поначалу Петр просто хотел покататься. Но когда неделей позже увидел на реке нескольких мальчишек с привязанными к валенкам коньками, ему пришло в голову, что спорт не меньше, чем культура, может развить страну. И он приказал организовать команды, которые самолично учил правилам хоккея, керлинга и даже столь популярных во Франции лыжных гонок. А с приходом тепла рассказал о футболе, теннисе, регби, баскетболе. Мальчишки и юноши с удовольствием пробовали свои силы в разных видах спорта.
Впрочем, это было далеко не единственным занятием юного царя. После установления мира дело, наконец, пошло, и задуманные им планы начали осуществляться. Сначала понемногу, со скрипом, но потом завертелось так, что он не успевал все контролировать.
Первыми по ставшим почти безопасными дорогам прибыли из Европы семь живописцев, которых Петр пригласил, чтобы устроить художественную школу. Поначалу эта затея была принята в Москве с настороженностью, но со временем прижилась. Глядя, как царь украшает стены покоев парсунами и пейзажами, придворные начали подражать ему, заказывать портреты и развешивать их в своих домах. А люди попроще, видя, какие деньги платит знать за ставшую модной живопись, стали отдавать детей в художественную школу.
За художниками последовали алхимики. Эти люди сочетали в себе знания по медицине, фармакологии, математике, и юный царь надеялся, что при правильной постановке дела они смогут стать основой научной школы. Так и случилось: едва освоив русский, иностранцы уже обучали московскую молодежь премудростям известных в Европе наук. Петр прилагал все усилия, чтобы образование стало модной тенденцией, показателем значимости в глазах царя, а значит, и государства.
"Глупых и негламотных на службу блать не стану!" - объявил он боярам, чем поверг их в настоящий шок.
Впрочем, не менее важным Петр считал и медицину. Он приказал организовать лечебницы при крупных монастырях, где трудились обученные иностранными лекарями монахи. Сам же, как мог, объяснил необходимость гигиены, не забыл и про стерилизацию инструментов и перевязочных материалов при операциях. Да что там гигиена, он даже подал эскулапам идею гипсовых повязок при переломах.
За этими занятиями прошло полтора года. Все, казалось, смирились с Петром в роли царя, и никто больше на него не покушался, ни пытался выкрасть. Жизнь текла активно, и порой, ложась спать, он ловил себя на мысли, что за весь день ни разу не вспомнил о Париже.
Уже подъезжали к Москве, когда до слуха царя донеслись разноголосые крики. Вид ему закрывала широкая спина кучера, и он выглянул в боковое окошко.
По обеим сторонам дороги теснились бревенчатые домишки, новые, но неказистые, окруженные частоколом. Высыпавшие на улицу слободские и посадские жители склонились в земном поклоне, а крестьяне попадали на колени перед царским величеством. Все они с интересом косились куда-то вперед, в ту сторону, куда направлялась карета. Стрельцы, шедшие впереди, примолкли и сбавили шаг.
"Уж не пожар ли?" - встревожено подумал Петр, и в этот момент карета остановилась.
Шереметев встрепенулся и потер ладонями мясистое лицо.
- Что там? - требовательно крикнул он в окно.
Рядом тут же появился всадник и, пригнувшись, ответил:
- Толпа на дороге, Федор Иваныч.
- Чего хотят?
- Не ведаем.
Между тем голоса становились все громче, уже можно было различить крики:
- Пусти-ка, служивый!
- Челобитная батюшке-царю.
- Да нам только б маненько…
Петр наконец разглядел толпу мужиков, преградивших дорогу царскому поезду. Было их не меньше сотни - всклокоченные, бородатые, в светлых рубахах, подпоясанные кто кушаком, а кто и просто обрывком веревки, удивительно похожие друг на друга. Позади них стояли люди посолиднее, по виду посадские и торговцы.
Обреченно вздохнув, Шереметев полез из кареты, и через несколько мгновений послышался его гневный голос:
- Чего вы тут, ироды?
- Бьем челом великому государю…
За все время царствования Петра такое было впервые. Конечно, челобитчики приходили в Кремль, но чтоб останавливать на дороге… Он с недоумением пожал плечами и принялся дергать дверцу кареты.
