Путешествие в седле по маршруту "Жизнь" - Петушкова Елена 13 стр.


18

К Московской олимпиаде готовились две группы спортсменов: Угрюмов, Карачева и я — на ипподроме, Юрий Ковшов и Вера Мисевич под руководством Ивана Калиты — в манеже ЦСКА.

Ковшов выступал на Игроке. Эта лошадь в сборной не новая, еще в 1976 году ее брали запасной в Монреаль, в 1977–1978 годах она участвовала в международных соревнованиях, но с другим всадником (Ковшов, ее хозяин, считался недостаточно опытным). Игрок очень мне нравится — вороной, нарядный, красивый. И Юра очень нравится — хороший товарищ, приятный и в команде и просто в общении. С ним легко, у него уживчивый, добродушный характер, и даже когда на его лошади выступал другой, что волей-неволей огорчает спортсмена, он никак своего недовольства не выказывал. Мисевич побывала до этого на чемпионате Европы в Швейцарии. У нее ладная посадка, она, что называется, смотрится на своем Плоте.

Для меня 1979 год, когда я была второй на Спартакиаде народов СССР и выиграла чемпионат страны, знаменателен прежде всего тем, что категорически изменилось общее мнение об Абакане. О нем стали говорить, что это настоящая лошадь, а Николай Алексеевич Ситьно, один из умудреннейших наших специалистов, заявил прямо: "В ближайшее время выиграть у Абакана будет невозможно".

Со здоровьем лошади долго не везло. И, вспоминая Пепла, я понимаю только теперь, какую удачу подарила мне судьба: двенадцать лет я не знала забот. Может быть, это потому, что тракены вообще крепкие, а ахалтекинцы более хрупкие. Как бы то ни было, бесконечные травмы, возобновляющаяся хромота то и дело выводили Абакана из строя месяца на три-четыре. Однажды мой тогдашний тренер Васильев зимой вел лошадь из манежа в конюшню, задумался и не заметил выезжающий из-за угла грузовик. Абакан отреагировал быстрее — шарахнулся, встал на дыбы, поскользнулся на замерзшей лужице и получил растяжение связок. Были и другие печальные приключения. Однако к началу 1980 года он подошел в идеальной форме — и физической, и в смысле подготовки. Казалось, вот оно наступает, оно на пороге — наше с ним прекрасное будущее. В марте 1980 года я победила на зимнем первенстве стран, подтвердив готовность к Олимпиаде.

В начале мая, чтобы проверить подготовку сборной к олимпийскому старту и лишний раз показаться зарубежным судьям, решено было поехать на международные соревнования в Бельгию и ФРГ.

Лошадей отправили коневозкой, а мы должны были прилететь на несколько дней позже. И когда прилетели, я нашла Абакана в очень тяжелом состоянии. Ему стало плохо в дороге.

На него было больно смотреть. Носом шла кровь, он был угнетен и вял. Ни на что не реагировал. В груди хрипело и клокотало. Мы выводили его на солнышко погреться, и он понуро стоял часами, найдя себе какую-нибудь ямку и умостив в ней то передние, то задние ноги, а на шее — толчками снизу вверх — пульсировала вена. Наклоняться, чтобы отщипнуть травы, он совсем не мог, кормушку приходилось подносить к самой морде. До груди и боков не давал даже дотронуться — рычал и стонал, что выглядело особенно тягостно, потому что лошади обычно не способны издавать звуки, даже при сильной боли.

Но не отправлять же было его одного домой. Повезли в ФРГ. Дорогу он перенес неплохо, у меня уже затеплилась слабая надежда. На другой день мы вывели его из денника, чтобы почистить, как вдруг его буквально согнуло от боли и по коже волнами пошла дрожь.

Хуже нет, наверное, на свете, чем видеть страдания близкого существа, которое даже пожаловаться не может, и ничем не быть в состоянии ему помочь.

Мои товарищи выступали. Уезжали из конюшни верхами, во фраках и цилиндрах, строгие и сосредоточенные, возвращались раскрасневшиеся, возбужденные соревнованиями. Все вокруг кипело и бурлило — обычная атмосфера больших стартов. И только я не принимала в этом участия. С утра до вечера сидела напротив Абакана, отходила, подходила, шагала взад-вперед около денника.

