Приключения тележки
Об авторе
По свидетельствам современников, в своей жизни Тершанский меньше всего походил на писателя. Этот неунывающий, крепкий телом и духом человек, увенчанный литературными премиями, вечно что-то изобретал, мастерил, конструировал, был душою компании, играл на всех мыслимых инструментах (даже выступал в кабаре в роли куплетиста и музыкального клоуна!), дорожа этими своими талантами едва ли не больше, нежели многочисленными романами, рассказами и повестями, которые он писал как бы между прочим.
В начале века, когда в прозе преобладали символика и тонкий интеллектуализм, Тершанский, прибыв из провинции в Будапешт «в поисках заработка и, может быть, мировой славы», заявил о себе рассказами, сюжеты которых словно подсмотрены были в жизни. Причем в жизни людей, до этого и близко не подпускавшихся к порогу венгерский литературы — бродяг, мелких воришек, бедноты, — сущих парий тогдашнего общества. Необычность Тершанского состояла, однако, не в открытии новых героев как таковых (как-никак венгры знали уже и Диккенса, и Золя, и раннего Морица), а в той доверительной, без тени сентиментальности или обличительного пафоса интонации, с которой эти герои заговорили с читателями.
Мастерство безыскусного внешне повествования, равновесия идиллии и иронии, глубина всепонимающего, мудрого гуманизма — вот те качества, которые заставляют нас с увлечением и симпатией следить за перипетиями жизни героев Тершанского — таких, например, как бедняга Гажи, свинопас из «Легенды о заячьем паприкаше».
Поистине всенародную популярность и неувядающее признание принес Тершанскому цикл повестей под названием «Марци Какук». В этом цикле, написанном в 20 — 30-е годы, автор, ничуть не смущаясь ни жанровыми канонами века, ни фарисейскими представлениями о нравственности, создал оригинальнейший образец плутовского романа, в котором поведал о похождениях «профессионального бездельника» и «блистательного прохвоста», бродяги и жизнелюба Марци по кличке Кукушка, невольно разоблачающего ханжество «благородного» буржуазного общества.
С этим романом, выдержавшим в Венгрии уже полтора десятка изданий, нам, надеемся, еще предстоит познакомиться. Что касается предлагаемой читателю книги, то в нее кроме «Легенды о заячьем паприкаше» и обширной подборки, демонстрирующей мастерство Тершанского-новеллиста, включена также повесть «Приключения тележки», уже публиковавшаяся на русском языке. Несмотря на обманчивое, быть может, название, она — о трагических страницах истории, о времени, когда, по словам самого писателя, «кровь, ужасы, низменные инстинкты, позорные даже для животного, беспримерное вырождение Человеческого Духа властвовали над земным шаром». Но и здесь, повествуя о разгуле фашистского террора под занавес второй мировой войны, о том, что было им лично пережито в дни штурма Будапешта, Тершанский остается верен себе: в трагическом опыте он отыскивает зерна нелепого и смешного, доказывая, что, пока человечество сохраняет способность смеяться, дух его неистребим.
В. Середа
Вступление во вступление к вступлению
Господин главный редактор, обуреваемый прожектами об исправлении общества, держал путь в редакцию иллюстрированного еженедельника. Дело было в первом квартале 1944 года.
Редакция располагалась на соседней улице.
Чтобы попасть туда, господину главному редактору надлежало пересечь Надькёрут, притом в чрезвычайно оживленном месте, где регулировал движение полицейский с белой повязкой на рукаве.
И вот буквально перед носом господина главного редактора полицейский остановил поток людей и машин.
Стоя на перекрестке среди других прохожих, господин главный редактор имел случай обратить внимание на проезжую часть улицы. Он увидел там таксиста, который, высунувшись из машины, отвратительно грубо орал на двух людей, осадивших свою тележку назад, прямо на его таксомотор.
Те двое, естественно, не остались в долгу и ответствовали оскорблениями противу чести, причем в исключительно сочной манере.
