Уже поздно ночью, после долгих блужданий, фон Лёве добрался до Кляйнеегерсдорфа, где солдатами и офицерами была устроена пирушка, на коей было выпито все трофейное вино и съеден захваченный фураж. Написанный под это дело фон Лёве и Кнаубе рапорт на имя фельдмаршала являл собой такой образчик образности и изощренности эпитетов в адрес врага, что знаменитое письмо казаков Бизанциумскому шахиншаху на его фоне казалось образцом изящной словесности.
***
-- Что это было? -- ахнул кто-то рядом с фон Эльке.
-- Реутов убит. -- скрипнул зубами генерал. -- Его фамильное заклятие.
Тот чудовищной силы взрыв, что разметал и атаковавших, и оборонявшихся, никакой взрывчаткой устроить было невозможно -- в этом Эрвин был абсолютно уверен.
Немногие уцелевшие в центре бранденбуржцы с трудом приходили в себя, а померанская пехота, полностью деморализованная гибелью казалось уже взявших верх передовых баталий, спешно отступала. Остатки ведомых генералом мушкетеров, до того отбившихся от подходивших одна за другой потрепанных баталий фон Рейна, заняли остатки позиций, среди изувеченных и обожженных колдовским взрывом тел, и дали залп в сторону отходившего неприятеля, сигнализируя тому, что войска герцога Максимиллиана все еще готовы обороняться.
Генерал бросил быстрый взгляд на левый фланг, где дела также шли достаточно неважнецки. Солдаты Радека потеряли уже порядка половины от первоначального своего числа, и медленно пятились назад перед превосходящими силами неприятеля.
Впрочем, едва только померанцы на фланге заметили отступление в центре, как тут же сбавили напор, а потом и вовсе встали на месте, не видя смысла умирать в этот день. День, который уже фактически закончился -- солнце уже выглядывало из-за горизонта одним только краешком, а сумерки стремительно сгущались.
Со стороны поместья Айс-Шнее тоже продолжала доноситься мушкетная трескотня, в которую время от времени вплетались звуки орудийных выстрелов. С одной стороны, это сигнализировало о том, что Захуэр и фон Штоц все еще не сломлены и продолжают сопротивляться, с другой указывало на то, что фон Рейну удалось подтащить к очагу бранденбурской обороны полевую артиллерию. А может и конную -- этого генерал не знал, но искренне надеялся, что померанцам ничего серьезнее шестифунтовок под стены особняка выдвинуть не удалось, поскольку прийти на подмогу гибнущим товарищам он не мог никоим образом.
Впрочем, с наступившей темнотой звуки боя прекратились и там, оставляя Эрвину лишь надеяться, что померанцы прекратили бесплодные попытки атаковать, а не взяли верх.
Бригадный генерал проводил взглядом капрала Куртца, который ковылял в сторону лазарета, оперевшись на плечо молоденького солдатика -- того самого, что интересовался фамильным заклинанием Кабюшо, -- и стремительным шагом двинулся в сторону импровизированного штаба, где уже собрались все уцелевшие командиры. Не так уж и много их осталось, тех, кто был на ногах. Радек, с висящей на перевязи, замотанной прямо поверх формы бинтами левой рукой, артиллерийский штик-юнкер, штабс-капитан берштадцев, принявший командование ошметками полка после гибели всех старших офицеров, Зюсс, да шатающийся от усталости Кальмари.
-- Сколько у нас раненых, доктор? -- с ходу поинтересовался Эрвин.
-- Мало. -- хрипло ответил тот. -- До обидного мало. Бригада и берштадцы невозвратными потерями выбиты больше чем наполовину. У меня в лазарете не более сотни человек. Когда дело дошло до штыковой, выносить раненых стало невозможно, а потом... Да вы сами видали.
-- Радек?
-- У меня и сотни солдат в баталии не наберется. -- мрачно ответил тот. -- А из офицеров остались только я, юнкер, да два корнета. Эти сволочи под конец подтянули взвод егерей...
Майор махнул здоровой рукой и замолчал.
-- В Берштадском полку личного состава осталось на роту. -- доложился штабс-капитан, имя которого фон Эльке, к стыду своему, запамятовал. -- Люди подавлены потерями и, боюсь, к бою совершенно не способны.
