Он совершенно точно считал, что имеет на нее полное право. А я должна оправдываться, защищаться. И деньги, которые он предлагал за молчание…
Это не было попыткой задобрить и откупиться. Это была жажда унизить еще больше того, кто только что опустился в твоих глазах, и по ком хочется пройтись каблуками.
Я легко определила это желание — скорее всего потому, что у меня самой давно мелькали такие же мысли в отношении Тумачева. Так странно… В ту минуту его эмоции во многом отзеркаливали мои. Я была не против его раздавить. Он тоже видел во мне нечто вроде дождевого червя. Я считала, что он упал ниже плинтуса. А он легко мог отдать мне роль таракана. Я была уверена, что права в своей злости. И он…
Он считал также! Он был уверен, что правда на его стороне!
И вот это… Наверное, именно это и сдерживало меня от того, чтобы хорошенько двинуть его. А еще хотелось докопаться, попытаться понять, что с ним не так… А с ним явно что-то было не так.
— Ты просто еще одна попрошайка! — моего одногруппника настиг новый приступ веселья, а глаза оставались злыми и… разочарованными. — Ты просто хотела денег! Так почему ты молчишь? Говори: сколько и сваливай! Одной бродяжке уже заплатили — на тебя тоже хватит. Только проваливай, прошу тебя, проваливай, Соколова, потому что…
Я позволяла Тумачеву говорить. А сама слушала и наблюдала. И все больше убеждалась, что здесь какая-то путаница, паутина из событий и странных эмоций.
— Иначе ударишь? — пристально глядя ему в глаза, задала важный вопрос.
— Да пошла ты! — отшатнувшись, он убрал свои руки и, я видела, с трудом удержался от того, чтобы сплюнуть на пол. — Я с женщинами не воюю. Даже с такими, как ты!
— А с детьми?
— Ты не только жадная, Соколова — никак сумму не посчитаешь, которую можно с меня состричь! — он полоснул по мне презрительным взглядом. — Ты еще и чокнутая! Проваливай, Соколова! Сбросишь потом см-с и номер карточки, и… К осени, надеюсь, остыну и снова смогу тебя просто не замечать.
Он устало выдохнул, отвернулся, и…
— А мальчика? — разминая запястья, спросила я.
Он обернулся и изумленно взглянул на мой плоский живот. А потом скривился еще презрительней: мол, ну ты и дура, мы же даже ни разу не целовались!
И я поняла, вернее, теперь убедилась, что он понятия не имеет о Прохоре! Не знаю, как это вышло. Вернее, ясно, что постарались родители. Но как он до сих пор не узнал всей правды здесь, в больнице, где его ненавидели все медсестры и вряд ли хорошо относились врачи? Даже с учетом, что им хорошенько платили…
Впрочем, деньги меняют не только события, но и людей. Деньги и страх. Я бросила взгляд за спину Тумачеву — медсестры с замиранием следили за нашим разговором, и шикали на больных, которые просили градусник или померить давление. Потом-потом — отмахивались от них. Но вмешиваться, помочь не спешили. А ведь слышали и теперь понимали, что я Костику не невеста.
Но ладно. Это ладно. Какое мне дело до их редких порывов душевной доброты и внезапных ожесточений. Главное, что эти порывы были в защиту Прохора. А я справлюсь сама. В том числе, распутаю эту странную паутину.
— Костик, — он вздрогнул, услышав, что я обратилась к нему по имени после всего… после всех его слов и угроз. — Костик, ты знаешь, что мальчик, которого ты сбил, выжил?
Никогда не видела, чтобы люди бледнели в одну секунду.
— Мальчик? — повторил он глухим голосом, а потом громко расхохотался и снова навис надо мной. — Соколова, прежде чем начать шантажировать, ты хотя бы узнала подробности! Я сбил бомжиху! Бомжиху, которая и раньше не собиралась сдыхать! А теперь, с тем состоянием, что ей отвалили за руку, раз сто переломанную еще до того, как она попала под колеса моей машины, она может купить себе пару цистерн горючего эликсира долголетия!
Он веселился. И все еще верил в то, что говорил правду. И потому ему так легко было хамить мне. Он ведь прав, это я — шантажистка.
