Мы сидели на кухне, пили чай и уныло смотрели в окно.
— Прогуляться, что ли? — задумчиво скребя затылок, спросил Серёга. — До магазина, а?
Вопрос был чисто риторическим. Идти никуда не хотелось, даже в галерею, не то что в магазин. Продолжать вчерашнее не было ни смысла, ни желания.
— Слушайте, — вдруг сказала Лена, — а эта пещера… кенгуровская… она где?
— Откуда мне знать? — Кабанчик пожал плечами. — В Австралии, наверное. Они же там вроде живут.
— Кто?!
— Ну эти… кенгуру.
Доходило до нас медленно. Кабан после вчерашнего, похоже, ничего не помнил.
— Кунгурская, — пришёл на помощь я. — Она называется: «Кунгурская ледяная». Нет, недалеко. Два часа на электричке. Хочешь съездить?
— Можно бы… Всё равно делать нечего, не сидеть же дома.
— Тогда надо торопиться. Утренние электрички мы уже пропустили, осталась одна или две, а если потом ещё возвращаться… Впрочем, я могу Димке позвонить Наумкину — он там работает.
— В пещере, что ли?
— Ну. Экскурсоводом. У него и остановимся. Устраивает тебя такой вариант?
— Звони, — решилась Ленка. — Всё равно день пропадает.
До Димки удалось дозвониться на удивление быстро.
— Отчего бы нет? — хмыкнул он в ответ на нашу просьбу. — Приезжайте. Как раз туристов нет, мешать никто не будет.
— А чего туристов-то нет? — насторожился я.
— Так… Не сезон. Учебный год начался, да и вообще…
— Палатку брать?
— На фига? Лучше оденьтесь потеплее.
Пока Серёга с Леной гремели посудой на кухне и паковали дорожную сумку, я поразмыслил и решил позвонить ещё и Денисычу. Просто так, чтоб предупредить — мол, едем туда-то и тогда-то, не теряйте нас. Фил оказался дома, молча выслушал меня и вдруг заявил:
— Я с вами.
— Это ещё зачем? — опешил я.
— Зачем, зачем… Надо. У меня Маха к подруге на выходные уехала, съезжу с вами, проветрюсь, а то сто лет из дому не выбирался. Опять же за вами присмотрю, если что.
— А чего за нами присматривать? Там и так с нами Наумкин будет…
Фил на это только фыркнул и повесил трубку.
— Денисыч с нами едет, — объявил я, входя в комнату.
Кабанчик только отмахнулся: «Лишним не будет». Ленка поинтересовалась, кто такой Денисыч, и сразу забыла об этом. Вообще, после того, как мы решились ехать, оба они стали очень деятельными и понимали друг друга с полуслова. Лена раздобыла хлеба и оставшихся колбасных обрезков и теперь сооружала бутерброды; Серёга рылся в шифоньере, отыскивая одежду. Мне домой ехать было тоже не с руки, я обошёлся так. У Ленки в багаже нашлись зелёные камуфляжные брюки и добротные ботинки — сразу чувствовалось, что в девушке дремлет опытный бродяга.
Фил заявился через полчаса, одетый в длинный плащ и свою неизменную шляпу. Он опять отпустил усы и стал похож на молодого Михаила Боярского. В одной руке он держал открытую бутылку пива, в другой — большую и, видимо, тяжёлую сумку, в которой что-то стеклянно звякало.
— Что там? — с неодобрением осведомился я.
— Гражданский долг. — Фил подмигнул и так приложился к бутылке, словно хотел откусить у неё горлышко.
— Куда столько?
— Пригодится. На сколько едем?
— Дня на два…
— Вот видишь, а ты ещё спрашиваешь, — довольно крякнул он. — Давненько я не лазал по пещерам… О, да у вас гости! — (Это Ленка выглянула из кухни.) Фил торопливо затолкал пустую бутылку под обувную полку, снял шляпу и церемонно раскланялся. — Алексей, — представился он.
— Лена, — ответила она. — А я думала, что «Фил» — это от «Филипп».
— Ну уж нет, — вспыхнул он. — Только не это! Это прозвище такое. Просто — прозвище.
С приходом Денисыча все сборы как-то очень быстро закончились. Мы подхватили сумки, выкатились на улицу, загрузились в троллейбус и через полчаса уже стояли на вокзале.
— Берём на Кордонскую, — решил за всех Фил, потоптавшись возле пригородного расписания. — Она ближе всего. Серёга! Вы чего там застряли? Идите сюда.
