Что же заставило нас собраться вместе? Общее дело, беда, обрушившаяся на небольшую деревушку. Человек-волк, будь он неладен, лишар — как хотите, так и называйте. Хотя бедой он был далеко не для каждого из нас. Например, для рыжей девочки: в ночь, когда волосатое отродье появилось, она потеряла свой дом и, кажется, семью. Но мне почему-то ее совсем не жаль. Да что уж там, я даже не помню, как ее зовут. Сил? Сатти? Сенуа? Имя точно начинается на «С». И раздражает. Как и та, которая его носит.
— И кому пришло в голову сказать, что мы отлично сработались?
А это произносит Зенки. «Безымянный». Темноглазый, высокий, остроухий и обычно молчаливый. Он выводит из себя куда меньше остальных. Возможно, потому что говорит редко. Возможно, потому что он хоть как-то полезен. Наш Зенки — лучник, а то, что без лука, — не проблема. Подумаешь, ударил лишара по голове, когда стрелы кончились. Подумаешь, сломал. Отвлек зато. И дал на спину запрыгнуть, ага. Зенки — голова. Порой дурная, конечно, но всё-таки голова. Готовит, к тому же, недурно.
— На меня не смотри. — Раздается громкий хохот. — Я от вас, конечно, отличаюсь, но это не значит, что на меня можно всё свалить. В тот день я просто хотел есть.
Дио Торре действительно отличается. Не только тем, что у него серая кожа. Не только красными глазами и рядом острых зубов. Он один из этих — пещерных. Тех, что кровь сосут и плоть едят. Согласитесь, Дио идеально подходит на роль плохого парня. Да только как-то вышло, что он — шут. Не в прямом, конечно, смысле этого слова. Он может висеть вверх ногами на ветке, кидаться плодами или подражать звукам природы. К тому же то, что он не надкусил еще ни одного из нас, — хороший знак.
— Это был я, — звучит басовитый голос из-под капюшона. Гарольд в очередной раз надвинул его пониже, чтобы скрыть заспанную морду. Виден только небритый подбородок, который он увлеченно трет пальцами. — Каждому из нас нужны деньги. И, судя по тому, что я видел, по отдельности мы просто…
— Сдохнем, — встреваю я.
— Именно.
Гарольд Лиат — умник. Такие обычно сидят в библиотеках, пальцы слюнявят. Он много знает, больше, чем все мы вместе взятые. Быть может, когда-нибудь именно его советы помогут нам выжить. Только от того, что пока Гарольд предпочитает встать рядом и сложить руки, легче не становится. И это при его-то способностях! Впрочем, он всё еще полезней рыжей девочки.
— Почему бы не предоставить выбор нам? — после недолгого молчания спрашивает Зенки.
— И что бы вы сделали? — Гарольд сцепляет пальцы в замок и вздыхает. — Ты так и остался бы без работы, она, — он кивает на девочку, — без дома, а он… — на сей раз под руку попадается Дио.
— Без мозгов. — Едва успеваю уклониться от чего-то небольшого и темно-коричневого, летящего в мою сторону. Судя по звуку, с которым предмет врезается в дерево, это камень. Судя по улыбке Торре, он делает вид, что целился мне в висок. Не пугайтесь. Здоровяк так играется, ага. Он не причинит мне вреда.
— Ишет, ты можешь не выказывать свое презрение? — Она, это недоразумение, наконец подает голос, после чего чуть тише добавляет: — Пожалуйста, — и мгновенно смолкает в надежде, что никто ее не услышал.
Ах, да, забыла представиться. Ишет Ви. К вашим услугам. Второе имя пишется, как иероглиф, означающий безвременную кончину. Оно у меня появилось не случайно. И, поверьте, не я написала его рядом с именем первым.
Конечно же, замолкаю. Ведь так просила… Сира? Нет, я точно не вспомню.
Достаю из-за спины тимбас. Он у меня, как видите, небольшой, деревянный корпус удобно умещается в руках. Его делали на заказ. С моим ростом громоздкий музыкальный инструмент будет смотреться скорее как щит. И использоваться по назначению.
Проверяю, как натянуты струны. Медленно веду пальцами по железному оплетению и вижу, как морщатся мои спутники. Не самый приятный звук, особенно для тех, у кого чуткий слух. И острые уши, которые торчат из-под волос, сгибаются под жесткими полями шляп или оттопыривают капюшон. У меня они именно такие, оттуда и имя — Ишет. «Ушко» — по-галлерийски. Ушко, ага. Когда мать нагуляла меня, вряд ли звала таким словом, скорее, было что-то вроде «Ублюдок». Но как это будет звучать по-галлерийски, я узнала лишь с десяток-другой Половин спустя.