— Ты же — юрист, Соколова! — пренебрежительно обронил он. — Даже если твои оценки — это так, типа по блату. Неужели твои родители так же по блату не научили тебя: факты и анализ. Анализ и факты — вот, что тебе пригодится, вот без чего развалится любое обвинение! Тем паче, такое нелепое, как твое!
Его смех стал невыносимо громким. А я, скрестив руки на груди, просто ждала. Когда он успокоится, когда откроет глаза и посмотрит не только на меня, но и на всю ситуацию в целом. Когда учтет, что шантажисты так себе не ведут. Когда проанализирует то немногое, что знал обо мне и поймет…
— Ты… — он запнулся, смех стих.
И я почти увидела те шестеренки, которые закрутились сейчас в его голове, позволяя увидеть и меня, и все, что случилось, по-новому. Сначала увидел, а потом сумел допустить эту мысль — то, что я говорю правду. И что мне не нужны его деньги. Да, я приходила в больницу, но не ради денег или него.
Он резко обернулся — медсестры дружно взвизгнули и побежали раздавать градусники, кому там было необходимо, и мерить давление всем, кто проходил мимо по коридору.
— Мальчик… — повернувшись ко мне, выдавил Тумачев. — Он… здесь. В этой больнице…
— Да, — подтвердила я.
Тумачев отвернулся и медленно направился по коридору. Я — следом за ним. Мы прошли мимо его палаты. Мимо суетящихся и удивительно молчаливых медсестер. Мимо других палат. А потом он услышал смех, который я мгновенно узнала, а он…
Он, наверное, догадался, интуитивно почувствовал, хотя и говорят, что у мужчин этого чувства нет.
Подойдя к палате, где лежал Прохор, он прислонился к косяку двери с одной стороны. Я — с другой. И мы оба посмотрели на рыжего мальчика, смех которого заставлял взрослых серьезных мужчин улыбаться. А мою строгую и любимую маму, как и меня, срочно тянуться за сумочкой.
Тумачев оттолкнулся от двери и молча ушел. А я, ответив на радостное приветствие Прохора, который ужасно хотел вскочить с кровати при виде меня, обняла его, поцеловала в веснушчатую щеку, поправила непослушный локон, поздоровалась со всеми мужчинами. А потом подошла к маме и достала из своей сумочки то, что она искала в своей — влажные салфетки.
И поняла очень важное: я не опоздала на ее первую встречу с Прохором. Я как раз вовремя.
Глава № 38
Если бы Ковальских знал, как часто я думала о нем на выходных, он бы лопнул от гордости. Хотя… Нет, для него это слишком сильные эмоции. Он бы ограничился довольной ухмылкой.
Я не пыталась называть его про себя по имени — это поручение я провалила, так за него и не взявшись. Я просто думала о нем. И это были какие-то странные мысли… Я представляла розы в его квартире. Представляла его квартиру. Терзалась незнанием, как там женщина с грудничком. И невольно морщилась, представив ее в квартире Ковальских.
Я была уверена, что он не бросил ее, не высадил с младенцем на первом же перекрестке. Ему не надо было играть в благородство, поэтому я не сомневалась, что он не оставит женщину, пока не поможет ей.
Но в чем будет выражена эта помощь?
Не единожды перед глазами рождалась картинка, как эта женщина стоит у панорамного окна огромной квартиры и с улыбкой вдыхает аромат белых роз. Все виделось очень ярко. Она в мягких смешных тапочках. Розы — в огромной пузатой вазе на подоконнике. А за ней наблюдает мужчина, и…
Я немедленно отбрасывала эти мысли: они казались колкими, неуютными. И переключалась на другие: как вести себя с Матеушем в понедельник. Что сказать, как смотреть на него, как спрятать от других те искры желания, которые он не считал нужным прятать, и которыми я до чертиков боялась обжечься.
Воскресенье казалось тянучим, как мед, но на вкус было с острыми нотками перца.
Я отвлеклась только на визит к Прохору, и снова погрязла в невеселых раздумьях. Если бы хоть Лариса была дома, а так она с самого утра умчалась с Корневым.
— По работе, — отмахнулась от моего изумленного взгляда. — Для вдохновения. На какую-то модную выставку.
