Солдат сел на дроги, и поехал, сначала вез тихо, а как с глаз уехал, припустил что есть духу. Скачет, а сам все на гроб поглядывает. Лопнул один обруч, за ним другой, ведьма зубами скрипит. «Постой, — кричит, — не уйдешь! Сейчас тебя съем!» — «Нет, голубушка! Солдат — человек казенный, его есть не дозволено». Вот лопнул и последний обруч — солдат через лошадь да сквозь дугу и побежал задом. Ведьма выскочила из гроба и кинулась догонять; напала на солдатский след и по тому следу повернула к лошади, обежала ее кругом, видит, что нет солдата, и опять в погоню. Бежала, бежала, на след напала и опять повернула к лошади… Совсем с толку сбилась, раз десять назад возвращалась; вдруг петухи запели, ведьма так и растянулась на дороге! Солдат поднял ее, положил в гроб, заколотил крышку и повез на кладбище; привез, свалил гроб в могилу, закидал землею и воротился к купцу. «Все, — говорит, — сделал; бери свою лошадь». Купец увидал солдата и глаза выпучил: «Ну, служивый, я многое знаю; о дочери моей и говорить нечего — больно хитра была; а ты, верно, и больше нашего знаешь!» — «Что ж, господин купец, заплати за работу». Купец вынул ему двести рублей, солдат взял, поблагодарил его и пошел угощать свою родню.
На том угощенье и я был; дали мне вина корец, моей сказке конец.
Солдат и ведьма
В городе Саратове один солдат стоял на квартире у старухи. Старуха была ведьма, а солдат не знал об этом. Только день ото дня солдат все худеет, худеет и худеет.
Приходит в казарму, фельдфебель спрашивает его: «Ты болен, служивый?» — «Никак нет, господин фельдфебель! Только мне снятся страшные сны: будто бы каждую ночь кто-то на мне ездит, а утром, когда пробужусь, не могу пошевелить ни одним пальцем». Тогда фельдфебель сказал ему: «Сегодня ночью ложись спать, а сам не спи, только притворись спящим. Когда увидишь, кто-нибудь к тебе станет подходить, соскочи, стопай и скажи: „Не ты на мне едешь, а я на тебе!“».
Пришел солдат домой, поел, лег спать. Через каких-нибудь полчаса подходит к солдату хозяйка-старуха с уздой в руке. Солдат соскочил с лавки, выхватил у нее узду, стопал и сказал: «Не ты на мне едешь — я на тебе!»
Вдруг перед ним очутилась страшная вороная кобылица. Солдат сел на нее и поехал. В одну ночь побывал в Москве и Петербурге. Когда приехал домой, на квартиру, сдернул с кобылы узду, и очутилась старуха на печи: лежит и стонет.
Солдат прибежал в казарму и говорит фельдфебелю: «Господин фельдфебель, я ведь сегодня всю ночь на старухе ездил. Сколь хорошо она бегает! Да еще хотел подковать ее в Москве, да раздумал, побоялся, что не поспею на занятия». — «Что ты, дурак! Смотри не куй, а то тебе плохо будет!»
На другую ночь то же самое случилось, а на третью, когда солдат уже выезжал из Москвы, повыскочили кузнецы из кузниц и говорят: «Эй, солдат, подкуй кобылу! Не так еще побежит!» — «Ну, да уж черт вас возьми! Куйте!»
Кузнецы подковали к задним и передним ногам кобылицы подковы, солдат сел и поехал. Приезжает в свой город, сдернул узду, и очутилась старуха на печи: лежит, стонет, руки, ноги вздынула, а на руках и ногах прикованы подковы. Солдат испугался и побежал в казарму, сказал об этом фельдфебелю. Тот и говорит ему: «Дурак! Зачем ты это сделал? Сегодня ночью тебя задавят дьяволы!» — «Что мне делать, господин фельдфебель?» — «Что делать-то? Сегодня она умрет; когда ее унесут в церковь, поставят на паперти, попроси разрешения священника постоять в ногах гроба всю ночь. Тут ты только и сможешь спастись!»
Солдату дозволили. Он встал в ногах у гроба, стоит. Пришла полночь, старуха завизжала, заскрежетала зубами и стала звать нечистую силу. Нечистая сила собралась, старуха взмахнула руками и сбросила с себя одежду прямо солдату на голову. Так и закрыла солдата от нечистой силы. Искали, искали его, не могли найти.
