— И ни один волос не упадёт с головы моего родителя? Поклянитесь мне!
И граф нехотя, скороговоркой поклялся.
— В этом случае я согласен принять корону, — решился наследник.
Павел проснулся около полуночи от шума в прихожей. Раздался глухой крик, потом звук падения чего-то тяжёлого. Государь вскочил с постели.
Он успел спрятаться за ширму прежде, чем в спальню ввалились пьяные офицеры. Его убежище легко обнаружил генерал Беннигсен [2]. Обнаженной шпагой он опрокинул ширму и произнёс:
— Государь, вы арестованы!
— По какому праву вы ворвались в мои покои? А ну-ка вон отсюда, грязные скоты! — взорвался царь.
Заговорщики не ожидали сопротивления и смутились. Но в голосе царя не хватило твёрдости. И они почувствовали, что он испуган.
На ночной столик генерал положил бумагу и, протянув государю перо, сказал:
— Для высшего блага России подпишите. Это акт о вашем отречении от престола.
В рубахе до пят и ночном колпаке плохо сложенный император, с вздёрнутым и приплюснутым носом, огромным ртом и сильно выдающимися скулами, выглядел уродливо и одновременно комично во всполохах свечей, отражающихся на стальных клинках шпаг. Он дрожал от ужаса, но отрицательно замотал головой и закричал:
— Стража! На помощь!
Один из офицеров сделал выпад шпагой. Кровь обагрила царское одеяние. Павел упал, продолжая пронзительно кричать, потом из последних сил приподнялся с пола. И тогда другой офицер сзади стянул ему шею шарфом и стал душить. Сын Петра Третьего хрипел и отбивался от убийц. И на него набросились остальные заговорщики. Пинали ногами, кололи шпагами и кинжалами. Пока он не превратился в окровавленный мешок мяса.
А граф Пален заблудился в саду. И только когда всё было кончено, и ему сообщили об успехе заговора, он поспешил в комнату наследника.
Александр спал на своей кровати одетый. Граф разбудил его и объявил:
— Ваш батюшка только что скончался от сильнейшего апоплексического удара.
Великий князь расплакался:
— Вы же клялись, граф…
На что Пален жёстко ответил:
— Хватит ребячества! Благополучие миллионов людей зависит от вашей твёрдости. Идите и покажитесь солдатам.
Игры императоров
Батеньков протёр глаза и обнаружил себя лежащим на лавке. Под головой у него была подушка, а сверху его укрывала шинель. В печке мирно потрескивали берёзовые дрова, за окном светился бледный серп луны.
— Очухался, Аника-воин? — послышался ласковый голос. — Не будешь больше бузить? Не отвечай, коль не хочешь. Только у меня есть предложение: давай отложим выяснение отношений до завтра. Дуэль от нас никуда не убежит. А поговорить нам есть о чём.
— Что вы со мной сделали? — прохрипел Батеньков, ощупывая свою грудь.
Убедившись, что нет следа от раны, он ещё раз повторил свой вопрос.
— Не я, ты сам это с собой сотворил. Нельзя набрасываться с кулаками на богомольца. Так даже убить себя можно без всякого оружия. Но ты скоро придёшь в себя, не переживай.
— В Сибири, значит, укрылись. Неужели лучше места не нашли? В Палестине-то грехи замаливать, поди, приятней, чем здесь?
Старец не ответил. Он сидел за столом и смотрел, как хлопья снега падают в лунном свете.
Батеньков почувствовал облегчение и уже искал что-нибудь тяжёлое, чтобы огреть эту сутулую спину.
— Почему ты меня так ненавидишь? — не оборачиваясь, спросил Фёдор Кузьмич.
— А за что вас любить? Вы же всему виной! С Николая, солдафона, что возьмёшь? Бригадный генерал, поставленный вами на царство. Он кроме устава ничего не знал. А вы, Ваше Величество, — человек думающий. С вас и спрос.
— И в чём же моя вина? Что раньше вас, смутьянов, не перевешал? Так полагал, что одумаетесь. Вроде бы люди грамотные.
