Рецепт гуляша принадлежит бабушке Зеленке, поэтому мы едим его в том месте, где чаще всего бывает ее дух - в столовой, где рядами стоит фарфор с цветочным орнаментом и хрустальные бокалы. Все, что накопилось за полвека, с тех пор, как папины родители приехали из Праги в Лексингтон.
Бабушка и дедушка Зеленки погибли в автокатастрофе, когда мне было девять. Смерть в автокатастрофе это всегда ужасно, но в их случае это было особенно нечестно: вся их жизнь была так величественна, а съехать в темноте с проселочной дороги - жалкий конец.
Дедушка и бабушка жили в Праге во времена Холодной войны. В начале 1968 года им было немного за двадцать. Если вы не слишком сильны в чешской истории, это был год, когда коммунистическое правительство провело много реформ: у чехов резко прибавилось прав, и они, обезумев от свободы, принялись творить всякие безумные и опасные вещи вроде продажи не прошедших цензуры газет и экспериментов с рок-н-роллом. Бабушка Зеленка всегда повторяла: «Это было чудесное время. Ужасное и чудесное». Она говорила это так часто, что мы с Клавдией в конце концов придумали слово «чужасный». И вы не представляете, насколько полезным оно оказалось.
Так или иначе, в июле 1968 года мой дед получил предложение прочитать курс лекций по химическому машиностроению в Кентуккийском университете, так что они с бабушкой переехали в Штаты. А через три недели Советский Союз такой: «Эй, что за фигня в Праге творится, мы вводим танки! Мы Борг. Сопротивление бесполезно. Вы будете ассимилированы». Конечно, это наполовину моя формулировка и наполовину цитата из «Звездного пути», а бабушка выразилась более красноречиво: «А потом пришли советские засранцы и сделали то, что они хорошо умеют - все порушили».
С какой стороны ни посмотри, чехам не повезло, и дедушка с бабушкой посчитали себя счастливчиками, когда им удалось получить визы и переплыть Атлантический океан. Дедушку пригласили преподавать на постоянной основе, и они вдвоем осели посреди Кентукки. И теперь мы, их отпрыски, сидим в знавшем лучшие времена домике середины прошлого века немного к западу от Аппалачей и едим гуляш. Жизнь странная штука.
Я беру клецку и макаю в тарелку. Тесто впитывает соус и становится коричневым.
— Таша, ты какая-то тихая, — замечает мама.
Мы с Клавдией шутим, что мама постоянно заставляет людей говорить. Юмор в том, что она изучает речевые патологии, но что-то в этом есть. Мама умеет ненавязчиво, исподволь раскручивать людей на разговор. Я подозреваю, что это связано с ее новозеландским акцентом, который она не меняла даже после двадцати лет жизни в Штатах. Я говорю «меняла», а не «избавлялась», потому что мама специалист по акцентам. Если ей приспичит, она легко сойдет за шотландку, а за кентуккийку уж тем более, но она предпочитает так не делать.
— Думаю про бабушку с дедушкой, — отвечаю я честно, прежде чем осознать, что папе и так тоскливо. Я смотрю в его сторону: у него в глазах застыло пустое, отрешенное выражение. Он тут же замечает мой взгляд, встряхивается и улыбается:
— Что ж, — заявляет он, стукнув по столу кулаком, — они бы вами двумя точно гордились! Одна поступила в Вэнди, другая - будущий Вуди Аллен!
— Пап, — корчу я гримасу, — я ж тебе говорила, что ненавижу его! Если уж сравниваешь меня с кем-то, пусть это будет Орсон Уэллс. Или Элиа Казан.
Папа зачерпывает огромную ложку мяса и с набитым ртом произносит:
— Ничего так амбиции! — И подмигивает мне.
Я закатываю глаза.
— Кстати… — начинаю я и понимаю, что не могу толком сформулировать новости.
Но без этого уже не обойтись, потому что родители заинтересованно смотрят на меня.
— Кстати? — торопит мама.
— Ну… Вчера у нашего сериала неплохо так прибавилось фанатов. О нас упомянула одна знаменитость, и у нас совершенно бешеные просмотры.
— Таша, это чудесно! — тепло отзывается мама.
