Дикки кивнул, продолжая:
- Ты спросишь меня, что же стало с его блестящим черным Эль Камино? Так я скажу тебе. Я купил её у его папочки полгода назад, и в данное время занимаюсь её ремонтом.
Боллз выглядел ошеломленным.
- Ни хера себе, Дикки, это была самая быстрая тачка в округе!
- Всё правильно, но, видишь ли, у неё полетел движок, прежде чем Туркота зарезали. И я восстановил его, но, как выяснилось, трансмиссия тоже была сломана. Так что теперь мне ещё нужна и новая коробка, а это 1200 баксов. Так что как только я скоплю достаточно денег, я брошу эту дрочильную работу, и буду ездить на самой быстрой машине в округе, вот тогда я получу настоящую работу.
- Какое, блядь, отношение быстрая машина имеет к настоящей работе? - Не понял его Боллз.
Дикки сел на скамейку и прошептал:
- Сопля Маккалли и Клайд Нэйл нанимают парней в этих краях, только они берут на работу тех чуваков, у кого быстрые тачки, чтобы перевозить самогон, во все эти сухие округа в Кентукки. Они не наймут тебя, если у тебя нету быстрой машины, потому что, видишь ли, у тебя должна быть такая тачка, которая обгонит парней из АТФ и машины преследования штата. Но с моей Эль Каминой? Я съебусь от чего угодно на дороге.
Боллз кивнули, съев еще несколько куриных наггетсов.
- Не сомневаюсь, что так и будет, Дикки.
- Маккали платит пару сотен наличными в день, и это только за один рейс.
Боллз снова подумал...
- А с партнером, помогающим тебе, ты сможешь делать две ходки за день и пилить бабло поровну с ним...
Выражение лица Дикки омрачилось. Он мог чувствовать запах дерьма так же хорошо, как и любой другой человек. - Ты хочешь, чтобы я взял тебя с собой? Тогда ты должен принести что-нибудь на стол, брат.
Боллз обнял Дикки.
- Как я понял, дружище, тебе нужна коробка передач за 1200 долларов, а мне нужна работа на этот месяц.
- Почему только на месяц?
- Я же тебе объясняю, - сказал Боллз. - Примерно через месяц я получу чек на кругленькую сумму, но до тех пор я не хочу есть мусор из баков.
Дикки хмыкнул:
- Едрён батон, Боллз, я не хочу видеть, как ты голодаешь, но я смогу заняться самогонкой самое быстрое через шесть, восемь месяцев. Работая на этой работе. - Дикки указал на раздутые пластиковые пакеты. - Вот как долго мне придётся копить двенадцать сотен.
Боллз усмехнулся улыбкой барыги из подворотни:
- Просто послушай меня, друг. Я сейчас иду домой к папе, но позже встретимся сегодня в перекрёстке, в полночь, слышишь?
Дикки выглядел смущенным.
- На каком ещё перекрёстке?
- Не на каком, а в каком Дикки встретимся в баре, - подмигнул ему Боллз, - я дам тебе там бабло на новую коробку... - А затем он встал и пошёл вниз по улице. Он подбрасывал куриные наггетсы в воздух и ловил их ртом.
"Ну разве это не дерьмо какое-то?" - Подумал Дикки. Затем он вздохнул и потащил большие пластиковые мешки в прачечную...
2
"Теперь я знаю, как Рокентин чувствовал тошноту Сартра", - подумал писатель. Автобус загремел и затрясся, когда устрашающе взлетел вверх в горку вдоль изгибов леса. Он сидел в самом конце салона —это была его Карма. На таких местах даже бомжи не хотели бы сидеть. Использованные презервативы были засунуты в щели окон, в то время как на полу лежали несколько использованных шприцов.
У писателя был огромный опыт путешествия на общественном транспорте; ему нужно было следовать зову своей Музы, а это был самый дешевый способ. Кроме того, ему нужно было увидеть жизнь обычных людей изнутри. Он воображал себя провидцем и, следовательно, искателем.
И чего же он добивался?
Истинности человеческого состояния.
Это был реальный мир - и часто красивый - с другой стороны окон в комплекте с табличкой, которая гласила: " Тяните красную ручку, чтобы разбить окно".
