— Ты уверен, что мы движемся правильно? — снова подала голос Гончая, у которой всего через пару десятков шагов начали замерзать руки.
Эльф скосил на нее глаза и с беспокойством отметил, что змеиная чешуя на ней стремительно покрывается изморосью. Вокруг, кажется, стало еще холоднее. Настолько, что он без всякого стеснения закутался бы в теплое одеяло и с удовольствием напялил меховую шапку. Однако ничего похожего поблизости не оказалось. И если у него на плечах висела кожаная куртка в довесок к рубахе, то клацающая зубами Гончая щеголяла в одной лишь чешуйчатой броне. И тонкий доспех явно не защищал ее от мороза.
— Оставь, — поморщилась Белка, когда его руки дернулись к вороту. — Твоя куртка меня не спасет, а тебе еще пригодится. Потому как, думается мне, ветер определенно крепчает.
— И что?
— А то! Ты ж у нас герой! Собой прикроешь, защитишь слабых и накормишь сирых… сп-паситель! Стой, кому сказала! Не трогай куртку! Вот продует тебя на таком морозе, сам будешь виноват, — буркнула она. — Иди вперед, ушастый, а я, так и быть, сзади пристроюсь. Так и теплее, и удобнее будет, потому что я вовсе не уверена, что нас в скором времени не сдует. А ты и потолще, и потяжелее… какое-никакое, но все-таки укрытие.
Таррэн скрепя сердце признал, что она права. Но решения все равно не изменил — упрямо стянул куртку и быстро накинул ее на Гончую, пока та не вздумала отказаться. Закутал, как младенца, застегнул на все пуговицы и с сожалением подумал, что больше ничего сделать не может, потому что шляпы у него не было, от рубахи проку никакого, а по поводу штанов лучше даже не заикаться. Оставалось пожертвовать тем, чем мог, и надеяться на то, что этого будет достаточно, чтобы она не замерзла.
— Таррэн!
Эльф быстро отвернулся и, не слушая возражений, пошагал вперед. Белка посопела, побурчала для приличия, а потом подвернула чересчур длинные рукава восхитительно теплой куртки и поспешила следом, пока глупый нелюдь не вляпался во что-нибудь серьезное. Быстро нагнала, пристроилась сзади и, ступая след в след, посеменила по еще теплым следам, старательно наступая на его широкие отпечатки, из которых не успело выдуть тепло.
Словно дожидаясь неудачливых путников, из-за угла хищным зверем набросился свирепый ветер, заставивший обоих плотно зажмуриться и непроизвольно задержать дыхание.
Гончую тут же передернуло. По лицу немедленно забарабанили маленькие градины, вокруг завыла самая настоящая метель. Температура в тоннеле снова понизилась, да так резко, что это казалось невозможным. Под ногами появились первые маленькие сугробы, которые приходилось месить сапогами, а затем, низко пригнувшись, буквально проламываться вперед сквозь быстро крепчающую вьюгу.
Скажи кому, что из адского пекла они снова попали в зимнее царство, не поверят же! А так оно и было! Лабиринт словно издевался над своими жертвами, нарочно подсовывая неодетым гостям именно то, чего они меньше всего ожидали встретить.
Таррэн уверенно шел вперед, принимая на себя удары разбушевавшейся стихии. Его ноги тонули в рыхлом снегу сперва по щиколотку, но вскоре стали проваливаться уже до середины голеней. Волосы покрылись инеем. Ресницы обледенели, на щеках появился нездоровый румянец. От горячего дыхания на вороте рубахи повисли острые сосульки. Сильные плечи напряглись, пытаясь удержать стремительно убегающее тепло, зубы до скрипа сжались. Одной рукой ему приходилось прикрывать глаза от ветра, а второй нащупывать перед собой стену. Да еще и ноги ставить крайне осторожно, чтобы не споткнуться или не поранить онемевшие от мороза пальцы о невидимые камни, так как он был совсем не уверен в том, что сумеет вовремя почувствовать неладное.
А тоннель все не кончался. Он, как специально, продолжал издевательски тянуться вдаль, непрерывно изгибался, путал и уводил стремительно замерзающих путников куда-то вниз, на самое дно. Ни одного прямого участка по пути, ни единой развилки, ни даже крохотного уступчика, за которым можно было переждать непогоду или хотя бы передохнуть. Лабиринт насмехался, вынуждая гостей цедить страшные проклятия, и виток за витком уводил их все ниже.