Не помог ни наш врач, ни приглашенный ветеринар сборной ФРГ. Он сказал, что симптомы характерны для перитонита, а если так, то на спасение шансов мало. И хотя были раздобыты самые редкие сильнодействующие лекарства, хотя мы определили его в одну из лучших ветеринарных клиник — в Ганновере, ничто не помогло. Через сутки из клиники сообщили, что Абакана не стало.

Так — незадолго до Олимпиады — я осталась без лошади.

Дома у меня был еще конь Аргумент — брат Абакана, я взяла его два года назад, но почти на нем не ездила — не хватало времени. По всем данным, ему до брата было далеко, а о подготовленности и говорить не приходилось.

Через неделю предстоял чемпионат страны — отборочный к Олимпиаде.

За время моего пребывания в США Угрюмов немного работал с Аргументом. Я спросила у него, что лошадь может. "Ира однажды пробовала отъездить на нем всю езду, — сказал Виктор Петрович. — Менку ног в два темпа он делает плохо, в один темп вообще не делает. А ты что, собираешься выступать?" Я кивнула. "Многие тебя неправильно поймут", — проговорил Угрюмов, неопределенно покачав головой.

Я поняла, что он имеет в виду. Что, мол, подумают: Петушкова любой ценой хочет прорваться на Олимпиаду. Оснований нет, а хочет.

В сложившейся тогда ситуации я знала: не выступлю сейчас — буду выступать позже. Все равно спорт не брошу. Уход из него, вероятно, возможнее для меня в миг, когда все хорошо, а не сейчас, когда все плохо. Может быть, это в силу моего природного упрямства. Но если я не выступлю в чемпионате, заговорят, что я ушла совсем. Потом, допустим, скажут, что вернулась. Сперва мне пособолезнуют — кто искренне, кто нет, — потом (так сказать, по возвращении) возникнет любопытство: интересно, как у нее заново все получится? Но никаких эмоций, никакого шума по отношению к себе я вызывать не хотела — мне бы это мешало. Всем вокруг должно было стать ясно: Петушкова по-прежнему в спорте. То, что произошло, несчастье, но не крах.

До старта оставалось пять дней. Я поездила на Аргументе. Обнаружила, что некоторые элементы идут у него просто прекрасно — пиаффе, переход из пассажа в пиаффе, пируэт. Словом, самое сложное удавалось хорошо, а простое — остановки, например, — ни в какую.

Когда я Аргумента получила, он имел репутацию странную — лошади, так сказать, с большими заскоками. В соревнованиях участвовал единственный раз в жизни — еще с прежним хозяином, тот проехал только половину программы: лошадь внезапно, без всяких видимых причин встала на дыбы, и выпрыгнула из манежа. Или — это случалось уже со мной — она тоже без причины принималась вдруг вертеться волчком, пытаясь меня скинуть. И в процессе такой короткой моей подготовки Аргумент время от времени стремился выкинуть необъяснимые номера.

Хотя бы довести на нем состязания до конца, уже было для меня победой. Когда я добилась этого во время розыгрыша Среднего приза на чемпионате страны 1980 года, то, несмотря на итоговое последнее место (Аргумент захромал и Большой приз ехать не мог), считала задачу выполненной. Доказала всем: из спорта уходить не собираюсь.

Но пошли разговоры разные. "При ее титулах и репутации не имела она права так позориться", — судили одни. "Расстроилась во время Среднего приза, потому и отказалась от Большого", — рядили другие.

Не могу сказать, что пересуды совсем меня не задевали. Не могу. Одна мысль утешала: решила ехать и проехала.

Чемпионат страны выиграл Ковшов. Восьмидесятый был его годом. Юра еще в Бельгии и ФРГ выглядел очень хорошо, и Игрок под ним был активным, веселым. Случаются в жизни каждого человека минуты подъема, когда все удается, все одно к другому складывается.

На Олимпиаде я была среди зрителей. Сидела на трибуне комплекса в Битце.

Надо сказать, что подарок к Играм конники получили просто уникальный. Строители думали не только о том, чтобы обеспечить отличное проведение именно этих состязаний. Они позаботились, чтобы Москва и на будущее получила великолепный центр конного спорта.