Пока она спускалась, я снова выглянула в окно и посмотрела на нетерпеливо размахивающего ключами стилиста. Одет, как всегда, современно — здесь все было без изменений. А вот его поза, его хромающая проходка возле машины, — все это просто кричало о непривычном для него напряжении. И то, как резко он обернулся, услышав писк домофона. И то, как поспешно согнал с лица блуждающую улыбку — все это тоже было для него едва ли не внове. И потому немного пугающим. Он хмыкнул, изобразил вежливое безразличие — так было уютней и ему, и Ларисе. Так они могли вполне спокойно существовать рядом.
Я видела: он внимательно следил за ее реакцией. И будто к чему-то готовился. Но когда этого не произошло, выдохнул облегченно, и… немного расстроенно. Мне кажется, он ждал хотя бы упрека. Это стало бы знаком, что Ларисе не все равно.
Но она не посчитала нужным ему открываться — улыбнулась, и все. Подняв голову, помахала мне. И с беззаботной улыбкой, от которой помрачнел Корнев, села в машину, успев открыть дверь сама. Это ведь не свидание — деловая встреча. А на деловой встрече за девушкой ухаживать не обязательно.
Ей было так проще. А Корневу так не понравилось.
У меня возникли сильные подозрения, что сегодня ночью меня снова разбудит вздыхающий и болтающий кокон из простыней. Но ничего. На то она и дружба, чтобы слушать и помогать тогда, когда человек открывается и ему это надо, а не в свободное время.
Обычно я нормально ощущала себя одна в квартире. Более того, считала, что иногда побыть наедине с собой просто необходимо. Но сегодня тяготилась, и думала, думала… И даже уборка не отвлекла от раздумий.
Сходила на тренировку. После первой осталась на вторую. Потом попрыгала на скакалке, покрутила хулахуп, покружилась на диске, обещавшим усердным еще более тонкую талию, посмеялась ни с чего с одногруппницами, которых встретила в клубе, с полчаса посидела у подъезда на лавочке, около часа провела в ванной, потом делала себе маникюр, педикюр.
А потом снова думала. Обо всем. Я позволила себе думать, о чем угодно — лишь бы не думать, почему не могу выбросить из мыслей Ковальских. Получалось неплохо, но в какой-то момент меня догнала усталость после спортзала, мысли стали хаотичными и правдивыми, вынуждая признать, что да… Да, как это ни странно, но Ковальских мне нравится.
И, увы, не в качестве босса.
Вот только он и я — это настолько несовместимо, что лучше, как и раньше, держать с ним дистанцию. Он, конечно, уже не раз пытался ее сократить, но я не собиралась снова наступать на идентичные грабли.
Эти его засосы, ночной клуб, даже оговорка в первый день, когда мы увиделись, что он предпочитает проводить вечера не один, а в компании минимум из троих человек, а бывает и больше…
В этом не было ничего удивительного. Он эффектный, богатый и харизматичный мужчина. Он может жить так, как ему угодно. А я не могу позволить себе разбиться об эти холодные скалы. И единственный выход этого избежать — избегать самого Ковальских.
Остаток тягучего воскресенья помог мне настроиться и продумать небольшой план, как действовать дальше. А ночью, когда Лариса, громко вздыхая, чтобы я точно проснулась и выслушала, какие странные мужики в этом мире, пришла ко мне в комнату, я даже получила ее одобрение.
— Тут главное оставшиеся два месяца продержаться, — согласилась она. — А потом пусть себе танцуют хоть с женщинами, хоть с мужиками. И сами катаются в своих лифтах!
— И разорятся в хлам, потому что не с кого будет требовать штрафы! — с удовольствием добавила я вариант катастрофы без нас в бизнес-центре.
— И похудеют, потому что никто им больше не будет отдавать коробки с конфетами! — Лариса довольно хмыкнула, заметив мое удивление. — Да, я знаю, что у тебя появился тайный поклонник, и даже хотела отобрать сладкую передачу… Потом-то я поняла, почему охранники долго и нудно читали мне лекцию, что так нельзя, что эти конфеты они отдадут только в руки тому, кому они предназначаются… Угу, и в итоге отдали сами себе!