— Прекрасные новости, — соглашается папа. — Это тот, который про чай?
Я напоминаю себе, что мои родители на тридцать лет старше меня и просто не могут во всем этом разбираться так же, как я.
— Про чай - это влог, — объясняю я. — А сериал - это современная версия «Анны Карениной».
— Ну и амбиции, — с улыбкой повторяет папа. — Моя девочка!
Мне очень приятно, что папа мной гордится, а еще, что я отвлекла его от мрачных мыслей. Но, как выясняется, отвлекла ненадолго, потому что он тут же говорит:
— Не могу поверить, что теперь так будет всегда. Начинай уже привыкать, что ты единственный ребенок. Мы утопим тебя в заботе, так что думать забудь о парнях. Добром это не кончится.
— Спасибо, папа, — сухо отвечаю я.
Лучше не добавлять, что так будет не всегда, а только в течение года. Потом я тоже поступлю в колледж. Первым - и, если честно, единственным - пунктом в моем списке идет Вандербильт. Мне нравится Нэшвилл, а еще в Вэнди отличная школа кино. Но мисс Детер, специалист по профориентации, постоянно повторяет, что с моими оценками попасть в Вандербильт будет непросто, а с самого начала специализироваться на кино не слишком практично.
— Вообще не спеши с выбором направления, — говорила она в марте. — Тебе нужен университет с широким выбором специальностей. Если ты решишь, что кино не для тебя, всегда сможешь получить какое-нибудь другое образование. А если это правда твое, ты сможешь поехать стажироваться или учиться дальше в Лос-Анджелес или в Нью-Йорк с более широкой степенью бакалавра искусств.
Мисс Детер не только отговаривает меня от кино, но и думает, что мне надо забыть про Вэнди и поступать в Кентуккийский университет.
— Ты можешь получить неплохие знания в сфере коммуникаций, искусства или, возможно, английского языка, — предложила она в доблестной попытке, не знаю, профессионально ориентировать меня, что ли? — А еще тебе почти ничего не придется платить за обучение, потому что ты в своем штате и посещала Губернаторскую школу искусств. Просто хорошенько все обдумай, Таш.
Я об этом думала. И вот что надумала: если я не вырвусь из Лексингтона, застряну тут насовсем. Я придумаю кучу оправданий тому, что так ничего и не добилась, сопьюсь и стану типичным персонажем песни Брюса Спрингстина.
Да, я, конечно, не Клавдия. Мне не хватит мозгов на стипендию в частном университете вроде Вандербильта. Мне еще очень, очень повезет, если меня вообще примут. И да, я помню, что это будет очень дорого стоить, но разве не все так живут? Разве не на всех, кому за двадцать, висит неподъемный долг за образование? И потом, это же Вандербильт! Каменная кладка, решетки и башни из слоновой кости! А Кентуккийский университет это женское общество и уродливые экспериментальные здания из семидесятых. Это подземные туннели и бешеные пробки в футбольный сезон. А еще он такой… знакомый. Я всю жизнь ездила по его улицам, играла на пианино в Школе искусств и смотрела постановки в корпусе Комплекса изобразительных искусств. Мне нужно какое-то разнообразие. Какой-то отдых от штата Кентукки. Место, где я не встречусь снова с половиной своих одноклассников.
И нельзя сказать, что я поступаю совсем уж безответственно. У меня есть план. Я смотрела информацию по студенческим займам и стипендии, а еще летом работаю в Old Navy. Да-да, я в курсе, что моя зарплата за все лето не покроет даже стоимости учебников за один семестр, но я делаю хоть что-то. Я делаю все, чтобы моя мечта сбылась. Так должно выглядеть целеустремленное движение к цели. Правда же?
— Мы с папой хотим посмотреть фильм, — произносит мама, разрезая вилкой клецку. — Хочешь с нами? Мы можем доехать до «Крегера» и посмотреть, что там идет.
Я медленно жую. В последнее время мама с папой слишком часто предлагают проводить время вместе. Окончание школы - всегда большое эмоциональное потрясение для родителей, и они, похоже, решили зажать меня между собой на диване, чтобы притупить боль от скорой разлуки со старшей дочерью. Перспектива ее слишком приятная, даже не будь у меня желания пропялиться в ноутбук весь остаток вечера.