Через какое-то время эльф отчетливо понял, что не сможет бесконечно бороться с лютым холодом: его буквально вымораживало изнутри. Потом был вынужден признать, что переоценил свои силы и что ничего не видит впереди, но внутренним зрением ощущает, что дрянной коридор заканчивается, и там есть еще один зал. Быть может, в нем станет теплее?
Позже эльф сообразил, что уже стоит в том самом зале, но тепла в нем не только не прибавилось, а стало еще хуже. Белоснежные сугробы возвышались уже до колен, и сквозь них приходилось идти, как в свирепую пургу на самой окраине мира. Пальцы на руках почти перестали гнуться и скрючились некрасивыми клешнями. Ноги он перестал чувствовать раньше, однако интуиция подсказывала, что внизу под слоем рыхлого снега лежит сплошной покров из грубо смерзшегося льда. Причем с очень острыми кромками, которых его пострадавшие сапоги явно не выдержат.
Единственный выход был в скорости: чем быстрее им удастся покинуть виток, тем лучше. Но ветер, как назло, усилился и тормозил их движения.
Таррэн пригнулся, упрямо ломясь сквозь бурю, которая все стремительнее набирала обороты, и с беспокойством подумал о маленькой Гончей, что ухватилась сейчас за его пояс и едва сдерживала дробный стук собственных зубов.
Как она? Справится? Дойдет?
Внезапно в спину что-то с силой ткнулось, и эльфа даже через рубаху обожгло прикосновением.
— Н-не подумай плохого, ушастый, — клацая зубами, предупредила поскользнувшаяся Белка, неохотно отстраняясь. — Я н-не специально. Это в-вынужденная мера. Чтобы ты не околел от холода, ясно?
Таррэн покосился на ее побледневшее лицо, приметил отчетливую дрожь, которую она уже не могла скрыть, и с тревогой поджал губы. А затем неожиданно решил, что Белка, как ни хорохорилась, все же немало отличается от коренных обитателей Серых пределов. Хотя бы потому, что местное зверье весьма равнодушно относилось к холоду, ужасно не любило огонь и старательно избегало приближаться к нему даже на сотню шагов. А Белка, напротив, оказалась не готова к морозам.
Вон как трясется, хоть и пытается выглядеть невозмутимой. Губы посинели, а доспех, способный уберечь от жара саламандры, стал жестким и неподатливым. Будто сковал ее нерушимой броней, заключил в ледяные объятия, покрылся белоснежной коркой и начал определенно ее тяготить.
Белка неожиданно покачнулась и с неимоверным усилием сделала новый шаг, цепляясь онемевшими пальцами за эльфа как за поводыря. Неуверенно шагнула раз, другой, третий. Но все медленнее и неохотнее, будто передвигалась на несмазанных шарнирах. В какой-то момент она странно дрогнула и почти застыла, словно окончательно влипла в гигантскую паутину. А через пару шагов остановилась полностью, прекрасно понимая, что больше не сдвинется.
От этой мысли в ее глазах метнулся настоящий ужас, лицо напряглось, но тело даже не дрогнуло. Только натужно хрустнул обледенелый доспех, негромко скрипнули примороженные чешуйки, и все. Могучая Гончая окончательно примерзла, провожая тоскливым взглядом медленно удаляющийся силуэт эльфа.
«Иди, — подумала она, пошатнувшись от очередного порыва ветра. — Ты важнее. Ты должен».
Доспех издал пронзительный скрежещущий звук и, словно в отместку, сдавил грудь ледяными тисками.
Таррэн обернулся на шум, вовремя углядел беспомощную Гончую и, прыгнув обратно, едва успел схватить ее на руки. Мышцы протестующе заныли, потому что никак не собирались тащить обледенелую статую, но все-таки справились. Он успел ее поймать, а затем до боли сжал челюсти и пошел дальше, один, прижав неподвижную Белку к груди и старательно отогревая ее своим дыханием.
— Дурак, — неслышно прошептала она, едва губы смогли шевелиться. — Ты важнее… брось!
Он упрямо мотнул головой.
— Нет.
— Таррэн, пожалуйста!
— Нет! — свирепо выдохнул эльф.
Теперь, когда его руки оказались заняты, он больше не мог уберечь лицо от неистовствующей стихии. Бешеный ветер с воем стегал его кожу, безжалостно выворачивал веки, холодной змеей пробирался под ворот, толстой коркой льда покрыл волосы, щеки, нещадно морозил нутро. Метель внезапно закрутилась так плотно, что перед шатающимся эльфом встала сплошная стена: снизу — слипшаяся, отвратительно плотная масса до самых бедер, сверху — колючая вьюга. Каждый шаг теперь давался с огромным трудом. Руки как обняли неровно дышащую Гончую, так и примерзли, не способные ни защитить ее больше, ни отпустить. Сердце и вовсе превратилось в кровавую сосульку, но слезящиеся глаза ни на миг не отрывались от искаженного лица Гончей, которая продолжала беззвучно что-то шептать.