— Не надо лукавить. Ужель после европейского похода вы не поняли, что нельзя жить по-старому? Что передовое дворянство, вкусившее европейских ценностей, больше не позволит вам править самодержавно. Если бы вы тогда, вернувшись на родину после своего парижского триумфа, отменили крепостное право и приняли Конституцию, то вошли бы в историю, как самый просвещённый русский царь. И сейчас бы у нас была нормальная конституционная монархия. И жили бы не хуже, чем в Англии. И государя почитали бы, как англичане свою королеву Викторию. У вас были все возможности сделать это. Но вы предпочли сбежать и переложили бремя ответственности на абсолютно неподготовленного человека. Потому нет вам прощения. И никогда не замолите вы свой страшный грех перед Россией.
Старец не ответил и спросил гостя:
— Это ты был в плену у французов?
— Да. В сражении под Монмиралем противник захватил нашу батарею. Меня искололи штыками. Лекарь потом насчитал десять ран. Когда враги убирали убитых с поля боя, заметили, что я жив. Надо мной склонился французский капитан и спросил: «Кто такой?» Я ответил, что офицер. И тогда он приказал изрубить меня на куски. Но нагрянули казаки и отбили меня.
— И ты заразился якобинством. И не понял, чем заканчиваются все смуты? На волне народного бунта к власти приходят ещё худшие политиканы, чем правящая династия. Мало Наполеона? А ведь он был лучшим из лучших. Но взойдя на вершину пирамиды республиканской власти, объявил себя императором. Сколько жизней в Европе унесла Французская революция, её последствия? И это устроили просвещённые французы! А Россия — мужицкая страна. Неужели эти неграмотные мужики способны сознательно исполнять свои гражданские обязанности? Да они будут жалкой игрушкой в руках мерзавцев. Кого вы там готовили в диктаторы? Трубецкого [3]? Мне Николай рассказывал, как он ползал у него ногах, целовал ботфорты и молил о пощаде.
Батеньков встал со скамьи и гордо заявил:
— Зато другие не ползали! Каховский, Пестель, Рылеев [4]… Я в том числе. Знаете, что я ответил вашему уважаемому братцу на следствии? «Покушение 14 декабря [5] — не мятеж, но первый в России опыт революции политической, опыт, почтенный в бытописаниях и в глазах других народов. Чем менее была горсть людей, его предпринявшая, тем славнее для них. Хотя по несоразмерности сил и по недостатку лиц, готовых для подобных дел, глас свободы раздавался не долее нескольких часов, но и то приятно, что он раздавался!»
— И за это ты оказался в одиночной камере? Узнаю Николая. Он никогда не терпел непокорства.
— Ну, положим, не только за это. Ссылать сибиряка в Сибирь, всё равно, что пугать козла капустой. Какое же это было для меня наказание? А вашего братца я взбесил — это точно. Я ему писал письма из каземата. Например, «ежели я скажу, что Николай Павлович — свинья, — это сильно оскорбит царское величие?»
— Глупец! Чего ты этим добился? Просидел полжизни в одиночке из-за собственной строптивости?
— И горжусь тем, что вам, Романовым, не удалось меня сломать! Я голодал, разучился говорить, но всё равно не встал на колени…
Старый декабрист сорвался с лавки и схватил тяжёлый ковш, чтобы разнести им голову старца. Но вновь какая-то неведомая сила встала меж ними, и ковш, отразившись от незримого панциря, защищавшего Фёдора Кузьмича, обрушился на голову злоумышленника.
Санкт-Петербург. Зимний дворец. Апрель 1802 года
— Русское дворянство — это класс самых невежественных, самых грязных людей. Их ум ограничен…
Граф Строганов [6] прервал свою пламенную речь на полуслове, ибо дверь отворилась, и в апартаменты государя вошла императрица. Несмотря на некоторую скованность манер, она в этот день выглядела неплохо. Её фарфоровое лицо обрамляли золотистые волосы, а большие голубые глаза, казалось, улыбались. Члены Негласного комитета, как по команде, вскочили со своих мест и застыли в приветственном поклоне. Князь Адам Чарторыйский [7], оказавшийся ближе других к императрице, даже умудрился поцеловать ей руку.