Кабанчик с Ленкой, подталкивая друг дружку локтями, бойко обсуждали рекламную тумбу — новомодный плоский стенд с подсветкой — в последнее время их понатыкали буквально везде и всюду. Однако вместо рекламы сигарет или какого-нибудь банка сейчас там был большой плакат с фотографией рыженькой девочки. Подпись под ним гласила: «Катя, 15 лет. Ходит по модным магазинам. Делает то, что нравится. Выдумывает. Не курит».
— О как! — восхитился Серёга. — Ты поглянь! Им надо было ещё приписать снизу: «Характер нордический. Не женат».
— Так это ж девушка!
— Тогда: «Не замужем», — нисколько не смутившись, исправился Кабан. Склонил набок голову. — «Делает то, что нравится»… Интересно… Лен! — обернулся он к нашей спутнице. — Ты делаешь то, что нравится?
— Кому нравится? — невозмутимо спросила она.
— Вот! — Серёга торжествующе воздел в небо палец. — Вот осторожный человек! Молодец, Лен, правильно мыслишь. Не то что эти дураки, которые рекламу пишут.
— Судя по всему, это объявление о знакомстве, — вмешался я.
— Пожалуй… А где телефон?
Шёл дождь. Рекламная тумба промокла, плакат покрылся длинными потёками, отчего миловидное в общем лицо девушки казалось изъеденным червями. До электрички оставался час. Серёга мухой улетел к ларькам и вскоре прискакал обратно, звякая бутылками с пивом, с мороженым в руке.
— Лен, хочешь? — протянул он ей пачку эскимо.
— Да не люблю я, — поморщилась она.
— Ты попробуй, это «Умка», эскимо в шоколаде. Хорошая штука.
Лена развернула обёртку. Задумчиво откусила кусок. Потянулась поправить очки, но вспомнила про контактные линзы и опустила руку.
— Не понимаю, — сказала она, рассматривая жизнерадостного медвежонка на синей обёртке, — при чём тут Умка?
— А что? — насторожились мы.
— «Умка» по-чукотски означает — «взрослый белый медведь-самец», — наставительно пояснила она. — А тут — мороженое… мультики ещё эти… Не понимаю.
— А ещё певица есть такая Умка, в Москве, — невпопад сказал я. — Да не обращай ты внимания, ешь. Просто у нас никто не знает, что это значит, а мультик про медвежонка видели все. И потом, если «умка», значит, вроде как «умный». Звучит похоже.
— Слушай, — вдруг вскинулся Серёга, — ты же изучала все эти чукотские культуры… Расскажи что-нибудь! Всегда мечтал послушать.
— А чего рассказать?
— Ну, я не знаю… Загадку загадай какую-нибудь.
— Хорошо. Слушайте: «Грызёт-грызёт, а жирным не становится». Что это?
— Тоска! — крикнул Серёга так поспешно, что облился пивом.
Я только крякнул: у кого чего болит…
Лена покачала головой: «Неправильно».
Мы гадали долго (Ленка успела съесть всё эскимо), но так и не додумались до правильного ответа. Оказалось, это топор.
Мы прогулялись по «Саду камней»; все скамейки были мокрыми, сесть мы не решились и примостились под большой облетевшей лиственницей. Рядом оказалась урна, на которой по трафарету была сделана надпись: «МУД РЭП». Что сие означало, было загадкой, но Серёга проникся этим слоганом и теперь громко восхищался городскими службами.
— Прогрессивные ребята! Это они правильно написали, — говорил он, глядя в серое небо и баюкая в руке початую бутылку. — Так им, рэперам, и надо.
— А при чём тут рэперы? — удивилась Ленка.
— Как при чём? Написано же… Туда их, в урны, значит, мудаков…
— Да чем тебе рэп-то не угодил?
— А всем! — Серёга сел на своего любимого конька. — Бандитский стиль как был, так и остался. Негритянские блатные частушки, вот что такое ваш рэп.
— Он такой же «наш», как и твой… — проворчал я. — Между прочим, панки твои любимые тоже не сахар.
— Ты что! — едва не поперхнулся он. — Панки — они просто анархисты. По крайней мере, друг в дружку не стреляют. А эти без ствола на улицу не выходят. Вон, в Штатах каждый месяц разборки. И вообще при чём тут панки? Я блюз люблю.
— А блюз, значит, тебе не бандитский…
— Ну ты скажешь! — Серёга повращал глазами. — Блюз — это же стон души. Блюз, это когда хорошему человеку плохо.
— А рэп? — спросил я.
— Рэп? — Серёга на мгновение задумался и вдруг нашёлся: — Рэп, это когда плохому человеку хорошо!
