Весной, едва просохнут тропы, мы с бабулей часто уходили в лес наблюдать пробуждение природы. С восторгом находили в проталинах первые подснежники и даже грибы. Дома я сверялась с картинками в энциклопедии и определяла: сморчки. А ведь это почти что деликатес! В конце апреля — начале мая, как и многие односельчане, обязательно шли в лес за березовым соком. Попросту «березовкой».
Бабушка очень бережно делала надрез, а перед уходом тщательно закрывала дерном свежую ранку на стволе. Помню, даже гладила ладонью шершавый ствол и благодарила дерево за целебный напиток и заодно просила прощения, что повредил беззащитное березовое «тело». Золотистая верба, бурные ручьи у старой дамбы, настойчивые птичьи перепевки — вот лучшие воспоминания наших весенних прогулок.
Летом мы собирали в лесу землянику и костянику, заготавливали лекарственные растения. Бабушка научила меня отличать душицу, зверобой, репешок, ромашку аптечную.
— Крапива кровь чистит, калган (лапчатка прямостоячая) хорошо для желудка, а зверобой — он от многих болезней помогает.
Дома у нас хранился старинный, изданный еще в 1954 г. определитель растений под авторством Нейштадта. Бабуля помогала мне правильно собирать и засушивать растения для гербария. В сенях и в амбаре у нас все лето сушились на нитках пучки донника, ромашки, репешка и душицы, а на подносах под марлей листья подорожника и головки клевера.
Зимними вечерами мы пили ароматные травяные чаи и настои древесного гриба — чаги. Особенно мне нравился так называемый «копорский» или кипрейный чай. Для его изготовления мы собирали листья Иван-чая, прокручивали их на мясорубке, а потом недолго вялили в русской печи, досушивалось сырье также в сенях на противне.
После того как мама привезла из города книгу Л. Суриной о лекарственных растениях нашего края, я возмечтала освоить траволечение, исцелить одолевающие бабушку хвори. И, кажется, некоторые отвары, впрямь, улучшали сон, придавали сил.
В нашей семье всегда ценили дары леса. Ягодные варенья, травяные сборы, грибные заготовки. Всю щедрую осень в подполье копились банки с маринованными опятами, с солеными груздями и лисичками. Подберезовики и подосиновики, моховики и маслята сушили и замораживали.
Но особенно я любила бывать в лесу осенью. Спадает жара, исчезает занудливое комарье, деревья готовятся к последнему балу. Прогулки за грибами, боярышником и дикой калиной, поездки в Моховое болото за клюквой, брусникой и голубикой превращались для меня в настоящие приключения.
Еще в самые первые школьные годы я полюбила читать книги о природе Н. Сладкова и В. Бианки. И мне также хотелось стать настоящим естествопытателем. Я мечтала «подружиться» с бурундучком, приручить поползня, что прилетал к кормушке во дворе, выходить раненого лесного зверька.
По осени отец моей подруги Светы, что жила по соседству, частенько уходил на охоту. С озера дядя Паша приносил уток: чирков, острохвостов, свиязей, а из лесных походов порой тетерева или зайца. Однажды принес рябчика с перебитым крылом. Птицу посадили в свободную кроличью клетку. Рябчик отказывался от воды и пищи, и через пару дней умер. Мы со Светкой ревели на два голоса, так было жалко его. Может быть, после того случая у меня и возникло понимание большой ответственности за жизнь, что нас окружает.
Во время своих лесных прогулок я стала острее замечать свалки мусора на цветущих лесных прогалинах, чаще стали попадаться на глаза следы неприбранных кострищ, а рядом пустые бутылки и банки из-под пива.
Также приметила, как меняется с годами наше любимое озеро, на берегу которого и раскинулось село. Берега стали наступать, зарастать камышом, вахтой трехлистной. Рыбацкие мостики до лодочного причала становятся все длиннее. Вдоль этих деревянных досок мы — сельские ребятишки любили собирать в мелкой воде моллюсков: прудовиков и улиток.
В начале девяностых годов со дна озера выкачали и увезли на поля для удобрения ценный ил-сапропель. Наверно, в это время и нарушили хрупкую экосистему водоема. Вода стала «зацветать», уже с июня поверхность озера покрывается мелкой ряской, нитями зеленой тины. Почти исчезли бывшие ранее в изобилии моллюски — прудовики, а ведь это уже показатель серьезной загрязненности озера.