-- Дальнейшего боя и не ожидается. -- Эрвин устало опустился на барабан. -- Мы выполнили поставленную задачу, и теперь можем со спокойной душой отступать. Вопрос лишь в том -- можем ли? Выдержат ли солдаты ночной переход, особенно раненые?
-- Раненые как раз и выдержат. -- невесело усмехнулся Кальмари. -- Милейший Зюсс выбросил со своих телег все что только можно, и даже то, что нельзя, так что те, кого мы успели обиходить, готовы к транспортировке хоть немедленно. Остальных загрузим в течении часа и можно выступать.
-- Выдюжим марш? -- спросил генерал. -- Или до утра отдохнем, а выступим перед рассветом?
-- Чревато. -- подал голос артиллерист, имени которого Эрвин не знал. -- Если ночью полезут, мы и картечью можем не успеть вдарить. Да и то -- всего две пушки осталось.
-- Ваши пушки, Вильке, придется бросить. -- ответил Радек. -- Все одно в грязи завязнут, а вытаскивать их сил у солдат уже никаких нет.
Штик-юнкер встрепенулся было, намереваясь возражать, но тут же поник, признавая правоту майора.
-- Хорошо, мы их заклепаем, а упряжки можно будет использовать для перевозки раненых полегче. -- с горечью ответил он.
-- Не журитесь, унтер. -- приободрил его Эрвин. -- Будут у вас еще орудия, и не хуже этих. Я не я буду, если после сегодняшнего не выбью вам подпоручика или хотя бы корнета. Видал вашу стрельбу на левом фланге -- сплошное загляденье.
-- Это да. Без его пушки я бы врага не сдержал. -- подтвердил Радек.
-- Что ж, решено. -- генерал поднялся. -- Грузим раненых и через полтора часа выступаем. Ночной атаки нам не сдержать.
***
В тот момент, когда остатки Берштадского мушкетерского полка и бригады фон Эльке выдвигались в ночи, нахал и карьерист Ганс Нойнер собачился в приемной фельдмаршала Кабюшо с драгунским полковником фон Шпессером. Причина ссоры двух бравых кавалеристов заключалась в том, что они никак не могли выяснить, от кого из них двоих сбежал фон Лёве.
Корпусной генерал фон Рейн прислал на доклад о прошедшем сражении именно полковника хотя бы и оттого, что тот ну никак не мог даже случайно опровергнуть его утверждения, что дорогу авангарду перегородила целая дивизия, причем, судя по всему, дивизия Эдвина Гогенштаузена. В своем рапорте фон Рейн указывал, что враг полностью обескровлен, и лишь наступившая темнота воспрепятствовала полному его уничтожению, а также делился планом по утру, на зорьке, окончательно сбить бранденбуржцев с дороги и продолжить движение. Упомянул он и о рейде фон Шпессера, блокировавшего прорыв вражеской кавалерии и обратившего супостата в бегство. Последним-то обстоятельством, ожидавший в сенях деревенского домика, приютившего на эту ночь Кабюшо и его свиту, полковник и начал хвастать напропалую перед присутствовавшими офицерами.
Ганс Нойнер, ожидавший когда его полковник выйдет с военного совета у командующего, дабы доложить ровно о том же самом, и наблюдавший неприятеля не в пример ближе, нежели видали драгуны, смекнул, что его собираются лишить заслуженной славы по обращению в бегство численно превосходящего врага, и вступил с полковником в перепалку, выставляя его вралем. Полковник, в свою очередь, никак не желал соглашаться с тем, что преследовал без всякого успеха всего-то три кавалерийских эскадрона, пусть один из них и был бы хоть сотню раз гвардейским, и упорно стоял на своем, указывая, что как раз кирасир ротмистра он и не видал.
Гвалт поднялся преизрядный, дело шло к дуэли, когда в приемную, на шум. вышел сам командующий. Ознакомившись с докладом вон Рейна и мнениями сторон о числе прорвавшихся кавалеристов неприятеля (при том Нойнер привлек на свою сторону свидетеля -- того самого артиллерийского капитана), фельдмаршал усмехнулся.
-- Ротмистр Нойнер, значит? -- смерил он взглядом Ганса. -- Тот самый, что организовал вчерашнюю баталию не дожидаясь приказа?
-- Осмелюсь доложить, -- вступился за своего подчиненного кирасирский полковник, -- что он только спасал своих боевых товарищей, которые подверглись атаке со стороны численно превосходящего неприятеля.