Автобус вонял. Это было единственное, к чему он не мог привыкнуть. Это был запах жизни и, в некотором смысле, запах истины - действительно, истины! - чего писатель жаждал больше всего на свете. У большинства людей были личные девизы, например: другой день - другой доллар, или сегодня первый день моей новой жизни, или каждый день я становлюсь все лучше и лучше. Но девиз писателя был таков: насколько сильна сила истины?
Это был не столько девиз, сколько универсальный запрос. Это было топливом для его существования...или оправдания.
Правда в том, что может существовать только в его суровых, обличенных словах, которые он читал сам себе. Черные чернила на белой бумаге...и миллион субъективностей между ними...
Это все, ради чего он жил как художник, и большинство людей могло бы посчитать это благородной целью.
Тем не менее, автобус смердел. Конечно, они все были вонючие в какой-то степени, но этот был хуже всех. Это был запах, который он много раз пытался обрисовать словами, и лучшее, что он мог придумать, было: грязные носки, смешанные с вонючими подмышками, сочетающие в себе запах грязного влагалища проститутки, впитавшего в себя что-то смутно сладкое.
Это была та сладость, которую он никогда не мог выделить и идентифицировать. Что-то напоминающие засахаренные кусочки папайи? Инжира? Или имбиря?
Запах был чем-то вроде этого, но он не был достаточно отчётлив. Неспособность определить его была одной из бесчисленных неудач писателя, и хотя он рассматривал неудачи, как нечто более важное, чем успех, это была конкретная неудача, которая всегда приводила его в ярость.
Рядом с ним сидела женщина неопределенной расы, она, должно быть, весила триста фунтов, если не больше. Ее руки были в обхвате больше, чем у писателя ноги. Она вошла в автобус на одной из остановок и, конечно, свободных мест больше не было. Женщина достала из своей сумки большой пакет фисташек и принялась их громко есть. Между звуками чавканья, удушливой вонью и охватывающей клаустрофобией писатель был готов выпрыгнуть в окно. Он посмотрел на часы Таймэкс Индинго и увидел, что было 6 вечера.
Один Бог знал, когда они приедут в Лексингтон.
На пластиковой спинке сиденья перед ним кто-то написал маркером: идеальный матч - твоя жена, мой нож, и чуть ниже приписал: убить всех белых, Ниггеров, Жидов, Муслимов, Индусов и Пидерасов!
Любопытно, подумал писатель. По крайней мере, американцы азиатского происхождения могут спать спокойно...
Толстуха рядом с ним перестала есть и уснула, ее пасть была разинута, словно воронка от взрыва. Писатель не смог удержаться; он достал свой фломастер и приписал: природа, как и внешность, является не просто ИММАНЕНТНОЙ проблемой сознания разума, но и проявлением в своем собственном праве субактуальной духовной реальности.
Супер, подумал он.
Именно тогда угроза потенциальной символики прижалась к его лицу, как липкая рука. Мои часы! Непрошеная мысль, пришла ему в голову.
Что заставило его так подумать?
Он снова посмотрел на свои Таймекс Индигло. С обратной стороны было написано: "8-летняя батарея", он помнил, что купил их восемь лет назад.
Что бы это могло означать?
Время вышло, догадался он.
Например, когда рассказчик фильма Бергмана говорил: " В полночь...воет волк", это означало что-то плохое? Глубокая литературная аллюзия, понятная только самым проницательным?
Или это была просто претенциозная какашка?
Переговорное устройство затрещало, и пробасил голос водителя: "Следующая остановка - Люнтвилль".
Писатель никогда не слышал об этом месте и обрадовался, когда выглянул в окно. Это напомнило ему о том шоу, которое он видел на кабельном канале о семье Аппалачей: ржавые трейлеры, полуразрушенные покосившееся дома, автомобили, стоящие на кирпичах. Многие дома, очевидно, все еще были заселены. Разбитая дорога пролегала через дикие леса с обширными запущенными сельхозугодиями, со стоящими на них измученными тракторами, алыми от ржавчины. Когда они проезжали еще один полуразвалившийся дом, писатель заметил, что вся семья сидела с каменными лицами на разбитом крыльце: пожилой мужчина в комбинезоне, потягивал прозрачную жидкость из банки, женщина с мужественным и обветренным лицом чистила листья кукурузы, их дочь, подросток в лохмотьях и мутных пятнах, засохших на груди, курила трубку, и голый грязный парень лет шестнадцати, сидевший на досках, вздрагивающий, как будто от болезни Паркинсона.