— Ох, пожалуйста, простите меня, мой друг, что прервала ваше заседание, — обратилась к мужу Елизавета Алексеевна. — Я полагала, что вы уже закончили. Вы не забыли, что ваша матушка нынче вечером пригласила нас к себе на ужин в Павловское. Я уже готова, ваш брат Константин — тоже. Ждём только вас.
Царь схватился за голову:
— Прошу извинить меня, господа. Но я совсем забыл про этот ужин. Маменька и так обижается, что я, взойдя на трон, стал редко бывать у неё. Поэтому давайте на сегодня прервёмся, а в следующий вторник так же после обеда дослушаем предложения графа по реформе управления страной…
Кочубей, Новосильцев [8] и Чарторыйский двинулись к двери, пока Строганов собирал в папку разложенные на столе листки.
Царица подошла к мужу и сказала ему тихо:
— Я очень прошу вас, мой друг, поговорите по дороге с Константином. Он становится совсем невыносимым. Я сегодня получила письмо от его жены. Анна ни под каким предлогом не желает возвращаться в Россию. Оказывается, великий князь настолько по-хамски относился к ней, что её терпению пришёл конец. Только представьте: среди ночи вызвал в коридор целую команду трубачей и приказал трубить зорю прямо под её дверью! Бедную Анну чуть не хватил удар. А этот развязный, хамский тон, который он позволяет по отношению ко мне! Словно мужик из самых низов общества. Ваша матушка, думаю, пригласила нас за этим.
Константин хотел увильнуть от неприятного разговора с братом, мол, предпочитает тряске в душной карете верховую езду, но Александр настоял, чтобы он сел именно в его экипаж. Царица со своими фрейлинами поехала следом в другой карете.
— Что с вами происходит? — строго спросил император, едва только карета выехала из дворца. — Вы всем дерзите, пьянствуете, общаетесь с продажными девками. На вас жалуются не только придворные, но уже и близкие люди.
Константин уставил взгляд в окно и молчал. Александр тоже. Первым не выдержал младший брат:
— Понятно, жена нажаловалась. Да по мне любая петербургская шлюха — чище, чем принцесса Сакс-Кобургская [9]. Я не император всероссийский, чтобы терпеть гадину у себя на груди, а всего лишь великий князь, поэтому позвольте мне, Ваше Величество, в моей личной жизни поступать, как мне того хочется, а не как диктуют интересы империи.
Царь сделал вид, что пассаж относительно «гадины на груди» не расслышал, а если и расслышал, то не принял на свой счёт, но лицо у него сделалось сосредоточенным.
— Положим, ваши отношения с женой — это личное. Хотя в императорской семье свои правила на этот счёт. Но почему вы совсем устранились от государственных дел, этого я понять не могу. Помните, как мы мальчишками отлавливали из пруда щук, чтобы они не ели других рыб? Сейчас мы можем и должны сделать то же в обществе людей. Разве не к этому обязывает нас верховная власть? Не этому ли нас когда-то учил мэтр Лагарп [10]?
И тут великого князя прорвало:
— Это не я, это вы, Ваше Императорское Величество, забыли уроки великого гражданина. Думаете, если убрали с площадей отцовские виселицы, разрешили круглые шляпы и длинные брюки, то хорошо усвоили уроки Фредерика Сезара! Монсеньор учил нас, что все люди рождаются равными, что наследственная власть есть дело чистого случая, что свобода одинакова для всех. Если вы это помните, то должны были, взойдя на престол, первым подготовить указ о Конституции, а вторым — о собственном отречении. Вы же этого не сделали. А только просиживаете штаны со своими потешными реформаторами на Тайном совете, или, как вы ещё себя гордо именуете, Комитете общественного спасения, и рассуждаете о свободе, равенстве, братстве, ничего реально не предпринимая.
Молодой царь нахмурился.