— И обольются слезами, — смеясь, продолжила я, — потому что без нас у них опять все будет спокойно: не будут падать на ровном полу стилисты, не будут проявлять храбрость охранники, и некому будет спасать хлорофитумы!
— Еще чуть-чуть, — зевнула подруга, — и я сама начну плакать — так мне их жалко.
На этой зевательной, но позитивной ноте мы и расстались. А утром понедельника я встала пораньше, подхватила два заранее приготовленных пакета и поспешила в ожидающее такси.
Мне так не терпелось начать отдаляться. И невольно начать отдалять от себя Ковальских!
У меня в животе порхали несмелые бабочки, которые просились на волю — в виде смеха, или хотя бы улыбки… Только бы скорее увидеть его лицо… Тьфу ты. Реакцию.
— Ева! — окликнул меня охранник у турникета, но я улыбнулась, помахала ему рукой и побежала дальше.
Вперед, вперед, к одинокому лифту, за который, если что, заплатит Ковальских. Он же не оговаривал, на какие поездки штраф не распространяется. Нет, я в этом точно уверена. Ибо правильно говорил Тумачев: анализ и факты, факты и анализ — вот без чего юристу никак.
Выйдя на этаже, я заметила парня из аналитического, с которым мы так и не успели познакомиться. Кроме нас, в коридоре никого не было, но он все равно осмотрелся, а потом шарахнулся в сторону и поспешил удалиться. Увидев, что я иду следом и практически не отстаю, перешел на бег.
Хм… В другой раз я бы, возможно, и подразнила его, а заодно и размялась утренней пробежкой по офисному коридору, но сейчас мешали не только обтягивающая юбка и каблуки, но и тяжелые пакеты.
В приемную я вошла, напевая. Включила кондиционеры у себя и у Леры, любовно взглянула на широкий подоконник, который некоторые нагло использовали вместо офисной мебели, и принялась его украшать. Первыми из пакета я достала два горшочка с фиалками — они робко взмахнули фиолетовыми и белыми лепестками и без охоты приняли новое место жительства.
— Ничего, — ворковала я, расставляя их и присматриваясь, где им будет комфортней. — Это ненадолго, мои хорошие. Я вас здесь не оставлю. Я вас потом обратно к себе заберу.
Фиалки поверили и демонстративно вянуть у меня на глазах не стали. Потом покажут свою обиду парой пожелтевших листков, а пока так и быть, согласились терпеть. Улыбнувшись своим капризулям, достала для них кавалера — большого зеленого колобка, милого, только очень колючего. Кактус, махнув желтым цветком соседкам, тут же принялся обживаться, визуально заняв собой остальное пространство, максимально близкое к лучам солнышка.
— А это вам для веселой компании, — я достала из пакета две луковицы в красивых рюмочках, добавила воды и тоже поставила на подоконник.
Отошла на пару шагов, склонила голову набок, оценивая — просветы, конечно, остались, но вряд ли там кто-то поместится. К тому же я не просто так взяла с собой лук и не зря выдержала пятиминутное неудовольствие лучшей подруги, когда позарилась на этих двоих питомцев.
— Я их растила-растила, — голосила она убиенно, узнав эту часть моего плана, — а ты… отдать… показать на глаза другим…
— Я же потом их верну, — попыталась задобрить ее.
— Когда? Когда их уже пора будет выбросить?! — пропыхтела Лариса обиженным ежиком. — То есть, ты и этот твой, ради которого и организуется переезд моих «мальчиков», будете смотреть на них, пока они молод и в зеленом цвету. А мне ты их хочешь привезти умирать?!
— Ну… да… — вынуждена была я признать правду.
Растроганная близким прощанием, Лариса побежала к своему подоконнику, склонилась над луковицами и вдохнула их аромат.
— Фу! — она немедленно отшатнулась и тут же перестала обижаться по пустякам. — Ладно, уговорила. Твой Ковальских заслужил вдыхать сей удивительный запах вместо меня!
Собственно, на запах я и рассчитывала. Другие цветы просто заняли территорию и создали настроение, а лук… У него была иная задача — отпугивать!
К тому же издали запах не ощущался, и даже, если держать дистанцию в пару шагов, его тоже не было слышно. Так что обычных посетителей это никак не коснется. А тех, кто привык сидеть у меня за спиной, ждет полное разочарование!