И охотников — «профессионалов» год от года становится все больше. На вездеходах, на моторных санях люди с оружием забираются в самую глубь леса. Глушат рыбу динамитом. Даже местные звероловы — старожилы сокрушаются, что мало стало тетеревов и лис, почти исчезли косули и лоси. О глухарях ничего не слышно, а раньше этих больших величавых птиц порой приносили мужички из леса, хвастались соседям об удаче.
Бабушка говорит, что и певчих-то птиц стало гораздо меньше, а ведь еще пару десятков лет назад заросли душистой черемухи на окраине села майскими вечерами звенели соловьиными трелями. Сейчас — тишина…
А еще, о лесе, что окружает наше Совиново, я с детства наслушалась всяких загадочных историй. Некоторые из них напоминают сказки, но бабушка относилась к своим рассказам серьезно, называла их «быличками» и приходилось верить. Верить в сказку всегда приятно.
Вот один такой удивительный случай рассказывал старый дед Филип, сродный дядька моей бабушки. Был дед еще с юных лет заядлый охотник, но в одну особую зиму продал ружье и лыжи, раздал все капканы приятелям и закаялся ходить далеко в лес. О причинах такой резкой перемены в человеке по селу ходили самые невероятные слухи. Бабы судачили, что крепкого еще старика в лесу чуть не насмерть «залюбила» лешачиха, вот он и боится снова встретить ее на тропе.
Сам Филипп Игнатьич то отшучивался беззлобно, то сердито хмурился и замолкал, убегая прочь, и тем самым давая повод новым догадкам. Однако, будучи среди своих, за доброй беседой пускался порой в откровения. И ведь бабушка моя верила всей душой в его россказни:
— Не врун он был, Таня! Это я тебе как на духу скажу. Не такой человек, чтобы брехать попусту. Сама видела, как перед иконами божился, что каждое слово правда.
Всей силой своей детской мечтательной души я верила в эту историю. А сводилась она к тому, как февральским утром отправился дед Филлип в лес на охоту, сонную еще тетерку подстрелить или зайчишку погонять, это уж как получится.
В свои шестьдесят семь годочков дедок наш неплохо еще ходил на широченных старых лыжах. Утро выдалось морозное, бодрое, давно устоявшийся наст хорошо держал поджарое тело в поношенном овечьем тулупе. Дичь в это утро никакая не встретилась, хотя старичок обошел уже и всю Согру вокруг.
Согрой у нас называли самый большой овраг, обросший по краям до низу густым подлеском и заваленный валежником. День клонился к обеду, снег на солнце искрился, и подумывал Филлип Игнатьич уже возвращаться домой по своей лыжне, больно далеко забрел. Да вдруг почудился старику невзначай запах дыма. Жилья-то вблизи нет и в помине, неужели охотники на поляне жгут костерок, надо бы все разведать.
Прошел дедок еще с полкилометра вперед и оказался на широкой заснеженной прогалине между деревьями. А тут прямо чудеса! Стоит посреди белого нетронутого поля маленькая избушка, сугробы чуть не до самой крыши достают, оконце почти замело, дверь засыпана снегом. Но при всем этом из трубы на ветхой крыше тянется тонкая струйка дыма. И никаких тебе рядом следов, ни звериных, ни человечьих. Ни санной, ни лыжной тропы…
Странно это деду показалось, после тихой и бесснежной ночи здесь на открытой поляне должно быть полным-полно всяких черточек, там мышка бежала, там зайчик скакал или пичуга прыгала. Весь лес кругом в звериных тропинках, а тут будто заповедное место, никому ходу нет. Картина и впрямь чудна: ровное белое покрывало и на нем черная старая избушка. А внутри кто-то топит печь, хотя двери снегом подперты. Потом дед Филлип так это дело вспоминал:
— И зачем только я, старый дурак, туда сунулся? Любопытство замаяло, начал откапывать дверь. Ведь надо бы сразу прочухать, что-то здесь неладное твориться, надо было развернуться и почапать домой. Нет же, охота поглядеть, а хто это там внутри печку топит, а может, помощь кому нужна.