— Послушай меня, Сандра…
— Сатори, — поправляет девочка.
Ах, вот как звучит ее имя. Постоянно из головы вылетает, ага.
— Без разницы. Раз уж я путешествую с вами, то имею право себя хоть как-то развлекать. Мне кажется, вы забавные.
Стоит улыбнуться, и она отходит на шаг в сторону. У меня галлерийский клыкастый оскал. И поганый нрав. В точности как у моего отца, по крайней мере, так говорила мать. По ее описаниям папа был вообще довольно неплохим человеком.
Сатори (спасибо, теперь в моей голове на одно ненужное слово больше), пускай и имеет свое мнение, слишком внушаема. И пуглива. Достаточно было всего один раз сказать, что я могу прирезать, пока она спит, и меня стали сторониться. А я, что поделать, забавляюсь, пугая малышку. Иногда играюсь за обедом с кинжалом, иногда — просто смотрю на нее. Смотрю долго, пока Сатори не уходит гулять. В такие моменты я надеюсь, что она не вернется. Лес (а особенно — лес близ Тёрнква) — место, которое любит пожирать маленьких девочек и не оставлять от них даже кости.
Как говорится в одной иррской поговорке: раз подпалишь задницу, — всё время палить придется. Конечно, она звучит совсем иначе. Ругала же меня мама за то, что беру красивое изречение и поганю так, чтоб звучало понятнее. Но кто станет меня винить? Во-первых, так легче воспринимается, во-вторых, мне как музыканту-стихотворцу можно говорить слово «задница». Задница-задница-задница!
Вот так мы и очутились в Тернква. Лес не так плох, как сама деревушка. И если вы ни разу не слышали это название, вам крупно повезло. Тернква — беда. Она — как запах гниющего мяса для сородичей Дио. Пасет, привлекая к себе всякую тварь. И почему местные жители до сих пор не съехали? А впрочем, ко всему можно привыкнуть, даже к тому, что какой-то мало похожий на человека выродок пытается выломать твою дверь. Быть может, людям так интереснее. У кого в городе фонтан стоит, где на площадях девки в ярких платьях пляшут, а в Тернква мертвяки в окна лезут. Кто знает, вдруг усопшие так и деньги зарабатывать начнут?
Но места здесь красивые. Есть чем полюбоваться. Сквозь листву пробивается оранжевый свет, а белые и розовые бутоны, которые плодоносят чем-то, похожим на круглые цветастые камни, начинают закрываться.
Здесь высокая трава — по колено почти. В ней можно спрятаться, если вдруг устану от своих компаньонов. Ведь пока я размышляю о красоте видов, они продолжают бессмысленные беседы. Но слышать скрип ветвей, которые гнет ветер, мне куда приятнее. Говорят, для музыкантов подобное должно складываться в мелодию. Да чушь это. В мелодию складываются ноты, а звуки природы просто создают в голове образы. И, поверьте, обычно эти образы — без людей.
— Ишет, а ты-то чего молчишь? Тебя всё устраивает?
— Прийти, сделать свое дело, забрать деньги, уйти, — поясняю и красноречиво развожу руками. — Вы мне не особо-то нравитесь, ага. Каждый из вас. Но, как сказала голова в капюшоне, мы помрем поодиночке.
— Но нам не обязательно рисковать собой. Мы можем заниматься и чем-то более простым. Да, получим куда меньше, но и друг друга терпеть не придется.
— Занимались уже, — фыркаю и закатываю глаза. Демонстративно, чтобы каждый смог увидеть. — И что из этого вышло?
Потупляют взоры, все как один. Потому что Зенки уже давно без работы, у Дио ее и не было, а Сатори только и может, что идти в довесок к кому-то. Не готовит, не сражается, зато красивая. Таких обычно в семью принимают, платья дарят, украшения всякие. Вон — из-под волос бусины красные виднеются, на плечи ложатся да по спине тянутся. Взять бы за них, на кулак накрутить, порвать, чтобы по земле рассыпались. Не туда лезет малышка. Не того боится.
— Два-три дела, и вы меня больше не увидите. — Бью пальцами по струнам и, ускорив шаг, иду дальше по дороге.