— Если честно, я немного устала, — осторожно отвечаю я.
Папа немного грустно спрашивает:
— Может, как-нибудь на днях? Соберемся все вчетвером. Позволим вам выбрать фильм.
Это значит - позволят выбрать Клавдии, потому что у нас с ней диаметрально противоположные вкусы, а у нее сейчас «последнее лето» и ей все можно.
— Да, будет круто, — говорю я вслух. — А сегодня не буду портить вам романтический вечер.
Мама беззаботно смеется:
— Да-да, я, папа, Том Круз и бутылка «Шардоне». Очень романтично!
— Мы настоящая богема, — подхватывает папа и тянется через стол, чтобы взять маму за руку.
— Идите, запритесь где-нибудь, — добродушно советую я и уношу тарелку со стаканом на кухню.
Помыв посуду, посылаю родителям воздушный поцелуй и спешу наверх - проверить, как там дела у сериала. Мне даже почти не стыдно, что я не провожу вечер с семьей.
6
Воскресенье, последний день мая, и я снова вспотела. Мне каждый раз кажется, что теперь-то я включила кондиционер достаточно сильно и наш актерский состав не сварится, но каждый раз ошибаюсь. Тепла тел девяти человек достаточно, чтобы превратить мою комнату в сауну, и это немного пугает. А ведь мы еще прожекторы не включали!
В сборе все, кроме Евы, приславшей смску, что она опоздает минут на десять.
Я, выпрямив спину, в очках для чтения и с толстой желтой папкой на коленях, сижу на кровати рядом с Джек. С другой стороны от Джек сидит Джей Прасад и смеется над шуткой Серены Бишоп так, что трясется кровать. Сама Серена сидит за столом, скрестив ноги, и изображает персонажа какого-то непристойного мультика для взрослых. Она способна мгновенно изобразить любую знаменитость с таким шиком, что любые комики от зависти удавятся. Она чертовски талантлива, это видно невооруженным глазом. Поэтому она играет Анну Каренину.
Мы с Сереной познакомились в первую неделю обучения в Губернаторской школе искусств. С Джеем мы сдружились еще с первого вечера: он попросил разрешения сесть рядом со мной, потому что на мне была футболка с покемоном, а, по его словам, «фанаты Чармандера по-любому круты». Мы с Джеем приехали на разные программы: он изучал актерское искусство, я - интернет-журналистику, и у нас не было ни одного общего занятия. Зато они с Сереной учились вместе, и стоило им подружиться, как мы с ней тоже сдружились.
Так это и работало: друг твоего друга - твой друг. Думаю, дело в том, что все, кто попал на программу, были примерно из одного круга - странная, чуть неформальная творческая молодежь. Мы те, кто сидит в школе допоздна. Те, чьи выходные под завязку забиты репетициями, настройкой оборудования и концертами. Единственная разница была между теми, кто учился в обычных государственных школах, и студентами театральных училищ. И знаете, что я скажу? Не все ребята из училищ надутые индюки, но все надутые индюки оттуда. Это примерно как квадраты с прямоугольниками.
Серена учится в Лексингтонском театральном училище, она высокая, красивая и по-взрослому изящная. Первые несколько дней я даже дышать рядом с ней боялась, но потом я как-то обедала с кучкой актеров, а Серена вдруг встала на стул и на спор выпила залпом два литра фанты. Под конец по ее смуглому лицу и шее струились целые ручейки оранжевой жидкости. Я восхищенно наблюдала за ней и так поняла, что Серена Бишоп чокнутая, веселая и совсем не заносчивая.
Следующие две недели нас с Джеем и Сереной было не разлить водой. В день отъезда мы прощались со слезами на глазах. Особенно отличились они вдвоем (ну да, актеры). Но нас немного утешало, что мы живем меньше чем в тридцати милях друг от друга: я и Серена - в Лексингтоне, Джей - рядом с ним, в маленьком городе Николасвилле. Так что мы пообещали друг другу, что будем держать связь. И это обещание стало довольно сложно нарушить, когда в декабре мы с Джек объявили кастинг на «Несчастливые семьи».