Здесь, в Битце, создана и детско-юношеская спортивная школа — не только по конному спорту, но и по современному пятиборью.

Здесь размещается множество лошадей, зимой в манеже могут тренироваться одновременно шестьдесят всадников, если не больше. Расширяются возможности для проката, а у нас желающих покататься на лошади много.

Коль уж речь зашла о любви моих сограждан к лошадям, к конным прогулкам, замечу попутно, что сейчас получил развитие массовый конный туризм: можно купить путевку в поход длительностью от нескольких часов до нескольких дней. Помню, недавно, приехав на Кавказ, в Домбайскую долину, покататься на горных лыжах, я в день, когда был сильный снегопад, отправилась за 20 километров в Теберду, заповедник, где много туристских баз, в основном для пеших туристов, но есть одна и для любителей верховой езды. И получила ни с чем не сравнимое удовольствие, проехавшись по тропам, по рощам в ущельях, хотя мохнатая лошаденка не очень-то отзывалась на мои требования — повышенные, естественно, по сравнению с теми, которые к ней обычно предъявлялись.

Однако вернусь к Олимпиаде.

Еще до начала на нашу сборную обрушились неприятности. Лишились Абакана, вслед за тем захромал Сайд Карачевой. Созванный в срочном порядке консилиум высказался единодушно: тромб подвздошной артерии — видимо застарелый. Хромота и приступы колик вызывались тем, что тромб этот закупорил артерию задней ноги. Лошадь списали.

Однако, несмотря на все беды, сборная в составе Ковшова, Угрюмова и Мисевич выступила отлично — после восьмилетнего перерыва вернула нашему спорту звание олимпийских чемпионов в командном зачете. В личном лучшим был Юрий Ковшов — серебряная медаль.

А победила Элизабет Тойрер.

Кстати, Австрийская федерация конного спорта — вразрез с решением Национального олимпийского комитета страны — запретила своим спортсменам ехать в Москву. И молодая всадница из Вены попала в Битцу только потому, что отважно презрела запрет.

Это вообще романтическая история. Тойрер прилетела в Москву перед самыми соревнованиями. Ее привез на своем двухмоторном «фоккере» друг — выдающийся автогонщик-профессионал Ники Лауда, глава авиакомпании "Лауда эйр", насчитывающей два самолета и шесть пилотов: снял в салоне несколько рядов кресел, поставил контейнер для лошади, погрузил и прилетел.

Массивный, ширококостный, серый в яблоках ганноверец Мон Шери под седлом Элизабет преображался: в менке ног порхал как бабочка, пиаффе отбивал с четкостью барабанщика. Он представлял контраст с изящной всадницей, и, хотя наши зрители привыкли к лошадям более легкого типа, они по достоинству оценили мастерство гостьи.

У Тойрер в час прилета спросили, вернется ли Ники за ней в Москву. Она сказала: "Если будет мной доволен". И он вернулся за ней и ее золотой медалью.

На Олимпиаде в командном зачете советские конники выиграли и конкур, и троеборье.

19

Отгремели олимпийские события, все вернулись к повседневным делам, а передо мной отчетливо встала проблема поиска лошадей. Именно лошадей, потому что недавние злоключения подсказали единственный, очевидно, путь: иметь двух-трех молодых партнеров и готовить их исподволь, без форсирования.

Нас часто спрашивают, как мы, спортсмены, выбираем себе лошадей. Некоторое время назад конноспортивные клубы непосредственно приобретали для своих членов лошадей на конных заводах. Двухлетки и трехлетки после скаковых испытаний частично остаются на заводах в качестве производителей, частью продаются за границу, частью — конноспортивным клубам.

Все конные заводы находятся в ведении Министерства сельского хозяйства. Коль речь идет об особо выдающемся экземпляре, с которым зоотехник не хочет расставаться, министерство может дать указание продать животное клубу. Порой завод отдает лошадь спортсмену, так сказать, на передержку — то есть она выступает в спорте, но числится за прежними хозяевами, и они уверены, что в дальнейшем получат ее обратно. Заводы же представляют собой не небольшие конефермы, а крупнейшие сельскохозяйственные предприятия.