Серёга всё-таки экстремист. Я тоже, признаться, рэп не очень-то люблю, но чтоб гонять и ненавидеть — до такого пока не доходило. Люди вообще плохо понимают друг друга, и почему-то именно музыка служит главным камнем преткновения, разделяя поколения, классы и культурные прослойки. Помню, когда я был ещё мальчишкой, у меня была пластинка немцев «Pudhys» — стопроцентных хиппов из ГДР, заигранная до дыр. Пели парни на немецком, и стоило мне её поставить, как мои родители принимались орать: «Выключи сейчас же этих фашистов!» Ну мама с папой — это всё-таки святое плюс с поправкой на их поколение, побитое войной, я их могу понять. Но Серёга-то чего лютует? К слову сказать, неплохую музыку играли эти «Пудис», и стихи у них были хорошие, но популярными за пределами родной соцлагерной Германии они так и не стали. А немецкий язык на мировую сцену вернули как раз таки идейные нацисты из «Rammstein» и мистики из «Lacrimosa», вся Америка на ушах стояла, да и Россия тоже стояла. И ничего, никто не спорил, не орал. Да, много странностей принесла нам эпоха диктатуры покемонов и телепузиков. В общем, не поймёшь, чего народу хочется — то ли конституции, то ли севрюжины с хреном… В общем, я толкнул речугу на эту тему, все как-то задумались и до самого отправления больше не произнесли ни слова.
Народу в электричке было мало, удалось сесть всем. Двери гулко хлопнули, пантограф выбил синюю искру из проводов, и электричка двинулась вперёд со всеми остановками. Уже на третьей начали подсаживаться люди, и вскоре в вагоне стало не продохнуть. Кабанчика с Ленкой прижало друг к дружке, Фила тоже сдавили с двух сторон. Меня оттеснили к окну. Было жарко, Денисыч помаленьку стал клевать носом. Серёга что-то шептал Ленке на ухо, а меня, как всегда бывает после нескольких бутылок, пробило на размышления. Я после пива нехороший становлюсь — всё время мрачный сижу, засыпаю. Иногда кидаюсь на людей — не с кулаками, а так, поговорить. Думаю много. Мозг становится на «автоподгрузку», как это дело называет Фил. Так и сейчас. Я сонно моргал и глядел в окно — на пробегающие мимо поля, перелески и посёлки с покосившимися серыми заборами, с теплицами в обрывках белой парниковой плёнки, с чернеющими грядками, и соответственно с этим текли и мысли в моей голове.
На Урале осень чёрная. Вообще, если строго разобраться, у нас лето как осень. Как в том анекдоте: «А чего это ты такой незагорелый? У вас в Перми что, в этом году лета не было?» — «Почему не было? Было. Только я в тот день болел». Недаром у пермяков и коми в календаре только два летних месяца — июнь и июль, а август значится уже как осень. Не знаю, может, где в средней полосе, в Центральном Черноземье осень долго остаётся «золотая», а у нас всё облетает быстро и как-то неправильно. Потому, что сразу. Вчера ещё были зелёные листья, а послезавтра — фьють — и только голые ветви торчат. Да ещё ёлки с соснами. Те хоть и зелёные, но зелень у них какая-то… злорадная, что ли. Мол, летом вы нас задвинули, зато теперь — нате, получите дубль два. С тундрой не сравнить — на Крайнем Севере осень хоть и быстрая, но яркая. Если с самолёта смотреть, то будто ржавый лист железа измяли и на землю бросили — красное, жёлтое, зелёное, серое…
А собственно, чего это вдруг Ленка к нам прикатила? Чего ей на своей Чукотке не сиделось? Вообще, разве так делается? Позвонила за два дня до приезда, сказала, что экзамен сдаст — и сразу к нам. Какой экзамен? Что она там успела сдать за один день? Какие вообще могут быть экзамены осенью? У неё что, переэкзаменовка, что ли? Непонятно. Или это я стал таким подозрительным после всех тех бабушек и прочего?
Я покосился на Ленку с Кабанчиком. Ленка как Ленка. И Кабанчик как Кабанчик. В смысле — реагирует нормально. Была бы она роботом, фиг-два бы он к ней так откровенно клеился… В чём, в чём, а в чутье Серёги я, по крайней мере пока, ещё уверен. Я усмехнулся своему отражению в вагонном стекле. Да, расшатали нервы, жабы… До сих пор, когда мимо Центрального гастронома иду, невольно голову в плечи втягиваю, как черепаха, — а ну как шарахнет чего или выскочит кто. Был бы я курящим, вышел в тамбур подымить, глядишь, нервишки успокоил бы, а так… Хотел к Филу в сумку залезть, пока он спит, да тоже не рискнул: электричка, знаете ли, — раздавишь бутылочку, а удобства во дворе. А двора, как говорится, нету.