— Ну, кое-как дверку я освободил, там еще засов снаружи оказался, заперта дверь-то была, вот же диво. Ну, я ее отворил, а мне изнутри как поддаст паром горячим. Гляжу — мать моя честная, так это же баня! Как есть баня! Жарища внутри и вода льется, будто плещется кто-то на полке.
Ну, я зенки-то продрал, да и сунулся вперед, а там наверху баба голая сидит. Вот как сейчас вижу — волосищи черные, аж до пола висят, сама вроде белая, ладная из себя, а глазищи круглые, желтые как у кота и прямо светятся в полумраке-то. Я прямо закаменел! А баба-то потом как фыркнет, как заухает по-совиному, гляжу — машет руками и хохочет в голосинушку.
Себя не помня выскочил я из бани, да и деру дал, лыжи не потерял едва, мешок заплечный так и оставил в лесу, некогда подбирать. Ружье еще хорошо не скинул, а то мог бы и его в одночасье лишиться. Такой меня страх разобрал, еле остался жив, едва в штаны стыда не наделал.
Это вам сейчас рассказать, может, оно и смешно станет. Старый болван в лесу голой бабы испужался, а на меня там нашла такая морока, что не знаю сам, как из лесу выбрался. Хорошо еще леший не путал меня, мылся поди со своей лешачихой, пока я до дома драпал. Отродясь у нас в лесу такой пакости не бывало. Ладно, сказывали старухи байки про ягненочка, что может обернуться мальцом, ну, огоньки на кладбище видятся, но чтобы такая вот срамота — не-ет, это впервой случилось!
Нужно еще добавить, что через пару дней после того самого случая Филлип Игнатьич самолично водил в лес целую ораву охотников. Уж очень ему хотелось доказать односельчанам, что баня посреди поляны ему не привиделась. И ведь немало нашлось желающих самолично «лешачиху» увидеть, да только поиски ни к чему ни привели. Сколько мужики не блуждали по лесу близ Согры, заповедное место так и не открылось им, впрочем, и заплечный мешок Филлипа тоже сгинул бесследно. На память, поди, кто из леших подобрал.
Раздумывая об этом удивительном случае, я невольно прихожу к мысли, что рядом с нами, и правда, испокон веков существует какой-то таинственный мир, и его загадочные обитатели пытаются порой контактировать с нами, поведать о своем существовании, а, может, им также любопытно, кто мы и способны ли с ними ладить.
Бабушкиным рассказам я верила еще и потому, что лично со мной однажды приключился невероятный случай, объяснения которому не могу найти и по сей день. Тогда мне было уже двенадцать лет, я жила у бабушки, а мама с новым мужем ожидала рождения братика. В ту памятную субботу бабушка что-то расхворалась, и я собралась идти в баню одна. Ничего в этом не было странного, я уже взрослая девушка, случаются у меня и «женские» дни, так что вполне могу помыться сама.
Помню, вечер был теплый, светлый, с огорода пахло травой и политыми грядами, над крышами низко кружились ласточки, залетали по очереди в амбар, там у них было гнездышко с малышами. В хлеву, скучая за отсаженным молодым телком, мычала корова, шумно возились куры, устраиваясь на ночлег.
Наша старенькая банька находилась в конце просторного огорода и видна была из бабушкиного дома. Мне велели долго не рассиживаться, ополоснуться скорей и бежать обратно, бабуля должна была из окошка меня следить.
Разделась я в теплом предбаннике, где возмущенно жужжа, билась о стены одинокая муха. Я взяла свой пластмассовый таз, сняла полотенце с веревки и вошла в жаркое нутро бани. Все было привычно и знакомо, набрала я в таз горячей воды, намылила волосы и даже успела смыть с головы шампунь, как вдруг почувствовала снизу полка сильный толчок.
Будто кто-то подо мной пнул мокрые доски. Помню, как в первое мгновение, я словно оцепенела от неожиданности. Банька-то наша была совсем крохотной избушечкой с пристроем. Треть бани занимала побеленная печка, сложенная из кирпичей, рядом с печью железный бак, в котором нагревалась вода для мытья и тут же приспособлен деревянный полок в метре от пола.