Один из них, тащивший тележку спереди, был в стареньком, потрепанном пиджачке. Другой — тот, кто толкал ее сзади, вернее, делал вид, что толкает, — судя по всему, более преуспел в жизни. На нем красовалось добротное зимнее пальто с меховым воротником и цилиндр.
Тележка была нагружена фантастически. На высоте бельэтажа поверх узлов, сундуков и всяческой мебели раскачивался в кадушке большой олеандр. Ежеминутно он грозил обрушиться на того бедняка, что тащил тележку, и пришибить его насмерть.
Сие зрелище породило в господине главном редакторе сложное состояние духа.
Прежде всего он был ошеломлен перегруженностью тележки и опасностью, угрожавшей возчику. Та же цепочка чувств вызвала в нем искреннее возмущение и гнев против человека, толкавшего тележку. Это, несомненно, заказчик. Сколь бессовестно эксплуатирует он несчастного возчика! А между тем и внешний вид его, и нагруженные на тележку вещи говорят о том, что он мог бы раскошелиться даже на грузовое такси или нанять ломовика.
Но тут следующая волна чувств и мыслей, вызванных неприятным зрелищем, внезапно бросила главного редактора в другую крайность. Радость и торжество пронзили его мозг.
Вот великолепная тема для статьи! Достойная его, главного редактора, тема. Да, с помощью этой тележки он как в зеркале покажет обществу истинное его лицо. Какое унижение для человеческого достоинства — приравнять труд человека, заслуживающего лучшей участи, к труду животного, машины! И это здесь, в центре Европы, не в Китае, не в джунглях Африки. И сегодня! В 1944 году!
Тут господин главный редактор слегка запнулся и жар его праведного гнева несколько поостыл. Ибо боковым ходом мысли он тут же сообразил, что переживаемая эпоха, декларируемая исторической, никак не может именоваться вершиной европейской цивилизации, где человеческая жизнь, достоинство, труд пользуются особым почетом. Более того. Войны и прочие кровопролития показывают обратное.
К тому же следует, вероятно, поинтересоваться и мнением тех, кто тащит эту тележку: ведь вполне возможно, что за неимением лучшей работы они рады тащить ее, лишь бы не видеть сверкания оружия, не слышать разрывов бомб…
Пустяки! Пустяки! Все это второстепенно! Возвращение человека к животному состоянию есть позор для цивилизации. Такая статья нужна газете.
И к тому же срочно, сегодня, прямо в номер.
Господин главный редактор стремительно взлетел по лестнице. По обыкновению проскользнул в свой кабинет через черный ход и вызвал метранпажа.
Метранпаж тотчас явился.
— Привет, коллега! — воскликнул господин главный редактор и сразу перешел к делу: — Послушай, если в течение четверти часа вы не будете меня беспокоить, я, пожалуй, напишу кое-что в номер. Как он у вас?
— Сверстан, — ответил метранпаж.
— Что можно из него выбросить, приблизительно на полполосы? — спросил главный редактор.
Метранпаж помолчал, соображая, наконец сказал:
— Разве что выбросить статью, в которой пережевывается новогоднее заявление Гитлера: «Он с легкостью разрешит кризис, переживаемый Германией, он остановит советское наступление, он выгонит англосаксов из Италии… — и так далее и тому подобное, — и в конечном счете победа за нами».
— Так это же чистый бред! Верстайте меня вместо Гитлера! — решил главный редактор.
— All right! [1] — кивнул метранпаж.
— К статье вы как будто давали и его орущую физию? — осведомился главный редактор.
— Так вот, на место Гитлера щелкните к моей статье какую-нибудь ручную тележку. Больше ничего. Гони сейчас же нашего фотографа на улицу, пусть снимет где-нибудь поблизости ручную тележку с возчиком. Пока все. Теперь дай мне поработать!
Вступление к вступлению
Далее события развивались так. Метранпаж прибежал взмыленный к фоторепортеру и погнал его на улицу увековечивать тележку, запряженную человеком.