— Вы правы по существу, но сильно ошибаетесь относительно способов достижения цели. Важность и масштаб назревших реформ настолько серьёзны, что любая поспешность в государственном переустройстве может больше навредить, чем принести пользы. Поспешать надо медленно, с умом. Не так, как французы…
Константин перебил брата:
— Наполеон, в отличие от вас, проводит настоящие реформы. А вы заключили с англичанами союз против этого великого человека, преобразующего Европу!..
Когда Константин нервничал, он сильно походил на отца. Тот же лихорадочный блеск в глазах, та же торопливая, слишком эмоциональная речь, те же взмахи руками перед лицом собеседника…
После такой беседы в дороге настроение у государя испортилось, аппетит пропал окончательно. За ужином он сидел молчаливый, на материнские вопросы отвечал невпопад, а вскоре сослался на головную боль и уехал. Константин отделался лёгким испугом.
Восточная Пруссия. Июнь 1807 года
Из Тильзита всадники выехали ранним утром. Солнце только взошло на небосклон, но ещё не проснулось до конца, поэтому светило рассеянно и вяло. В перелесках щебетали птицы. Под копытами лошадей в траве сверкали крупные капли ночной росы. Прекрасное время для конной прогулки!
Но король Фридрих-Вильгельм [11] в седле держался отвратительно, его лошадь то и дело сбивалась с шага, поэтому и другим наездникам приходилось сдерживать своих коней.
На небольшом хуторе прусский король и его штаб спешились и стали ждать союзников, поскакавших дальше к Неману.
Над рекой клубился густой пар, когда Александр со своей свитой выехал на берег. На блестящей от солнца водной глади чернели два неподвижных плота. Они были застланы коврами, а посереди возвышался походный шатёр с развевающимися над ним французскими и русскими знамёнами, штандартами с литерами «А» и «N». Рядом на якоре стоял плот поменьше с маленькими палатками для свиты императоров.
— Как я завидую вам, Ваше Величество! Вы через считанные минуты встретитесь с величайшим человеком Истории! — как всегда, брякнул невпопад скакавший рядом Константин.
Царь промолчал.
— Если бы эта встреча произошла раньше, сколько жизней было бы сохранено. Двенадцать тысяч наших солдат сложили головы под Аустерлицем, двадцать шесть тысяч мы потеряли под Эйлау и восемнадцать тысяч — под Фридландом. Как хорошо, что вы, наконец, решили прекратить войну. После падения Кёнигсберга нам оставалось только раздать каждому солдату по пистолету, чтобы пустить себе пулю в лоб, всё равно в следующем сражении им суждено было погибнуть. Противостоять военному гению Наполеона бесполезно. И то, что он сейчас, выиграв кампанию, соглашается на мир, говорит о благородстве и величии его души…
Александр не выдержал и одёрнул брата:
— Вы можете хотя бы сейчас помолчать!?
Нервы государя и без того были на пределе. Ему тяжело было решиться на эту встречу. Его самолюбию претило заискивание перед корсиканским чудовищем, выигравшим у него все сражения, но выхода не было. Армия Наполеона уже стояла на границе его империи, а противопоставить дальнейшему продвижению неприятеля ему было нечего. Оставалось только погибнуть или просить унизительного мира. А тут ещё этот несносный Константин со своим обожанием Бонапарта!
Французы с противоположного берега увидели царский кортеж. И сразу заревели трубы, затрещали барабаны, извещая о прибытии российского самодержца.
Но победитель не спешил объявляться.
Кони уже несколько часов мирно паслись на пригорке, а всадники, удобно расположившись на травке, наблюдали за оживлением во французском лагере.
Лишь после полудня французские матросы в ярких синих куртках стащили на воду лодку. Наш вельбот уже давно стоял наготове, и местные рыбаки в грязных белых плащах, сидевшие на вёслах, ожидали лишь императорского приказа, чтобы отчалить.
А вот и главный виновник торжества.
Наполеон появился внезапно из прибрежных зарослей в сопровождении четырёх генералов и сразу же сел в приготовленную для него лодку. Александру со своей свитой пришлось поспешить к берегу, чтобы не отстать.