На другую ночь повторилась та же история.
К третьей ночи ее уже похоронили на кладбище. Солдат обрадовался, прибежал к фельдфебелю и говорит: «Господин фельдфебель! Ее уже закопали, теперь бояться нечего!» — «Как нечего? Ты должен сегодняшнюю ночь еще простоять в ногах у се могилы!»
Пришла ночь, солдат отправился на кладбище, встал к могиле. Наступила полночь, старуха стала ворочаться в могиле, завизжала не своим голосом и стала звать к себе нечистую силу. Собралась нечистая сила, ведьма взмахнула руками, земля из могилы выбросилась и обсыпала солдата с головы до ног. Вышла старуха из могилы и приказала нечистой силе: «Найдите мне этого проклятого солдата, и я сама его задавлю! Сегодня мне последняя ночь!»
Нечистая сила кинулась искать. Обыскали все дома, казармы, даже в реках искали, но солдата найти нигде не смогли. Пришли к ведьме и сказали: «Нигде нет солдата!» Заскрежетала старуха зубами, легла в гроб вниз лицом, и земля засыпалась.
Солдат перекрестился и пошел в свою казарму.
Ольшанка
Жил-был мужичок. Детей он не имел. Рубил он на улице дрова. Дрова он рубил ольховые; отсек он чурку, занес да и положил на печку незнамо для чего. К вечеру видит, вместо чурки мальчик появился. А уж как чурка была ольховая, и его назвали Ольшанкой. Купили ему маленькую лодочку, купили ружейко да отправили на речку уток стрелять.
Ездит Ольшанка по речке да и забавляется. Захотелось Яге-бабе Ольшанкиного мяска. Напекла она пирогов, намазала маслом. А у нее было три дочери. Наложила она полную коробку пирогов и послала старшую дочь пирогами Ольшанку приманить. Научила она песни петь. «Придешь, — говорит, — к речке, проси:
Ольшанка, Ольшанка,
Перевези за речку —
К тетушке,
К Соломонидушке!
А как приедет Ольшанка в лодочке, так ты захвати лодочку да возьми его в охапку и неси домой, а я поджарю да и съем его!»
Вот приходит дочь к речке и запела:
Ольшанка, Ольшанка,
Перевези за речку —
К тетушке,
К Соломонидушке!
Ольшанка приехал к берегу, протянул весёлко: «Клади пироги на весёлушко, а сама садись в лодочку!»
Вот дочь положила пироги на весёлушко, а сама хочет сесть в лодку. А Ольшанка взял пироги да и отпихнулся. Дочь Яги-бабы упала в воду и выкупалась вся. Пришла домой, матери жалится, плачет: «Не могла Ольшанки взять!» — «Ладно, — Яга-баба говорит, — завтра другая дочь пойдет, та поймает все равно. Не много он у нас поживет!»
Назавтра Яга-баба пирогов еще больше напекла, да еще маслянее, наложила коробку и вторую дочь посылает: «Ты, — говорит, — не зевай, достань Ольшанку. Ишь он, мошенник! Пироги взял да дочь выкупал!»
Приходит вторая дочь к речке, просит у Ольшанки перевозу:
Ольшанка, Ольшанка,
Перевези за речку —
К тетушке,
К Соломонидушке!
Ольшанка подъехал к берегу, протянул весёлко: «Клади пироги на весёлушко, а сама садись в лодочку!»
Ольшанка пироги удернул да и лодочку отпихнул. И вторая дочь Яги-бабы упала в воду. Пошла домой и плачет. А Ольшанка пироги унес отцу да матери.
Яга-баба на третий день пирогов напекла еще больше, послала третью дочь: все-таки хочет мяска Ольшанкиного. Приходит и третья дочь на берег, просит, чтобы он перевез ее за реку:
Ольшанка, Ольшанка,
Перевези за речку —
К тетушке,
К Соломонидушке!
Ольшанка подъехал к берегу: «Пироги клади на весёлушко, сама садись в лодочку».
Протянул весёлушко, положил пироги на весёлушко, удернул весёлко, и третья дочь упала в воду. Пришла мокрехонька домой и стала жалиться. А Ольшанка принес пироги отцу и матери. Отец да мать были радешеньки, что сын их кормит.
