– Будешь готов, дай мне знать, – сказал я.
– Нечего выпендриваться и корчить из себя умника, Щенок, – пробормотал Одноглазый и добавил несколько слов на мертвом наречии. Явно из одного только желания прихвастнуть своими познаниями – произнеси он заклятие по-таглиосски, результат был бы тем же. А заключался он в том, что над его препоганой шляпой появился светящийся шар – что-то вроде болотного газа.
– Корчить умника? Да я хоть слово сказал?
– Тебе нет нужды трепаться. Я же вижу, как ты ухмыляешься. Скалишь зубы, как дерьмовая собака.
Одноглазый пыхтел, сопел и вовсе не спешил снова взяться за носилки.
– Старый бездельник тяжелее, чем кажется, верно?
Так оно и было. Возможно, оттого, что он заплыл салом, как боров. Что не удивительно, поскольку этот малый четыре года лежал лежнем, тогда как я кормил его бульонами, подливками и прочей жижей, какую только мог пропихнуть ему в глотку.
Возиться с ним было сущей морокой. Я бросил бы его подыхать, не будь он так чертовски полезен.
Отряд не питал особой любви к этому типу, да и мне, пожалуй, он больше нравился таким, как сейчас, хотя мы с ним никогда особо не бодались. Я наслышался столько ужасных историй о его трусости, что, пожалуй, не мог бы и слова сказать в его пользу. Вообще-то в нормальном состоянии он был средних способностей начальником пожарной команды. В отличие от Хозяев Теней, огонь был для таглиосцев врагом близким и хорошо знакомым. Не окажись он таким паршивцем и не переметнись к Длиннотени, так небось теперь и не валялся бы, словно мешок с дерьмом.
По причинам, выяснить которые не удалось даже Одноглазому, дух пребывавшего в коме Копченого был очень слабо связан с плотью. А вступить в контакт с этим духом – в здешних краях его вроде бы называли «ка» – было вовсе не трудно. Разумеется, при наличии определенных познаний. Я мог слиться с ним, отделиться от своей плоти и переместиться чуть ли не куда угодно. Увидеть чуть ли не что угодно. Вот почему он имел для нас такое значение. Вот почему все, что касалось его, следовало сохранять в строжайшей тайне. Если нам удастся одержать в этой зловещей войне победу, то во многом благодаря нашему умению «блуждать с духом».
– Я готов, Щенок, – сказал Одноглазый.
– Для такого старого пердуна ты отдышался довольно быстро.
– Ну-ну, Щенок, тебе бы только зубоскалить. Сам-то ты черта с два дотянешь до старости, а потому и не узнаешь, каково это, когда вместо заслуженного уважения к своим сединам приходится выслушивать насмешки от пустоголовых молокососов.
– Брось, старина. Ты цепляешься ко мне только потому, что Гоблина под рукой нет.
– И куда только этот поганый коротышка запропастился?
Я знал куда. Во всяком случае, думал, что знаю. Я ведь «блуждал с духом». Впрочем, Одноглазому знать об этом не полагалось, и посвящать его в это я не собирался.
– Ладно, шустряк. Берись-ка за эти поганые носилки.
– Я-то знаю, что ты задумал, Щенок. Хочешь наслаждаться жизнью, словно хорек.
Мы рывком подняли носилки. Копченый что-то пробулькал, и из уголка его рта потекла пенистая слюна.
– Поторапливайся. Мне надо будет прочистить ему рот, а то он, неровен час, захлебнется.
Одноглазый вздохнул. Тяжело ступая, мы спустились вниз. Копченый хрипел, словно захлебывался. Ударом ноги я распахнул дверь, и мы, даже не взглянув, есть ли кто снаружи, вышли на улицу.
– Кладем его, – резко сказал я. – А потом прикрой нас. Мне придется о нем позаботиться.
Как знать, вдруг кто-то за нами подглядывает. Таглиосские ночи полны любопытных глаз. Все хотят знать, чем занимается Черный Отряд. И следует предположить заранее, что среди любопытствующих могут оказаться и те, о ком нам ничего не известно. Сумасшедший дом, да и только.
Опустившись на колени рядом с носилками, я повернул голову Копченого набок. Она кувыркнулась так, будто у него не было шейных позвонков.
– Т-с-с, – шикнул Одноглазый.