- Почто ж ты сам-то, батюшка, - заголосила проснувшаяся мамка. - А ну-кась, дай я отомкну.
Стремление все делать за него доводило Петра до бешенства. Сжав зубы, он распахнул дверь и спрыгнул в дорожную пыль. Рядом тут же материализовался Василий. Слез с коня и встал подле хозяина, всем своим видом показывая, что умрет, но не даст в обиду юного царя.
Петр сделал пару шагов вперед. И успел увидеть, как чернобородый мужичок, стоявший во главе толпы, с поклоном протянул Шереметеву челобитную. Тот взял ее двумя пальцами, на лице отразилась брезгливость. Боярин помахал свитком в воздухе, словно отгоняя дурной запах, и, не глядя, сунул его в руку подскочившего дьяка.
- Почитаем опосля ваше прошение, - ворчливо сказал Федор Иванович, - а теперича ступайте, мужики, ступайте.
По толпе пробежал возмущенный вздох, послышались недовольные возгласы.
- Нет уж, боярин, ты при нас прочти и ответствуй.
- Покажь челобитную царю-батюшке!
Петр решительно растолкал охрану и встал впереди стрельцов. Рядом тут же вырос Василий.
- Царь… Надежа-царь… - прошелестело в толпе, и все разом опустились на колени.
- Встаньте, люди доблые, - скомандовал царь, - и сказывайте, чего плосите.
Он уже не старался подделывать свою речь под детскую, лишь слегка картавил: ведь "официально" ему было пока лишь шесть лет. Поэтому он немного смягчал "р", словно добавлял в произношение французский акцент.
Мужики поднялись, и чернобородый с поклоном ответил:
- Батюшка, вовсе нам жизни не стало. Уж так-то тяжко было в разрушное время, а все лучше, чем ноне. Вестимо ж, без соли и еды нет, с нею и рыбу с мясом на зиму готовим, и овощи всякие. А тут бояре уж такие подати соляные ввели заместо стрелецкой и ямской деньги… И солюшку-то, кормилицу нашу, купить неподъемно стало. В несносном ярме мы, обхудали вконец, и как до следующей весны протянуть, не ведаем. Да и у купцов торговлишка зачахла, и служилый люд стонет… Не осердись, государь, на моление наше, всем миром тебя просим - прикажи все по-старому возвернуть.
- Врешь! - в гневе вскричал Шереметев, брызгая слюной. - Соляная пошлина невелика совсем!
- Невелика?! - взвился чернобородый. - Аль не ты на ней, боярин, добреешь, покамест мы жилы надрываем?!
- Ах ты…
"Соляной бунт! - мысленно ахнул Петр. - Но как же? Ведь он должен быть лет через тридцать с лишним… Выходит, история настолько ускорилась из-за того, что я со шведами и поляками мир приказал заключить раньше? Матерь Божья, какие еще сюрпризы меня ждут?!"
Он решительно топнул ножкой.
- Хватит! Федол Иваныч, ступай в калету. А ты… как звать тебя?
- Платошкой, царь-батюшка.
- Платон, а фамилия?
- Из сельца Гусево мы, милостивец.
- Слушай меня, Платон Гусев. Обещаюсь во всем лазоблаться и сделать, как для налода лучше. А тепелича ступайте с Богом.
По толпе пробежал уважительный шепоток. Гусев обернулся к соратникам, словно спрашивая совета - со всех сторон ему утвердительно кивали мужики.
- Добро, государь. Мы рабы твои верные, как велишь, так и сделаем. Только ж и ты слово свое не нарушь.
Сев в карету, Петр отрезал:
- Плоясни все, Федол Иваныч, да виновных накажи.
- Накажу, батюшка, накажу, - усмехнулся в усы Шереметев.
Едва приехав в Теремной дворец, Петр велел позвать к себе Воротынского.
- Ну-ка, сказывай, Иван Михалыч, как народ живет-поживает?
- Дык ведь по-всякому, батюшка, - развел руками боярин. - Кто с утра до ночи пашет, так вроде и неплохо живет.
Филимон, сидевший за столом в углу комнаты и все тщательно записывающий, тихо крякнул.
- Про что ж мне мужички на дороге баяли? Мол, соляную подать бояре ввели и последние жилы из народа тянут? Сядь-ка, Иван Михалыч, да сказывай все по порядку.