На четвертый день Яга-баба напекла пирогов и сама пошла. «Меня, — говорит, — не обманет сукин сын. Я не маленькая!»
Пришла на берег:
Ольшанка, Ольшанка,
Перевези за речку —
К тетушке,
К Соломонидушке!
Ольшанка приехал к берегу, протянул ей весёлышко: «Клади пироги на весёлышко, а сама садись в лодочку!»
Яга-баба пироги-то поставила, а другой рукой схватила за весёлушко и притянула лодочку к берегу. И взяла из лодочки Ольшанку: «Ага, — говорит, — мерзавец, попался ты мне, сжарю да съем»…
Ольшанка перепугался — ни жив ни мертв, вот беда-то! Принесла его Яга-баба домой да и посадила в подполье. А назавтра поехала на промысел и наказывает младшей дочери: «Истопи жарче печь, да Ольшанку посади в печь и спеки, да положи на доску, да разрежь на кусочки, да снеси его на жернов, пускай остынет, а я приеду — поем».
Уехала Яга-баба на ступе. А дочь истопила печь жарко и просит Ольшанку из-под пола. Он вышел. «Ольшанка, Ольшанка, подай кочергу!» Ольшанка подал. «Ольшанка, Ольшанка, подай помело!» Ольшанка и помело подал. «Ольшанка, полезай сам!» Ольшанка полез. «Ольшанка, Ольшанка, ложись на лопату!» Ольшанка повалился на лопату и руки вверх вздынул. «Что это? Завернись калачиком, растянись пирожком!» А Ольшанка не глуп, поднял и ноги кверху: «А ну-ка, сама поучи-ка меня!»
Дочь повалилась на лопату, свернулась калачом, растянулась пирогом, а Ольшанка шур ее в печь! Закрыл заслон. Дочь изжарил, положил на доску, разрезал на куски и вынес на жернов. Приезжает Яга-баба, побежала за мясом, уселась обедать, сидит, ест да пьет:
Вкусно, вкусно Ольшанково мяско!
Сладки, сладки Ольшанковы костки!
А он из-под пола:
Вкусно, вкусно дочернино мяско,
Сладки, сладки дочернины костки!
«Вот он, проклятый, сжарил дочь! Ладно, завтра другая дочь изжарит, доберусь я до тебя!»
Приходит утро. Яге-бабе опять надо ехать на добычу. Второй дочери наказывает: «Смотри, жарче печь топи да Ольшанку испеки!» — «Ладно, мамушка, ладно, мамушка!»
Яга-баба уехала, дочь затопила печь жарко-прежарко. А когда печь истопилась, она и говорит Ольшанке: «Ольшанка, Ольшанка, подай кочергу!» Ольшанка кочергу подал. «Ольшанка, Ольшанка, подай лопату!» Ольшанка подал лопату. «Ольшанка, Ольшанка, полезай сам!» Ольшанка полез сам. «Ольшанка, Ольшанка, ложись на лопату!» Ольшанка повалился на лопату, руки кверху, ноги кверху. «Да что ты, — говорит, — завернись калачиком, да растянись пирожком!» — «А ну-ка, сама поучи-ка меня!»
Дочь повалилась на лопату, завернулась калачиком, растянулась пирожком, а Ольшанка шур лопату в печку! И вторую дочь испек. Вынул из печи, положил на доску, разрезал на куски и поставил на жернов. Приехала Яга-баба, взяла мясо, села обедать и запела:
Вкусно, вкусно Ольшанково мяско,
Сладки, сладки Ольшанковы костки!
А Ольшанка опять запел:
Вкусно, вкусно дочернино мяско,
Сладки, сладки дочернины костки!
«Ишь, проклятый вторую дочь испек! Ладно, завтра старшая дочь испечет!»
Назавтра поехала Яга-баба и старшей дочери наказывает: «Жарче печь натопи, а как испечешь Ольшанку, положи на доску, разрежь на куски, положи на жернов. А я приеду да поем!»
Яга-баба уехала, а дочь затопила печь жарко-прежарко. А как истопила, и просит: «Ольшанка, Ольшанка, подай кочергу!» Ольшанка подал. «Ольшанка, Ольшанка, подай помело!» Ольшанка подал. «Ольшанка, Ольшанка, подай лопату!» Ольшанка подал. «Ольшанка, Ольшанка, полезай сам!» Ольшанка полез. «Ольшанка, Ольшанка, ложись на лопату!» Ольшанка на лопату повалился, руки кверху и ноги кверху поднял. «Что этак- то! — говорит, — завернись калачиком да растянись пирожком!» — «А ты сама да поучи-ка меня!»