"Белое отребье", - подумал он.
В конце концов дорога превратилась в то, что, по-видимому, было главной дорогой городка Люнтвилля. Его взору предстали витрины, забитые фанерой, с обеих сторон улицы. Водитель заругался с каким-то акцентом, когда светофор на ближайшем перекрёстке зажегся красным; автобус завизжал тормозами, поднял облако пыли и остановился.
На перекрёстке не было видно никаких других транспортных средств.
Тогда мысль зажгла восхитительный эстетический огонь в голове писателя. БЕЛАЯ ГОТИКА! Ему захотелось закричать от радости.
Это будет моя следующая книга!
Он уехал из Инсвича на этом автобусе три дня назад и молился, чтобы на него снизошло озарение. Но новая идея для книги так и не приходила ему в голову.
До сих пор.
"О, Боже... Это будет мой самый настоящий роман... Я выиграю национальную книжную премию!" - Мечтал он теперь.
Затем в следующую долю секунды, словно вспышка смерти, весь роман пролетел перед его мысленным взором...
Несколько мгновений спустя автобус остановился перед магазином. Крошечный знак на уличном фонаре гласил: "ГРЭЙХАУНД ДЕПО. ЛЮНТВИЛЛЬ".
К выходу поковылял старик с бородой и седыми волосами. Писатель схватил две своих сумки и собирался последовать за ним после того, конечно, как попросит бегемота, сидящего рядом с ним, встать, чтобы он мог протиснуться. Моржовое лицо женщины было устремлено на него; на её лбу была большая россыпь родинок.
- Я видела, как ты писал это грязное дерьмо на сиденье, -произнесла она с гневным лицом. Между ее непомерно большими зубами застряла зеленая фисташка.
- Это Вильгельм Лейбниц, - ответил писатель.
Когда он прошел по салону к выходу, водитель сказал ему:
- Я думал, ты едешь в Лексингтон, - мужчина произнес слово как "Рексингтон". Он был американцем азиатского происхождения.
- Я пережил творческий приход, пришла новая вариация моей Музы, - ответил писатель. - И, к сожалению, ваш автобус слишком зловонный.
Раскосые глаза водителя смотрели на него с непониманием.
- Зловонный?
Кто-то из салона выкрикнул:
- Он имеет в виду, что твой автобус воняет!
- О...
Затем пассажир с более отчетливым голосом добавил:
- Да, это смердит мертвечиной, смешанной с запахом кураги. Знаешь, как сильно ты запоминаешь запах, когда ешь такое!
Писатель посмотрел назад, словно в сверкающую пропасть. Человек, который сделал сравнение, был изможденным стариком в очках и с небольшим неправильным прикусом челюсти. Он выглядел таким же счастливым в автобусе, как и писатель.
- Благодарю вас, господин, - сказал он и выскочил из автобуса.
Автобус рванул с места с оглушительным ревом через несколько секунд после того, как дверь за ним захлопнулась. Писатель почувствовал, как его окатило пылью и выхлопными газами; последний взгляд на автобус показал ему мазок лиц, как у привидений, заставив его вспомнить Эзру Фунта на станции метро. Старик, который вышел с ним, упал от ревущей вакуумной тяги.
Писатель помог ему подняться.
- С вами все в порядке, сэр?
- Водила - гук недорезанный! - Выругался старик. - Спорим, он это специально сделал! Хочет отомстить нам за то, что мы взорвали его дерьмовую страну!
- Я думаю, что он был японцем... А ведь мы взорвали и их страну тоже.
Старик взмахнул разгневанным кулаком в воздух.
- Я всего-то должен был съездить к Индусскому врачу в Пуласки на обследование, а он сказал, что у меня диабет!
- О, жаль это слышать. Первого типа или второго?
Старик уставился на него:
- Откуда я знаю? Я только понял, что этот козел был Индусом, и я едва ли мог понять, что он там лопочет... Конечно, может, он и не был Индусом, потому что у него не было точки на лбу. Тогда кто он такой? Гребаный араб?
- Я уверен, что не знаю этого, сэр.