Нужно добраться дотемна. Пока еще открываются двери. Потом нам никто не объяснит, что делать и куда идти, а помощь могут принять за попытки сравнять деревню с землей. Знаю я наши методы. От одних Крушений Гарольда ущерба остается столько, что, задержись мы в прошлом городе чуть дольше, все заработанные деньги ушли бы на восстановление домов. А он — саахит не самый умелый, скажу я вам. Но видела я, как, подчиняясь движениям его рук, земля поднималась, разлеталась в стороны, а вместе с ней кренились здания и ломались в щепки невысокие заборы. Лиат говорит, что Крушения — случай крайний, что лучше он поможет советом. В сторонке постоит, ага. Чтобы потом с него никто ничего не затребовал. Хитрая морда.
— Неужели ты думаешь, всё так просто?
А вот и он. И ведь стоило только подумать. Идет рядом, перебирает бусы из темного дерева, натягивает тонкую нить пальцами, отпускает, и вот они глухо бьются друг о друга. Гарольд говорит, это успокаивает. Он вообще говорит слишком много странных вещей. Порой пихнет в руки черпак с настойкой, пахнущей дерьмом, и как начнет рассказывать, дескать, от предка какого-то рецепт достался, и раны лечит, и здоровый сон обеспечивает. Только не верю я ему. Не прячут лица от окружающих люди, которым скрывать нечего. По себе знаю.
— За Сатори смотри лучше. Ты, я видела, всё присматриваешься к ней. Неужто на молоденьких потянуло? Постыдился бы так откровенно интерес проявлять. Того и гляди под платье ей руку сунешь. — Срываю с ближайшей ветки полузакрывшийся бутон и сую в рот. Он сладкий, мать из таких варенье делала.
— Не слишком ли грубо? — Лиат снимает капюшон и поправляет волосы. Они темные, чуть светлее, чем у меня. А лицо-то у него молодое. Кажется даже, что ему Половин шестьдесят-семьдесят, не больше. Но видят духи, я ошибаюсь.
— Давай ты не будешь меня учить, как правильно говорить, ага? — Наматываю на палец прядь волос. — Чего хотел?
И почему всем кажется, что музыканты-стихотворцы в жизни должны общаться высоким слогом? Нам хватает песен, на этом мы заканчиваемся. К тому же, кому понравится беседовать с человеком, который ведет себя так, словно снизошел до простого люда? Я бы при первой же возможности сломала такому челюсть. А для моей профессии это навык довольно полезный. Позволяет быстро, без лишних объяснений доказать кому угодно, что он не прав. И не будет прав, даже когда приведет с десяток аргументов.
— Ты не задумывалась о том, почему мы встретились? Почему мы всё еще рядом?
Он говорит мягко. И его голос успокаивает.
— Тебе обязательно искать причину всему? Мы просто встретились, просто путешествуем вместе. Не у всех есть великая миссия. Если уж на то пошло, я хочу заработать и некоторое время не шляться по забегаловкам, не стоять на криво сколоченной сцене, не плясать, пока ноги не отнимутся, и не орать, пока голос не сядет. Я люблю свое дело, ага. Но далее мне иногда хочется отдохнуть. Как понимаешь, нет у меня благородных целей. Как и у них. Только я не пытаюсь это скрыть.
— Ошибаешься.
Когда Гарольд вскидывает брови и улыбается, я начинаю шарить по сумкам: обычно такое выражение лица подсказывает, что человек сделал что-то гадкое. Спер деньги, расклеил листовки с моим изображением по всему городу, потрогал за задницу, пока я на что-то отвлеклась. Но Лиат слишком благородный для того, чтобы в открытую лапать. По крайней мере, кажется таким.
— Эй! — обращаюсь, когда понимаю, что он решил оставить меня одну. — Скажи хоть, зачем нам девка рыжая? Кроме того, что ты трахнуть ее хочешь.
Прижимает палец к губам и недовольно шикает. Почему-то Гарольд очень печется о ней. И защищает. От меня.
— А ты как думаешь?
У него редко находятся прямые ответы. Лиат загадочный, ага. Женщинам нравятся такие. Да только не понимают они, что под всей этой загадочностью может скрываться гнилье.
— Ее можно использовать как приманку? — Действительно задумываюсь. Вдруг в присутствии Сатори есть смысл. — Выгодно продать в рабство? Не смотри на меня так! Я не шучу.