Дочь повалилась на лопату, завернулась калачиком и растянулась пирожком. А Ольшанка шур ее в печь и испек! Вынул и положил на доску, разрезал на куски и положил на жернов, а сам спрятался опять в подполье. Вот приезжает Яга- баба и села обедать. И опять запела:
Вкусно, вкусно Ольшанково мяско,
Сладки, сладки Ольшанковы костки!
А он:
Вкусно, вкусно дочернино мяско,
Сладки, сладки дочернины костки!
«Ах ты, мерзавец! Ты у меня и третью дочь испек! Я тебя испеку!»
Вот она назавтра вытопила печь, просит: «Ольшанка, Ольшанка, подай кочергу!» Ольшанка подал кочергу. «Ольшанка, Ольшанка, подай помело!» Ольшанка подал помело. «Ольшанка, Ольшанка, подай лопату!» Ольшанка подал лопату. «Ольшанка, Ольшанка, полезай сам!» Ольшанка полез сам. «Ольшанка, Ольшанка, ложись на лопату!» Ольшанка повалился на лопату, руки кверху и ноги кверху. Яга-баба и заругалась: «Что ты! Завернись калачиком, растянись пирожком!» — «Ну- ка, бабушка, сама да поучи меня!»
Яга-баба повалилась на лопату, завернулась калачом и растянулась пирогом, а Ольшанка ее шур в печь да заслон крепко закрыл. Она там и взмолилась: «Ольшанушка, голубчик, выпусти!» — «Сказывай, старая Яга-баба, где у тебя деньги хранятся, тогда выпущу!» — «В подпечке сто рублей, да за печью сто рублей, да в клети сто рублей. Ольшанушка, голубчик, выпусти, я тебя не съем!»
Ольшанка еще крепче заслон прижал. Так Яга- баба и околела, испеклась, изжарилась. А когда изжарилась, Ольшанка вытащил, положил на доску, разрезал на куски и вынес на улицу: «Ешьте, вороны да воронята, Яги-бабы мясо!»
Налетело воронят, налетело ворон, каркают, мясо Яги-бабы едят.
А Ольшанка слазил в подпечек, сто рублей нашел, за печку слазил, еще сто рублей нашел, в клеть пошел и еще сто рублей нашел. И побежал с деньгами к отцу. Пришел, отец и мать радешеньки. Купили они новый дом, корову, коня купили, поле вспахали, хлеба насеяли; хлеб уродился, хлеб хороший, сена наставили много, стали жить да поживать да добра наживать. Да, наверное, и теперь живут.
И сказке конец.
Братец
Жила-была барыня, у нее было три дочери и маленький сын. Она сына очень оберегала, из комнаты не выпускала. В один прекрасный летний день дочери приходят к матери, просят, чтобы она позволила им взять брата погулять в саду. Мать не соглашалась, наконец, отпустила. Долго они гуляли в саду. Вдруг сделался сильный ветер, поднялся клубом песок, вырвало из рук няньки дитятю и унесло неизвестно куда. Искали, искали они его в саду, не нашли. Поплакали, пошли сказали матери, что братец пропал.
Мать и посылает старшую дочь разыскивать. Выходит она на луг, перед ней три тропки, вот она по прямой пошла. Шла, шла, подошла к березе: «Береза, береза! Скажи, где мой братец?» — «Сбери с меня листики, половину возьми себе, половину оставь мне. Я тебе на время пригожусь!» Она не послушалась. «Мне, — говорит, — некогда!» И пошла дальше, подходит к яблоне: «Яблоня, яблоня! Не видала ли моего братца?» — «Собери с меня все яблочки, половину возьми себе, а половину оставь мне. Я тебе на время пригожусь». Она и говорит: «Нет, мне некогда! Когда мне собирать, я иду родимого братца искать!» Шла она, шла, подходит к печуре. А печь растоплена; топится очень жарко. «Печура, печура! Не видала ли ты моего братца родимого?» — «Красная девица! Замети печуру, напеки просвир, возьми половину себе, половину оставь мне. Я тебе на время пригожусь». — «Когда мне месть и печь, я иду брата своего искать!»