Фоторепортер пулей вылетел из редакции, также по черной лестнице, которая выходила на тихую улочку. Здесь на углу призывно глядела вывеска небольшой корчмушки, вернее, распивочной. А перед распивочной стояла тележка. Хозяина ее не было видно. Из нагруженных на тележку плохо увязанных мешков зимний ветер выдувал клочья кудреватой щетины. Сверху раскорячились во всей красе остов видавшей виды кушетки и несколько стульев той же обивки.
Фотограф, руководствуясь собственным художественным вкусом, нашел чрезвычайно живописной эту кстати явившуюся, вернее, стоявшую тележку.
Ее-то и снимет он для газеты!.. Но где хозяин? Конечно же, десять против одного — попивает себе в корчме.
Фоторепортер не погнушался войти в распивочную, где стоял тяжелый винно-табачный смрад, и гаркнул:
— Хелло, господа! Чья это тележка стоит перед корчмой?
— Моя! — отозвался некто в шапке, расположившийся возле стойки.
— Готов оплатить один фреч, [2] если вы сейчас выйдете и впряжетесь в свою тележку, словно везете ее, а я вас сфотографирую, — объявил человеку в шапке репортер. — Согласны?
— А куда пойдет снимок? — поинтересовался хозяин тележки.
— В газету.
— И я там себя увижу? — просияв, осведомился тот.
— Само собой, — ответил репортер.
— Ясное дело, увидишь, если они поместят тебя в газете и ты до тех пор не ослепнешь, — к вящему удовольствию окружающих, вмешался в переговоры какой-то весьма потрепанного вида завсегдатай корчмы.
На съемку вышли не только хозяин тележки и газетчик, но и вся шумная любопытная компания.
Фоторепортер щелкнул возчика в шапке. Весело скалясь, возчик тащил свою тележку; на заднем плане виднелось еще несколько ухмыляющихся физиономий.
Затем фоторепортер предложил владельцу тележки прийти на другой день в редакцию за бесплатным номером газеты — сверх оплаченного фреча. И тут же помчался назад в редакцию.
Снимок быстро проявили и немедля тиснули, подверстав к статье главного редактора. Фоторепортер был работник опытный, а статья шла под личную ответственность главного редактора, не считая, конечно, цензуры…
Вот так и случилось, что на следующий день в иллюстрированной газете жалкая ручная тележка вытеснила с уготованного ему места Адольфа Гитлера, властелина Европы, предназначенного, по мнению тогда еще многих — да славится их слабоумие! — быть господином мира.
Это ли не карьера, не сенсация, это ли не факт, толкающий на размышления?… Даже в том случае, если происходит такое всего лишь с предметом, с вещью?!
Вступление как таковое
Да-да, даже если это необычайное событие происходит всего-навсего с вещью?!
Как часто говорят: «Эх, если бы эта скамья (или эта кушетка) могла рассказать про все, что видела!»
Так вот, любезный читатель, именно это и произойдет на последующих страницах. Тележка, которая с весьма заметного, кажется нам, события начала играть свою рель в нашем повествовании, останется и в дальнейшем главным его героем. Ты сможешь проследить ее судьбу, ибо именно она будет неизменно в центре событий. Ты увидишь жизнь такой, какой бурлила она — красивая, безобразная, веселая, горестная, славная или ужасная — вокруг тележки, куда бы эта тележка ни двигалась, где бы ни стояла…
Вещь, объект!.. А почему бы и не стать объекту объектом повествования, не выйти на первый его план? Важнейшим достоинством рассказа считается объективность, достоверность, беспристрастность. Вот и будем смело придерживаться здесь этого ведущего принципа.
Итак, тележка подана! Отправимся же и мы с нею в путь.
Хозяин тележки и дом ее
Владелец тележки был пресимпатичный здоровяк с вьющейся шевелюрой и блестящими черными глазами. По профессии он был обивщик мебели. На маленькой жестяной табличке, укрепленной по борту тележки, можно было прочитать его имя, фамилию, а также адрес его лавчонки или мастерской:
Янош Безимени,
обивщик мебели,
1, улица Пантика, 9.