Да нет, решил я наконец, напрасно я разнервничался. Я же сам вчера в пещеру ехать предложил, а Ленка согласилась. Дождь ещё этот… А приехала… Да мало ли, зачем приехала! Просто проведать приехала. Меня, между прочим. Много ли вообще людей найдётся, ради которых на Урал человек аж с Чукотки прилетит? Есть повод гордиться.
Так, убивая время в меру сил, способностей и степени опьянения, мы прибыли в Кунгур, едва не проспав свою платформу — дали знать о себе вчерашние посиделки. Все клевали носами, даже я. Хорошо, хоть Димка встретил нас на станции, как обещал. Димыч заявился в новой бороде, я даже не сразу его узнал, хотя вообще он мало изменился.
— У, как вас много! — удивился он. — Ты же сказал, что вас трое.
— А нас четверо. Ну что, сперва к тебе, потом в пещеру или сперва в пещеру? Время позволяет?
— Время что угодно позволяет. Куда торопиться? У меня машина. Горючее взяли?
Фил всё понял правильно и многозначительно похлопал по сумке.
Димка поднял бровь:
— Так за чем же дело стало? Вперёд!
Машина, на наше счастье, оказалась пассажирским «рафиком». Влезли все. С Филом Димыч был знаком, с Кабанчиком тоже проблем не возникло. А вот с Ленкой как-то вдруг не завязалось. Какая-то между ними проскочила искра, неприязнь какая-то возникла. Я не обратил внимания — ну мало ли что. Бывает. Когда мы вышли из вагона, она была ещё вполне разговорчивой, но на заднее сиденье втиснулась уже бука букой — подняла воротник, распустила рукава свитера и всю дорогу до пещеры молча таращилась в потное стекло, игнорируя на наши вопросы.
— Хорошо, что надумали ехать, — вертя баранку, приговаривал Димыч. — Летом жара, тёплые вещи с собой тащить приходится, а сейчас всё на себе.
— Зимой, наверное, ещё лучше.
— Нет, зимой раздеваться приходится… Впрочем, можно и так. Лет семь назад зима тёплая была и снежная, гора протекла, несколько гротов затопило, да ещё пещера выстудилась плохо, не промёрзла. Самые красивые гроты чуть не погибли, «Бриллиантовый» растаял, еле спасли. Всё потом заново намораживали.
— Чем?
— Рефрижератором. Зато в гроте «Вышка», там, где выходной туннель пробит, прошлой зимой такого наморозило — дворец!
— А долго мы там проходим? — неожиданно осведомилась Ленка.
— Да сколько надо, столько и проходим. С экскурсоводом если, то часа полтора всё дело занимает. А сейчас торопиться некуда, сядем, отметим… Есть у меня там одно заветное местечко возле озерца…
Дорога сделала очередной поворот, и впереди замаячили здания туристских корпусов.
— А вот и «Сталагмит», — прокомментировал Димка. — Мы там останавливаться не будем, сразу на террасу — и вперёд. Все готовы? Никому по делу не надо? А то там нельзя.
— Что, туалетов нет?
— Закрыты. Не сезон.
— Опаньки! Тогда останови.
Выбрались в кусты. Ленка отказалась.
— Слушай, а ты кем здесь? — спросил Кабанчик Димку, возвращаясь. — Я вот тоже думаю увольняться. Надоело, понимаешь, деревяшки строгать… Ты что, говорят, туристов водишь?
— Ну.
— Ага… А не скучно? Каждый день одно и то же.
Димыч пожал плечами.
— А чего скучать? Ходи, рассказывай. Волка ноги кормят. Я ещё лаборантом в стационаре на полставки. Я ведь раньше в заповеднике работал, а тут хотя бы деньги платят нормальные. У тебя образование есть?
— В смысле — высшее? Нет.
— Гм… Впрочем, ладно, оставь телефон. Будут места, я позвоню. Ну, двинули!
И первым вышел из машины.
Вход в пещеру прятался у подножия горы — бетонный бункер и ворота в постиндустриальном стиле. Такие больше бы пристали какому-нибудь заводу эпохи развитого социализма. Я уже забыл, как они выглядят, так давно я здесь не был. Далёкая осенняя река выглядела серой, неприглядной и совершенно нереальной, как с другой планеты. Всякий раз суровая красота этого места застаёт меня врасплох.