Я поднял глаза. Караульный – здоровенный шадарит с фонарем в руках – направлялся в нашу сторону. Ночные караулы были одним из нововведений Старика. Предполагалось, что таглиосцы нацелены на борьбу с вражескими лазутчиками, но сейчас эта задумка оборачивалась против нас.
Солдат в тюрбане прошел так близко, что задел меня своими шароварами. Однако он ничего не заметил.
Вообще-то Одноглазый – колдун посредственный. Но ежели приспичит, у него получается совсем неплохо.
Копченый опять что-то пробулькал.
Шадарит замер и оглянулся. Глазищи у него вылупились так, что между ними и бородой и промежутка не осталось. Знать не знаю, что там ему привиделось, но он торопливо коснулся пальцами лба и прочертил ими полукруг, закончив его над сердцем. Весь Таглиос верил, что этот жест оберегает от зла.
– Что ты сделал? – спросил я.
– Какая разница, – буркнул Одноглазый. – Не забивай башку чепухой. Давай-ка лучше поскорее загрузим эту тушу, пока тот малый не созвал сюда всю ораву.
Фургон дожидался нас именно там, куда должен был доставить его Дрема. Все бы ничего, но караульным выдавали свистки. Вспомнив об этом, наш шадарит принялся дуть в него со всей дурацкой мочи. Через несколько мгновений из темноты донесся ответный свист.
– Он что, так и будет захлебываться этим дерьмом? – поинтересовался Одноглазый.
– Я положу его на бок, и вся мокрота выльется. Но вообще-то предполагается, что ты малость соображаешь в лекарском деле. Советую тебе проследить за тем, чтобы он не подцепил пневмонию.
– Яйца курицу не учат, Щенок. Ты только затащи этого ублюдка в фургон, а потом можешь уносить свою задницу – через вон ту дверь.
– Дерьмо! Я, кажется, забыл оставить ее приоткрытой.
– Я бы назвал дерьмом тебя, но дерьмо, оно хотя бы молчит, а ты знай трещишь без умолку… У-ф-ф…
Одноглазый затолкал носилки в кузов фургона. Молодчина Дрема – сделал, как было велено, не забыл откинуть задний борт.
– …Я что, все за тебя помнить должен? Это ведь ты вылез наружу последним.
Хоть бы Гоблин поскорее вернулся, – подумал я, запихивая свой конец носилок. Гоблин и Одноглазый вечно цеплялись друг к другу, поэтому, когда они были вместе, всем прочим жилось куда спокойнее.
Одноглазый уже вскарабкался на место возчика.
– Не забудь поднять борт, Щенок.
Ухватив Копченого за плечи, я повернул тушу набок так, чтобы мокрота вылилась у него изо рта, поднял задний борт и закрепил его дубовыми втулками.
– Смотри, приглядывай за ним как следует.
– Заткнись и убирайся отсюда.
Свистки были слышны уже со всех сторон: не иначе, как караул в полном составе направлялся к нам. Нужно было поскорее сматываться, пока не поднялся настоящий переполох.
Я побежал к задней двери. Позади меня загрохотали по брусчатке стальные ободья колес.
Одноглазый собирался воспользоваться случаем и проверить легенду, которая могла бы служить для нас прикрытием.
3
От задней двери до помещения, которое я привык именовать своим домом, путь неблизкий. По дороге я заглянул к Костоправу – доложить ему, как нам удалось вытащить Копченого наружу.
– Кроме того шадарита там кто-нибудь был? – спросил он.
– Нет. Но переполох поднялся изрядный. Шум привлечет внимание, а если кто-нибудь выяснит, что к суматохе причастен Одноглазый, все этим очень даже заинтересуются. Найдутся люди, которые будут вынюхивать, что к чему, даже если Одноглазому удастся одурачить стражу своей выдумкой.
Костоправ что-то буркнул и уставился на бумаги. Он смертельно устал.
– Ну, с этим уже ничего не поделаешь. Иди поспи. Через день-другой мы и сами двинемся следом.
Я тяжело вздохнул. Пускаться в дорогу, да еще и посреди зимы, мне вовсе не улыбалось.
Мое недовольство не укрылось от Старика.
– Не дури, Щенок. Я старше тебя. И гораздо толще.