Улица Пантлика вьется по Буде, в самом низу Крепостного холма.
Тележка выглядела такой же крепко сбитой, пропорциональной, сработанной на славу, как и ее хозяин. Сделана она была из дуба — дерева, не боящегося ни времени, ни воды.
Однако ж более подробное изучение тотчас обнаруживало дефект как в повозке, так и в ее хозяине.
Янош Безимени сильно припадал на правую ногу. Что сразу объясняет, почему этот здоровяк, косая сажень в плечах, не был призван в армию.
А тележку странным образом заносило влево. Настолько, что Безимени приходилось то и дело поправлять ее ход, подталкивая рукоять вправо, — иначе его тележка покатила бы поперек улицы.
Что повредило ход тележки — ошибка мастера, ее создателя, несчастный случай или почтенный ее возраст? Не все ли равно? Безимени так привык уже каждые десять шагов подталкивать тележку вправо, что, доведись ему везти повозку с нормальным ходом, непременно столкнул бы ее на обочину.
На улице Пантлика довольно много пустырей, и рядом с ветхими, старыми хибарками возвышаются современные многоэтажные дома-коробки.
Дом номер девять именно таков: это совсем новое здание, похожее на спичечную коробку, поставленную торчком, как бы вклинивающееся в длинный ряд прочих домов, старых и новых.
Посередине фасада — парадный вход, к которому ведут несколько ступенек. Налево от парадного в полуподвале — но с большими прекрасными светлыми окнами, глядящими на улицу, и всего лишь двумя ступеньками, ведущими вниз, — расположена лавчонка, она же мастерская Яноша Безимени, обивочных дел мастера.
Рядом с мастерской, также в полуподвале, — квартира дворника.
Направо от парадного зазывает гостей вывеска корчмы, чудовищно окрещенной на венгерский лад «Питейный дом «Молодушка»; помимо пьяного угара, еще и название это приманивает посетителей; на вывеске корчмы дщерь отчизны, кокетливо подмигивая, прыгает через кусты в юбочке, окаймленной лентой национальных цветов.
Рядом с корчмой выходит на улицу еще одно окно. В окне — табличка, на ней корявым почерком выведено:
Обучаю игре на гармонике, гитаре, рояле и скрипке.
Профессор Карой Андорфи.
Добравшись до дому, Безимени выполнил весь свой привычный ритуал.
Он поднял железную решетку, закрывающую вход в его мастерскую. Протиснулся внутрь и мгновение спустя снова выбрался на улицу с грязной, видавшей виды мешковиной. Тележку свою он подтянул к самой лесенке и, бросив рядом мешковину, прежде всего сгрузил поклажу в мастерскую. Затем снова опустил решетку и мешковиной быстро-быстро очистил колеса тележки от грязи. Потом открыл настежь обе створки парадной двери и более или менее благополучно провел тележку сперва по двум ступенькам вверх, затем через площадку и, наконец, по двум другим ступенькам, ведущим во двор, где и поставил ее у самой стены.
Что правда, то правда, выложенный кирпичом двор был крайне тесен даже для того, чтобы держать здесь тележку. Между тремя устремленными ввысь доходными домами и двухэтажным особняком он выглядел поистине дном обвалившейся шахты.
Сразу за тележкой зиял вход в подвал, иначе говоря — в бомбоубежище. За ним, совсем вплотную к брандмауэру, находилась перекладина для выбивания ковров. Чуть дальше тянулся ввысь развесистый дикий каштан, борясь с сырым сумраком дворовой шахты. Пространство от дерева до самой стены заполонила большая поленница. Над ней торчали, приставленные к стене, две лестницы. У корчмы, возле черного хода, горой свалены были ящики, бочки, плетенки, у двери в квартиру учителя музыки также громоздилось разное барахло.