Прежде большей частью было — да и сейчас во многом это так, — что конники приглядывают себе лошадей на выводке, предшествующей скаковому дерби. Это своего рода торжественные смотрины, причем надо обладать очень верным глазом, громадным опытом, чтобы угадать в двух-трехлетнем «подростке» будущего сильного и красивого партнера для себя. Признаки порой неуловимы, и для меня они во многом до сих пор загадка. Признаюсь, что у лошади моложе чем в пятилетнем возрасте я предвидеть грядущие стати не могу.

Итак, где-нибудь на ипподроме, на небольшом пятачке, на песчаной или асфальтовой площадке, за длинными столами заседает авторитетная комиссия. Торжественно объявляют «дебютанта». Он появляется на рыси, ведомый за длинные поводья конюхами, и останавливается. Существует специальный зоотехнический постав лошади: одна задняя нога на несколько копыт впереди другой. Оценивается степень упитанности, как содержат лошадь, как ее чистят и холят.

А вокруг толпится колоритный кавалерийский люд. Зорко всматриваются они в лошадей, предпочитают темнить, не показывать, какая особенно задела за душу.

Разве что уж очень хороша, и тогда все дружно восхищаются, хотя понимают: чтобы такую заполучить, надо иметь имя в спорте.

Выводка — своего рода клуб: тут звучат и дифирамбы своим лошадям, и критика чужих, и воспоминания, истории бог весть какой давности, услышанные бог весть из чьих уст.

Один, например, утверждает, что скакун Анилин потому непревзойденным был, что одну ногу имел короче других…

Другой клянется, что у него была лошадь, которая любила селедку. "Да что — селедку? Вот моя воробьев ела!"

Словом, барон Мюнхгаузен, который восседал однажды на половинке лошади, оказался бы здесь весьма кстати.

Однако речь идет только об одном варианте отбора. Есть другой, когда ведущие спортсмены по чьей-либо подсказке отыскивают лошадей на заводах. Бывает, зоотехники сами пишут конникам письма, предлагая своих воспитанников, с которыми, конечно, расставаться им очень жаль, но эти люди прежде всего влюблены в свое дело.

Так однажды меня уговорили посмотреть четырехлетнего вороного тракененского жеребца в Краснодаре, и я прилетела туда на субботу и воскресенье — в понедельник должна была уже быть в университете, у себя на кафедре.

Конь понравился. Но мне сказали, что стоит наведаться в знаменитый рисоводческий совхоз «Красноармейский»: его директор Алексей Исаевич Майстренко, истый кубанский казак, организовал у себя сначала небольшую конеферму, а за полтора десятка лет она расширилась и питомцы ее приобрели достаточную известность. Ферма же превратилась в высококлассный завод. Существовала там и спортивная секция для совхозной молодежи, где некоторое время работал тренером Сергей Филатов. Я слышала также, что Майстренко построил в совхозе манеж не хуже любого московского. Это, правда, казалось преувеличением.

Однако увиденное в «Красноармейском» попросту поразило воображение. Я имею в виду условия, в которых живут, трудятся и отдыхают работники совхоза. Причем мне объяснили, что двадцать лет назад здесь было сплошное болото: его и выбрали специально, чтобы растить рис.

Центральная усадьба совхоза буквально утопает в зелени. По обеим сторонам заасфальтированного проспекта — двухэтажные коттеджи специалистов. Две великолепные гостиницы. Шестиэтажное здание Дворца культуры. В конторе широкая лестница, устланная ковром, в комнатах паркет, дубовые панели. Тут меня встретил сам Майстренко, крепкий семидесятилетний старик (его за глаза все зовут просто Дед), твердый и требовательный в обращении, но внимательный и заботливый к людям, особенно к детям. Для них в совхозе есть и всевозможные спортивные секции, и музыкальная школа — особняк с мозаичным панно на фронтоне и бронзовыми скульптурами горнистов у входа, балетная группа.

В совхозе свои строители, свои архитекторы. Свой специалист-искусствовед в картинной галерее, обладающей коллекцией, которой могут позавидовать иные крупные города.

Искусствовед часто выезжает в Москву на вернисажи для закупки новых работ. Иные из них подарены художниками совхозному музею.

Назад Дальше