-- А теперь еще и два, как утверждает полковник фон Шпессер, кавалерийских полка в бегство обратил, причем один -- гвардейский? -- старый окситанец продолжал с усмешкой разглядывать Нойнера. -- А что же, хвалю, герой.
Он повернулся к своему адъютанту.
-- Эмиль, подготовьте приказ о награждении ротмистра Нойнера каким-нибудь подходящим по случаю орденом. Я подпишу. И в сегодняшнюю реляцию для Штеттина его подвиг включите. Пусть канцлер-регент хоть о чем-то хорошем прочитает.
Глава XII
Дорога назад заняла у фрейлины Мафальды меньше времени -- кучер, опасаясь новых встреч с грабителями, которые могли закончиться не так мирно и благополучно, как первая, гнал лошадей как можно быстрее, заставляя их выбиваться из сил. Его пассажирка тряслась на мягком сиденье, с грустью убеждаясь, что подремать на обратном пути ей не удастся. К счастью, спать ей особо и не хотелось. Слишком многое надо было обдумать. И хотя порой, когда экипаж попадал на особенно бугристое место на дороге, тряска мешала молодой даме сосредоточиться, она была рада, что у нее есть возможность побыть одной и спокойно принять решение...
Вознице и его важной пассажирке повезло: на этот раз никому из двуногих лесных обитателей не вздумалось напасть на них и освободить от ценных вещей. К замку гросс-герцога фрейлина подъехала ранним вечером, когда небо только начало темнеть. Обычно в это время хозяева замка неторопливо собирались ужинать, предвкушая долгий спокойный вечер. Но когда карета Мафальды въехала во двор, и сама она выглянула в окно, ей сразу бросилась в глаза царившая там суета. Нарядный экипаж гросс-герцогини стоял посреди двора, дверцы его были открыты, и снующие туда-сюда слуги загружали в сундуки под сиденьями огромные свертки, в которых, судя по всему, были упакованы ее многочисленные платья, накидки и прочие предметы туалета. В стороне фон Шиф заметила еще один экипаж, поскромнее -- из тех, в которых обычно ездили фрейлины Эвелины. Рядом с ним возвышалась внушительная гора похожих свертков и круглых шляпных картонок.
-- Что тут у нас происходит? -- спросила Мафальда, вылезая из кареты и обращаясь сразу ко всем присутствующим во дворе слугам. Те, увидев любимую фрейлину своей госпожи, поприветствовали ее вежливыми поклонами.
-- Завтра ее светлость возвращается в город, -- сказала одна из горничных.
-- С чего это она так резко с места сорвалась? -- удивленно пробормотала Мафальда, но в следующий миг, спохватившись, заговорила более почтительным тоном. -- Чем вызвано такое неожиданное решение ее светлости?
Прежде, чем ответить, горничная, не удержавшись, вздохнула, и по ее огорченному лицу фрейлина поняла: Эвелина решила вернуться в свою зимнюю резиденцию не просто так, не от скуки, а из-за того, что здесь ее что-то расстроило или рассердило. Вот только что бы это могло быть?
-- Я не знаю, -- уже не особо скрываясь, скорбно вздохнула горничная. -- Ее светлость утром была чем-то очень расстроена... После того, как о чем-то долго беседовала с его светлостью...
Мафальда понимающе кивнула. Теперь ей было ясно почти все. Эвелина поругалась со своим мужем и спешила уехать из летнего замка, «чтобы больше не видеть этого бесчувственного солдафона, погубившего ее молодость». В этом не было ничего необычного -- такие размолвки случались между августейшими супругами регулярно и каждый раз заканчивались примирением и устроенным по этому поводу балом. Без сомнения, и эта ссора завершится столь же счастливо. Но не факт, что это произойдет еще здесь, в замке, а не в городе: раз вещи гроссгерцогини уже собраны, значит, настроена она решительно и от возвращения в зимнюю резиденцию не откажется. Тем более, что здесь, за городом, с каждым днем становится все холоднее и все чаще идут дожди, так что от охоты и прогулок приходится отказываться, а других развлечений у Эвелины нет. Значит, нормально отдохнуть после своей поездки в имение Мафальде не придется -- завтра ее ждет такая же тряская дорога и жалобы герцогини на обидевшего ее супруга.