У него глаза синие-синие. Как мелкие ягоды, которые я так любила давить пальцами, будучи совсем маленькой. И когда вижу их, невольно морщусь: сжать бы в кулаке. Они точно в душу проникнуть пытаются. Никогда раньше такого цвета не видела. Впрочем, нечасто любят со мной взглядами встречаться.
Гарольд снова молчит. Слышно только, как опускаются ноги в кожаных ботинках на пыльную дорогу, как звенят пряжки тяжелые. Лиат часто так делает: оставляет простор для размышлений и отходит в сторону. Видимо, чтобы ему не влетело. Да чтоб этот умник подох. Наверняка в его волосатой башке есть конкретный ответ. Но об этом никто и никогда не узнает.
Тем временем вдалеке маячит забор. Такой низенький, что, будь я огромной клыкастой тварью, тоже с радостью заходила бы в гости, чтобы полакомиться человечинкой. Местные жители словно сами говорят: «Добро пожаловать!». Еще бы ночами на улицы высовывались, чтобы гостям плотоядным было проще добывать себе пищу. Оттого странно было услышать, что они хотят защитить себя. Герои им нужны, ага. Только вместо героев они нас получат! Неожиданно, правда?
— А со старостой говорить кто будет? — Нахожу взглядом деревянный дом с надстройкой и указываю на него. Прохожие, заметившие у ворот незнакомцев, шепчутся, но вскоре перестают обращать внимание. Только совсем маленькие дети тычут в нас своими пухлыми пальчиками и кричат наперебой что-то. — Если не заткнутся, я швырну их в стены. Каждого.
— Так ты и пойдешь, — пропустив мои последние слова, отвечает Гарольд и толкает меня к калитке.
— Чего?
И все-таки захожу внутрь. Рукой отгоняю облепившую меня малышню, которая то за плащ, то за пояс дернуть пытается. Сдерживаюсь, чтобы не отпихнуть кого ногой. Все-таки Тернква — место, где нам, надеюсь, будут платить. Не стоит сразу портить репутацию. Этим можно будет заняться тогда, когда деньги в кармане окажутся.
А ведь, если призадуматься, то только я и подхожу для переговоров. Сатори в состоянии лишь что-то пискнуть, и то, когда уже совсем невмоготу молчать. Зенки не хватает напора, слишком быстро сдается, зато если когда-нибудь нам будет нужно поработать бесплатно, он это обеспечит. Добряк, будь он неладен. Дио несерьезен. Он даже не станет рассматривать это предложение. Пожмет плечами и уйдет пить. Пить всяко интереснее, чем говорить со стариком, который наверняка ищет героев подешевле.
Ах, да, совсем забыла сказать: герои — товар. Как буханки хлеба, портки или выпивка. Только мы-то зваться иначе предпочитаем. Охотники за головами. Путешественники. Наемники.
Согласитесь, «Герои» — довольно тошнотворное слово; обычно, заслышав его, люди представляют себе высоких мужчин с начищенными до блеска сапогами и задницами. С громкими именами. А еще — это самое главное — они стоят куда дороже, чем мы.
— Я знаю, ты справишься. — Гарольд разводит руками. — Я верю в тебя.
— Веру свою засунь поглубже. — Резко останавливаюсь. Палец с длинным когтем упирается ему в шею, оставляя борозду на коже. — Было бы мне не наплевать на чужое мнение, давно бы платья зеленые носила да пела что-то прилипчивое. Такое же прилипчивое, как ты.
— Не злись.
Он запрокидывает голову, и я чувствую под подушечкой ровное биение его сердца. Ноготь готов вонзиться глубже, но я разворачиваюсь и ускоряю шаг. Что ж, если моей беседе со старостой все-таки суждено случиться, лучше разделаюсь с этим побыстрей. А затем поимею лишнюю монету из кармана дражайшего друга.
Бесплатно не работаю, Лиат. А тебе — даже руки не подам.
Вскоре об этом узнаёт и староста — дед с такими густыми бровями, что в них можно легко запутаться. Да из-за них даже глаз не видно! А вдруг их и нет там вовсе! Это пугает. И несколько отвлекает от сути разговора. Оказывается, вот что: стало быть, повадился на их ллок’ар — огороженное место, где мертвяков зарывают, — ходить танум вард. Безобидный с виду, тощий и долговязый, в потрепанных одеждах.