— Пусти… пусти… брось сейчас же, придурок!..
Таррэн лишь рычал сквозь плотно сомкнутые губы.
Он не смог бы ее выронить, даже если бы захотел: пальцы просто не гнулись. Зря она просила, умоляла. Но даже если бы руки могли шевелиться, он бы сделал лишь одно движение — перехватил ее поудобнее, чтобы не потерять по дороге, и прижал к себе так крепко, как только позволила совесть. Он не мог ее оставить, потому что это значило бы оставить свою душу. А потому упорно тащил на себе, боясь только одного: что ледяной плен скует ее слишком сильно и в один прекрасный момент уже не позволит сделать вдох.
Весь окружающий мир сузился для него до крохотного островка длиной в один неимоверно долгий шаг. Спереди, казалось, намело целые горы снега, громоздящиеся одна над другой так плотно, словно готовились погрести под собой дерзкого нелюдя с головой. И с каждой минутой они становились все выше, круче и неприступнее. Только в паре шагов за спиной еще виднелась проторенная им дорожка, но и она стремительно исчезала за густыми белыми облаками.
Отчаявшись разглядеть хоть что-то, Таррэн в конце концов прижался лбом к холодной щеке Белки, закрыл глаза и лишь пытался уловить ее дыхание, которое опять стало ненормально редким. Прочная чешуя сжималась вокруг нее подобно смертельной удавке, и очень скоро должна была прекратить мучения.
По щеке Белки скользнула крохотная слезинка, но мигом застыла блестящей драгоценностью, заставив эльфа несильно вздрогнуть и поднять голову: Гончая прекрасно понимала, что происходит.
«Уходи! — молча кричали ее глаза. — Ты еще можешь! Не трать силы!»
«Нет, — подумал он, остро жалея, что не может даже пошевелить губами. — Ни за что».
«Болван!»
«Ну и пусть».
«Таррэн!..» — Белка едва не взвыла, но смогла лишь судорожно вдохнуть и с каким-то злым удовлетворением констатировать, что ее время все-таки закончилось. Не слишком-то его оказалось много, не слишком оно было хорошим. Зато теперь ей больше не придется мучиться ни с узами, ни с проклятием своим, ни с дурным нелюдем, который так мало ценит столь редкую в наши дни изиаровскую шкуру. К тому же Крикун, сам того не зная, оказал остроухому услугу, потому что упрямому идиоту все равно придется ее бросить: тащить труп, шагая по грудь в обледенелом сугробе, мог только безумец. Но тут уже нечего жалеть и не на что надеяться. Придется ему смириться и дальше идти одному.
«Я больше… не могу… дышать… брось!»
Она на мгновение замерла, во второй раз за последние сутки ощущая дыхание Ледяной богини, сделала еще один долгий выдох и наконец застыла, невидяще уставившись перед собой. Какое-то время ее сердце еще трепетало, отчаянно не желая сдаваться, но потом веки плавно опустились, зрачки резко сузились, а затем начали медленно расширяться. Перед глазами у Белки все поплыло, сознание помутилось, куда-то исчез страшный холод. Пришло мягкое, живое, долгожданное тепло. Блаженное тепло, которого она почти не знала.
Таррэн, почуяв неладное, тоже остановился и с тревогой всмотрелся в припорошенное снегом лицо, затем приложил ухо к груди, к губам. И внутренне похолодел: Гончая действительно не дышала.
— Белка? — хрипло прошептал он. — Белка! Очнись! Ты меня слышишь?! Белка!!!
Она не пошевелилась. Казалось, она просто уснула, но у эльфа что-то оборвалось внутри: не умела она сдаваться, не могла просто так забыться и оставить его умирать одного. Нет, только не она!
— Белка!
И снова тишина. Ни шороха, ни вздоха, ни мимолетной улыбки на посиневших губах. Только еще одна слезинка скользнула по щеке да медленно угасли голубые радужки, красноречиво свидетельствуя: все закончилось, и это совсем не сон.
Она не вздрогнула даже тогда, когда он со стоном прижался к ее губам в безумной надежде вдохнуть в нее жизнь. Не почувствовав тепла, Таррэн содрогнулся от ощущения непоправимого: перед ним была статуя — холодная, неподвижная и… мертвая.