– У тебя свои резоны. Госпожа и все такое прочее…
Он хмыкнул безо всякого энтузиазма, и мне оставалось лишь еще раз подивиться его странной привязанности к этой женщине. После измены Ножа… Ну да ладно, это не мое дело.
– Доброй ночи, Мурген.
– Ага. Того же и тебе, командир.
Он не был склонен разводить церемонии. Что, впрочем, для меня же и лучше.
Я направился в свои комнаты, хотя там у меня не было ничего, кроме кровати, отнюдь не сулившей мне отдыха. После смерти Сари это место стало пустыней моего сердца.
Закрыв за собой дверь, я огляделся, словно ожидал, что она появится. Выскочит откуда-нибудь, звонко смеясь, и скажет, что все это было неудачной шуткой. Но увы, шутка эта никак не кончалась. Матушка Гота еще не закончила наводить порядок после разгрома, вызванного налетом Душил. Прибиралась она тщательно, но, несмотря на всю свою въедливость, пальцем не притронулась к моему рабочему месту, где я все еще пытался рассортировать обгоревшие бумаги, содержащие выдержки из Анналов.
Размышления отвлекли меня от действительности, заставив забыть об осторожности. Но неожиданно я почувствовал, что в помещении кто-то есть. Доля секунды, и в руке моей блеснул нож.
Однако, как выяснилось, мне ничто не угрожало. Ко мне в гости заявились свойственники: брат Сари Тай Дэй – рука его висела на перевязи, – дядюшка Дой и матушка Гота. Из всех троих разговорчивостью отличалась лишь старуха, зато трудно было рассчитывать, что услышишь от нее хоть что-то приятное. Она могла обнаружить дурную сторону в чем угодно и жаловаться на это целую вечность.
– В чем дело? – спросил я.
– Опять тебя носило? – ответил вопросом на вопрос дядюшка Дой. – Куда на сей раз? В Деджагор?
– Ничего подобного. Я уже давно никуда не отлучался.
Вся троица продолжала таращиться так, словно у меня рог на носу вырос.
– Что такое?
– Ты изменился, – сказал дядюшка Дой.
– Дерьмо! Так оно и есть, пропади все пропадом! Я потерял жену, которая значила для меня больше, чем… – Меня захлестнула ярость. Я повернулся к двери.
Бесполезно. Копченый находился в фургоне, направлявшемся на юг.
Они по-прежнему не сводили с меня глаз.
Это повторялось всякий раз, при каждом моем возвращении из отлучки, о которой Тай Дэй не был поставлен в известность. Они не любили терять меня из виду.
От этого избыточного внимания, так же, как и от их пристальных взглядов, мне частенько становилось не по себе. Похоже, Костоправ при виде любого из нюень бао испытывал похожие чувства.
Уйдя из жизни, Сари оставила пустоту не только в моем сердце. Потеряв ее, эта странная компания словно бы лишилась души.
– Хочешь пройти Тропою Меча? – спросил дядюшка Дой.
Тропа Меча представляла собой ритуальный комплекс упражнений, имитирующий бой с невидимым противником с помощью длинного двуручного меча. Это действо позволяло обрести спокойствие, отрешенность и забвение почти так же, как и «блуждание с духом». Правда, мне до сих пор с трудом удавалось входить в необходимое состояние транса, хотя дядюшка Дой учил меня этому с того дня, когда я вошел в семью.
– Не сейчас. И не сегодня вечером. Я слишком устал. У меня каждый мускул ноет.
Сказав это, я вновь почувствовал, как мне недостает Сари. Зеленоглазая чаровница была непревзойденной мастерицей массажа и как никто другой умела снимать накопившиеся за день усталость и напряжение. Говорили мы на нюень бао, которым я владел вполне сносно. Однако, когда подошла очередь матушки Готы, она нарочито затарахтела на своем отвратительном таглиосском. Ей почему-то казалось, будто выговор у нее как у коренной таглиоски, и переубедить ее было свыше человеческих сил.
– Ты чем занимаешься? – спросила она. – Почему прячешься от своих?
– Работаю, – коротко ответил я.
Даже не будь Старик повернут на этом деле, я придержал бы Копченого для себя.
Мать-перемать, а ведь я смертельно рискую, упоминая о нем даже на этих страницах, хотя и царапаю свои закорючки на языке, на котором в этих краях не то чтобы читать, но и говорить-то никто не может.