Надо еще добавить, что полок держался на четырех деревянных колышках, а спереди пространство между ними было забито двумя досками так, что невозможно даже представить, что туда мог пролезть даже ребенок. Да и зачем кому-то лезть в темное сырое пространство у горячего бака? Разве что, меня испугать… Глупости какие, никому долго не просидеть в таком крохотном душном пространстве даже ради плохой шуточки.
Новый и весьма ощутимый толчок заставил меня даже подпрыгнуть. В голове поселилась лишь одна мысль, что же там такое пинает меня снизу? Я приблизила лицо к узкой неровной щели между досками и, старательно щурясь, начала вглядываться в полумрак. И я до сих пор помню это жуткое ощущение холода в животе, когда разглядела на сером от старого цемента полу белую человеческую ступню с крупными пальцами.
Дальше все происходило как в дурном сне — я схватила ковш, зачерпнула воды из бачка и стала лить парящую воду через щель прямо на эту странную ногу. Вылив весь ковш, я снова прильнула глазом к щели. Чья-то голая ступня быстро-быстро шевелила растопыренными пальцами, дальше угадывалась тонкая лодыжка и силуэт маленького существа, сидящего в самом темном углу под полком.
И тут я, наконец, в ужасе завопила, осознав, что это создание никак не может быть человеком. Я слетела с полка, выскочила в предбанник, кое-как замоталась в полотенце и помчалась к дому. Мне навстречу уже хромала бабушка, лицо ее было перепуганное. «Так ты же белее известки была!»
Едва помню, как я оказалась в горнице, как пыталась рассказать обо всем увиденном. Меня трясло как в ознобе, казалась я разучилась говорить и только рот разевала, хватая воздух. А передо глазами все еще стояла эта странная белая ступня с непомерно большими пальцами. Слишком велика для ребенка, но взрослый бы просто не поместился под нашим полком. И уж точно никакой человек не принял бы, молча, ковш горяченной воды, почти кипятка на свое тело. Так что же такое я видела через щель в досках полка? Ответа нет…
Бабушка меня успокаивала, напоила чаем с душицей, закутала в одеяло, долго сидела рядом и гладила по голове. Потом я даже отпустила бабулю добрести до бани и посмотреть, кто там страшный сидит в углу. Сама я стояла на крылечке, идти вместе с ней не могла. Но вот ничего удивительного в бане баба Тая не обнаружила.
— Примерещилось тебе, Танюша! Почудилось что-то в тени… Забудь.
Я согласно кивала головой, и что толку спорить, хотя сама твердо знала, что в этот день столкнулась с чем-то поистине необъяснимым.
Глава 2. Встречи с необъяснимым
Дом Марии Вологодской тоже находился в Заречной части города, как и корпус родного факультета и мое студенческое общежитие. Из центра сюда добираются через один из нескольких длинных мостов над Турой. Но, поселившись в районе Зареки, можно было напрочь забыть о кипучей городской жизни. Особенно, если тебя занесло на самую окраину, по соседству с цыганской «Нахаловкой». А тетя Маша, бабушкина старая знакомая, поселилась именно там.
Денег с меня за постой она брать не будет, но взамен я обязуюсь помогать по хозяйству, выполнять любую посильную работу, одним словом, делать все, что мне поручат.
Судя по разговорам, жили Вологодские очень даже не бедно и все благодаря особым талантам тети Маши. Бабушка считала ее «знахаркой», а выражаясь современным языком, женщиной с экстрасенсорными способностями. И это не выдумка, так оно все и было.
Мария Вологодская умела гадать на картах и кофейной гуще, лечила людей прикосновением рук — «исправляла энергетику», отлично знала толк в травах, владела старинными заговорами на всякие нужды — от возвращения в семью загулявшего супружника до сведения бородавок. Ах, да! Еще неплохо умела снимать «порчу и сглаз», отваживала соперницу, избавляла от пристрастия к алкоголю и владела прочими полезными и хорошо оплачиваемыми навыками. Отбоя в посетителях не было. И мне еще предстояло в этом убедиться.
Давно перебравшись в город, каждое лето по старой памяти Вологодская наведывалась в Совиново. Здесь она навещала родные могилки, останавливалась на недельку у какой-то дальней родни, и всегда заходила в гости к бабе Тае. Привозил женщину в село и забирал обратно в город ее сын Василий на большой дорогой иномарке.