Таррэн застонал уже вслух, шаря по равнодушному снегу полубезумным взглядом. Он стоял, опасно пошатываясь, в самом центре бушующей бури. Не чувствуя колючих льдинок, впивающихся в щеки. Не видя ничего вокруг. Не замечая, как из многочисленных порезов сочится кровь. Только на душе вдруг стало оглушительно пусто и почти так же холодно, как в проклятом Лабиринте.
Белик… Белка… малыш…
Лабиринт пугливо притих, ощущая отголоски горя хозяина, но Таррэн уже ничего не видел: упав на колени, он вжался лицом в заледенелый доспех Гончей и тихо застонал, понимая лишь одно: он опоздал.
«Белка…»
Где-то неподалеку злорадно расхохоталась извечная тоска.
— Будь ты проклят! — неистово выдохнул темный эльф, вдруг вскинув запорошенное снегом лицо к потолку. Внутри него шевельнулась потревоженная сила. И послушный «Огонь» заструился по венам, с ревом выжигая поселившийся там холод.
— Будь ты проклят! — раненым зверем взревел наследник Изиара, горестно прижимая к себе неподвижное тело, и мир мгновенно потонул в пламени его ненависти — к проклятому прошлому, к жестокому настоящему и к будущему, которого не будет. К этому небу, что никогда больше не засияет восхитительной синевой ее глаз. К проклятому долгу. К сотни и тысячи раз проклятой крови темного эльфа, позволившей Лабиринту забрать еще одну жизнь.
Таррэн крепко зажмурился, позволяя магии вырвать изнутри все, что еще жило. Зачем ему теперь? Он вздрогнул, когда в тело вонзились миллионы иголок, захрипел от боли в изувеченных ногах и жадно глотнул резко потеплевший воздух. Ничего, ему уже недолго осталось — огонь, как известно, не щадит живущих. А посмертное проклятие мага и вовсе живет лишь за счет призвавшего его безумца — «Огонь жизни» полыхает недолго, зато очень мощно. Как раз что ему нужно.
Поднявшееся до самого потолка пламя мгновенно испарило наметенные возле эльфа сугробы. Окатило расплавленной лавой весь зал, плеснуло горячей волной на стены. А затем с бешеным ревом ударилось во что-то твердое, взвыло в последний раз, разочарованно откатилось и вернулось к хозяину.
По телу эльфа прокатилась вторая волна неистового жара. Таррэн разом взмок, ощутил стремительные ручейки, бегущие по разгоряченному телу. Почувствовал талый снег на холодных щеках, судорожно сглотнул, смутно дивясь его соленому привкусу. Надолго застыл, горестно зажмурившись и пытаясь уйти следом за Белкой. Но не смог: Лабиринт в последний момент остановил бешеную пляску огня. Просто задул гигантскую свечу чужой ненависти и оставил измученного эльфа в горестном одиночестве. Живым. Полностью опустошенным. И снова проклятым.
Когда Таррэн открыл глаза, то обнаружил себя стоящим посреди выжженной дотла пустыни, на расплавленных от жара камнях. С заметно полегчавшей ношей на отчаянно ноющих руках, с которых тоже капало, будто с деревьев по весне. А в нескольких десятках шагов впереди, за широкой просекой из оплавленных стен, до сих пор искрила покореженная и нещадно оплавленная дверь.
Перехватив обмякшее тело Белки, он как в бреду доковылял до спасительного выхода, который сам же и сотворил. С каким-то поразительным равнодушием констатировал, что почти выпустил на волю «Огонь жизни», что мог уничтожить разумный Лабиринт и амулет. С сожалением подумал, что именно это послужило причиной столь резкой перемены климата. А затем с накатившим ожесточением решил закончить начатое. Сегодня же. Сейчас. Сразу после того, как найдет подходящее место для могилы.
Он не стал оборачиваться, заслышав тихий звук закрывшегося прохода за спиной: это уже не имело значения. Ничто больше не имело значения. Даже жизнь.
Эльф прошлепал босыми ногами в угол небольшого оазиса — точь-в-точь такого же, как оставленный им немногим ранее. Затем некстати вспомнил, что в то время Белка была еще жива и, не сдержавшись, застонал, потому что в отличие от нее все еще мог чувствовать и пока еще мог страдать. После чего с величайшей осторожностью положил Гончую на траву, бережно отер ее осунувшееся лицо, на котором блестели прозрачные капельки, подозрительно похожие на слезы. А затем измученно прижался щекой к ее лбу и так замер, не в силах поверить, что не смог ее защитить.