- И посмотри сюда! - Старик продолжал бить себя в грудь. Он приподнял штанину, чтобы показать опухшую лодыжку фиолетового цвета, как кожа баклажана.
Фу, подумал писатель.
- Черномазый ублюдок сказал, если я хочу жить, то нужно, чтобы мои чертовы ноги отрезали! И знаешь, что еще нужно сделать? Говорит, я должен заплатить ему за это! Восемь сотен баксов, у козла хватило смелости сказать мне, что это скидка для бедных!
Писателю было жалко старика...
Тусклые глаза всматривались ниже пушистых белых бровей.
- Ты ведь не из этих мест, не так ли, мальчик?
- Нет, сэр. Я из... - Писатель запнулся. Я пришел из ниоткуда, хотел ответить он. Но он выбрал случайный город в своей голове. - Я из Милуоки.
Старик напрягся.
- Из того же места, откуда этот парень из новостей?
- Простите меня?
- Это было во всех новостях последние три дня подряд!
- Я ехал в автобусе последние три дня подряд...и ничего такого не слышал. Что-то случилось в Милуоки?
- Чертовски верно. Копы поймали какого-то парня с трупами в квартире, его холодильник был забит отрезанными головами. Сказали даже, что одна голова была в аквариуме с лобстером! Вроде, это был гомик...наверное, выпил молофьи больше, чем я самогона за всю жизнь. И у него в шкафу висели отрезанные руки.
- Ужас какой...
Теперь, казалось, старик был раздражён ещё больше.
- Что такой городской парень, как ты, делает в нашем городе?
- Я следую за своей музой, так сказать.
- За кем? - Не понял его старик.
- Я писатель, пишу современную фантастику с различными философскими системами.
Старик ухмыльнулся и посмотрел слезливыми глазами на ноги писателя.
- Где ты купил эти дерьмовые туфли, парень? В К-Марте?
Писатель был удивлен.
- На самом деле, да.
- Они выглядят, как дерьмо, сынок, и если ты писатель, то у тебя должны быть деньги...
Писатель засмеялся.
- Меня зовут Джейк Мартин, сынок, я живу один в миле от Каунти-Роуд, и я лучший сапожник в округе. Приходи ко мне за настоящими туфлями.
Писатель подумал о потрясающей иронии. Сапожник...останется без ног...
- Я обязательно приду к вам.
- Буду ждать, - а затем старик начал ковылять прочь.
- Не могли бы вы уделить мне минутку, сэр? Где я могу найти здесь жилье?
Большая черная вена надувалась под фиолетовой лодыжкой. Костлявая рука указала куда-то в сторону.
- Вы можете попробовать снять номер у Энни, а в паре миль от сюда есть дом Гилмана, но парень с деньгами, как вы, не захочет оставаться там, потому что это грязная дыра, полная заразных пёзд. - Костлявая рука указала вниз по улице.
- Большое спасибо за уделенное время, сэр.
- Свидимся, - старик ковылял прочь, махая рукой.
Мой первый значительный словесный обмен с местным населением, понял писатель. Через квартал он заметил ряд магазинов, большинство из которых были закрыты, но один с вывеской "Братья Лаундермот" выглядел открытым, потому что молодой толстый человек заносил внутрь большие пластиковые мешки. После трёх дней в автобусе всю одежду, которую он носил, нужно было постирать. Дважды. Закрытые магазины стояли через дорогу от прачечной, но одно заведение, казалось, было открыто, потому что оттуда вышел человек с довольной усмешкой в клетчатой рубашке и ковбойской шляпе. Через мгновение из той же двери вышла женщина и присела на скамейку покурить. Она понюхала палец? Своеобразно, подумал писатель.
На следующем перекрестке стоял ресторан быстрого питания Венди, несколько посетителей можно было видеть в окнах. Он
никогда не был в Венди. Кто-то однажды сказал ему, что в этой сети подают квадратные гамбургеры.
Вниз по улице в противоположном направлении он заметил захудалый кабак. Слава Богу, здесь есть бар... Затем он заметил деревянную вывеску таверны: "Перекресток" .
Любопытно...
Писатель не мог сосчитать, сколько таверн, в которых он бывал, носили одно и то же название. Это было название, богатое аллегорическим обещанием, и ему это нравилось.