Лучших кандидатов на роли Анны и Алекса было не найти, но Джек пару дней вела себя странно. Она все время повторяла: «Да, конечно, но не факт, что они действительно подходят» и «Не надо спешить с выводами, это две главные роли, еще будет много прослушиваний». В конце концов я спросила прямо:
— Ты так говоришь потому, что мы познакомились на программе?
Джек не ответила, что значило - да.
Сама она туда не попала, и не потому, что ей не хватило таланта. Причем она даже отправила заявку на отделение изобразительного искусства, не забыв приложить портфолио, отзывы от учителей и мотивационное письмо. Вот с ним у нее не задалось. Джек породила вот это:
«Глубокоуважаемые Соль и Грязь Земли!
Вы же все из себя такие сливки мира искусства, ага? Сидите там со своими степенями магистров искусств и дипломами Джульярда да отбираете нас в свою программу, как будто это конкурс красоты. Я знаю кучу талантливых художников, которые подали заявку к вам, а вы их завернули. И знаете, почему? Потому что искусство всегда субъективно и в итоге все сводится к тому, что судьям нравится, а что нет. Но вы ведете себя так, как будто место в вашем лагере это какая-нибудь медаль. Как будто ваши выпускники сдали какой-то крутой тест, а все остальные провалились.
Знаете, так это не работает.
Думаете, Ван Гог, Клэптон или Тарантино к вам бы поехали? Не-а. Они были слишком заняты тем, что творили прекрасное по-настоящему, пробовали и ошибались, не нуждаясь в вашем сиятельном одобрении.
Прикрепляю свое портфолио. По-моему, оно обалденное, и ничье мнение меня не интересует.
С наилучшими пожеланиями пойти на фиг,
Джеклин П. Харлоу»
Несколько дней я отчаянно пыталась отговорить Джек посылать заявку в таком виде. И каждый раз она спокойно отвечала: «Я не собираюсь менять свое мнение, зачем что-то менять в письме?»
Нет, я прекрасно понимаю, о чем она. Я тоже знаю несколько реально талантливых ребят из «Кэлхаун-хай», которых не приняли в Губернаторскую школу искусств. И я согласна, что вся эта затея ничуть не объективнее какого-нибудь конкурса красоты. Но если мне дали шанс поучиться искусству режиссуры и написания сценариев у настоящих профессионалов, познакомиться с ровесниками-единомышленниками со всей страны и, в конце концов, заслужить стипендию, зачем его упускать? Иногда приходится играть по чужим правилам. Если вы, конечно, не Джек Харлоу. Тогда вы можете слушать только себя, и плевать, скольких возможностей лишитесь во имя своего мнения.
Мне не нравится, когда Джек начинает выкидывать такие фокусы. Если честно, меня это пугает, потому что, если уж она вышла на тропу войны, кто-то окажется прав, а кто-то виноват. И, хотя я предпочитаю думать, что Джек просто придирается к губернаторской программе, иногда в глубине души мне кажется, что неправа тут как раз я. Может, я слаба духом, продажна и вообще греческие философы в один голос советовали не иметь со мной дела. Может статься, Джек - более цельная личность, чем я.
Она не ругала меня за то, что я подала заявку. Не подкалывала, когда меня приняли. Все три недели, пока я жила в общежитии Трансильванского университета, она посылала мне письма и открытки. Ни пафоса, ни осуждения, ни закатывания глаз. Когда я вернулась и привезла с собой короткометражку, которую сняла моя группа, Джек посмотрела ее с должным энтузиазмом. Она даже признала, что Серена - талант. Но когда дошло до дела, когда мы сидели на моей кровати среди кучи резюме, фотографий и черновых списков состава, Джек долго отказывалась одобрить кандидатуры Джея и Серены, и я понимала, почему. Они ездили на программу. Они продались, а значит, я тоже. Это было обидно.
— То, что тебя там не было, не делает тебя лучше, — заметила я.
— Не в этом дело! — ответила она.
— Да ну?
— Слушай, — наконец призналась Джек, — я боюсь, что вы трое образуете какую-нибудь свою компашку по интересам, вот и все. Вы прожили вместе эти три недели, и теперь вы будете это обсуждать и вспоминать внутренние шутки, которых я не пойму.
Никогда не думала, что Джек может быть такой ранимой. Я не могла осудить ее.