Но всегда следует помнить о Душелове. Усилия, предпринимавшиеся нами, дабы не позволить ей найти Копченого, превосходили даже меры защиты от любопытства Радиши Драх или Хозяев Теней. Не так давно она побывала во дворце. И похитила часть Анналов – те, которые Копченый спрятал перед приключившейся с ним бедой. Правда, я не сомневался в том, что самого Копченого ей заметить не удалось. Сеть сбивающих с толку чар была сплетена вокруг него столь искусно, что даже Душелов, при всем ее могуществе, могла распутать их лишь в одном случае – если бы она знала, что искать, и сосредоточилась именно на этом.
– У меня только что был разговор с капитаном, – промолвил я, обращаясь ко всей компании. – Он сказал, что штаб выступит уже завтра. Вы по-прежнему намерены идти?
Дядюшка Дой кивнул и невозмутимо напомнил:
– Нам тоже нужно уплатить долг.
Скудные пожитки этой троицы были увязаны в узлы и аккуратно сложены у дверей. Их готовность отправиться в путь хоть сейчас не вызывала сомнения. А вот мне – чего бы там ни наплел Костоправ – следовало закончить приготовления.
– Сейчас я лягу спать. И не вздумайте меня будить, если только не наступит конец света.
4
Сон – это не способ избавиться от боли. Во снах мне случается попадать в места более жуткие, нежели те, где я обычно бываю наяву. Во снах я вновь и вновь возвращаюсь в Деджагор. К голоду, болезням, смертям, людоедству и тьме. Но во снах, как бы они ни были ужасны, Сари по-прежнему жива. Правда, на сей раз сны не дали мне счастья увидеть Сари. Из них мне запомнился лишь один.
Сначала он был похож на полную обволакивающей, игривой жестокости Тень. Впечатление было такое, будто я внедрился в душу паука, которому доставляет удовольствие мучить свои жертвы. Но эта злоба не была направлена на меня – источник ее мною не интересовался. А затем я словно бы вывернулся из тени и оказался по другую ее сторону, в мире, выглядевшем вполне реальным, если не считать того, что в нем не было иных цветов, кроме белого, серого и черного.
В этом мире царили смерть и отчаяние. Надо мною нависало свинцовое небо, вокруг гнили мертвые тела. Вонь стояла такая, что отгоняла даже стервятников. Чахлую растительность покрывала мерзкая слизь, похожая на слюну кузнечиков. Все оставалось неподвижным – лишь в отдалении насмешливо каркали вороны.
Несмотря на ужас и отвращение, я чувствовал, что картина эта мне уже знакома, и изо всех сил пытался сообразить – откуда? Почему я узнаю место, где никогда не бывал? Спотыкаясь и падая, я ковылял по усыпанной костями равнине. Сложенные из черепов пирамиды отмечали мой путь, как верстовые столбы. Нога соскользнула, из-под нее вывалился детский череп. Я упал… и очутился в другом месте.
Я здесь. Я сон. Я путь к жизни.
Там была Сари. Она улыбнулась мне и тут же исчезла, но я ухватился за ее улыбку, как утопающий за соломинку. Словно только она позволяла мне удержать голову над волнами моря безумия.
Теперь я находился среди золотистых пещер, в которых восседали замороженные – живые, но неспособные пошевелиться – старцы. Их безумие терзало воздух, вспарывая его, словно миллионы отточенных клинков. Некоторых стариков покрывала сверкающая ледяная паутина, как будто миллионы волшебных шелковичных червей закрутили их в кокон тончайших нитей.
Я метнулся вперед, пытаясь убраться подальше от стариков, выбраться из этого места. И побежал, медленно, как бегают во снах. Побежал, сам не зная куда.
В следующий миг я осознал, что некоторые из этих безумных старцев мне знакомы. Ужас мой усилился. Я рванул изо всех сил, увязая на бегу в липком тумане загустевшего, живого и злобного смеха.
Ощутив прикосновение, я мгновенно сунул руку под подушку, туда, где лежал кинжал. В тот же миг на мое запястье обрушился сильный удар и кто-то выкрикнул мое имя: Мурген!
Я проморгался и увидел склонившегося надо мной дядюшку Доя. В изножьи постели стоял Тай Дэй – он удержал бы меня, вздумай я спросонья броситься на Доя. В дверях маячила встревоженная матушка Гота.