Улыбнувшись горничной и кивнув другим слугам, тащившим через двор целую пирамиду коробок со шляпами, фрейлина зашагала к входу в замок. Предстоящий ей разговор с госпожой вряд ли будет сильно отличаться от множества подобных бесед, которые она имела с ней в прошлом -- в этом Мафальда была уверена.
Как она и предполагала, Эвелина сидела в своем будуаре, и лицо ее выражало мировую скорбь. Фрейлина Розалинда, увидев госпожу фон Шиф, просияла от радости -- причем радость эта, несмотря на их натянутые отношения, была совершенно искренней. Мафальда злорадно усмехнулась про себя: Розалинда считала ее своей соперницей и прилагала все усилия, чтобы занять ее место главной любимицы герцогини. Отъезд фон Шиф она восприняла, как свой шанс добиться желаемого в ее отсутствие -- за что и поплатилась, так как в обязанности любимой фрейлины входило, кроме всего прочего, еще и выслушивание всех жалоб Эвелины и безуспешные попытки ее утешить, если та находилась в расстроенных чувствах.
-- Здравствуйте, ваше сиятельство! -- присела Мафальда в реверансе, после чего повернулась к своей «заместительнице». -- Добрый вечер, Розалинда!
-- Добрый вечер, Мафальда! Как хорошо, что ты уже приехала! -- с чувством воскликнула вторая фрейлина и стала медленно, бочком, продвигаться к двери. -- Оставлю вас, ваша светлость, -- поклонилась она Эвелине и выскользнула в коридор.
С трудом сдерживая улыбку, фон Шиф пошла навстречу своей госпоже, которая тоже встала с кресла и протянула к ней руки.
-- Мафальда, -- простонала она, -- как же мне тебя не хватало! Как же нам всем без тебя было плохо! Пообещай мне, поклянись, что ты больше никогда меня не оставишь!
-- Что случилось, госпожа? -- сочувственным тоном поинтересовалась фрейлина, игнорируя эту просьбу. -- Меня же всего два дня не было!
-- Да я ни часа, ни минуты без тебя прожить не могу! Особенно теперь, когда мой супруг... этот жестокий, бесчувственный человек, которого я, несмотря на все усилия, так и не смогла сделать хоть чуть-чуть нежнее, хоть чуть-чуть тактичнее... -- кукольное личико Эвелины вдруг исказилось от злости, и ее любимой фрейлине показалось, что она отчетливо слышит скрежет ее зубов.
-- Что же его сиятельство сделал?! -- всплеснула руками Мафальда, которой уже и самой было страшно любопытно, чем на этот раз провинился муж ее госпожи. Она никогда ещё не видела Эвелину в такой ярости. Строго говоря, в ярости свою государыню фрейлина не видела вообще ни разу. В расстроенных чувствах, в обидах, в дурном настроении без какой-либо причины -- сколько угодно, но в гневе...
Тем удивительнее были для нее слова гроссгерцогини, один только вид которой ещё вчера поверг бы ее в шок.
-- Мафальда, это... -- Эвелина задохнулась от переполнявших ее эмоций. -- Этот сухарь... Да как он вообще посмел такое сказать? Я датская принцесса, нас с детства учат, как перевязывать раны, с тех ещё времён, когда мои предки ходили в военные походы! А он... Этот негодяй... Я не допущу его на наше супружеское ложе, пока он не извинится, чего бы он там ни бормотал про наследников! Представь себе, Мафальда, этот чурбан разговаривал с нашим военным министром, и когда я захотела сделать ему приятное и спросила...
Тут герцогиня разрыдалась, и ее любимица, сгорая от любопытства, подбежала к туалетному столику за носовым платком и стаканом воды. Утешить плачущую госпожу ей удалось лишь через несколько минут.
-- Он сказал... Я предложила... -- заговорила она снова после того, как чуть-чуть успокоилась. -- Он сказал, что мы себе даже палец не перевяжем сами. Мне, дочери Харальда! Да я..! Мафальда, мы срочно едем в армию, лечить раненых хирдманов! -- выпалила Эвелина, и ее глаза снова засверкали, но уже не от ярости, а от какого-то другого, хоть и не менее сильного чувства. Фрейлина не сразу поняла, что это было за чувство -- лишь немного позже, когда гроссгерцогиня перестала плакать и они начали обсуждать детали ее плана, ей стало ясно, что это был самый настоящий азарт.