В свою комнату с милыми медведями и слонами ты заходила не то что даже спать, а засыпать. Ты укладывалась спать в своей комнате, но через несколько часов просыпалась и приходила к нам с мамой в спальню. Залезала к нам в постель, укладывалась по диагонали, наматывала на себя одеяло огромным коконом, клала на нас ноги и спала.
Однажды ты вот так пришла под утро, залезла к нам под одеяло и уснула. Через некоторое время прозвонил будильник. Будильник звонил не по мне. По этому будильнику вставала каждое утро мама, потому что ей надо было на работу на полчаса или час раньше, чем мне. Мама вставала и шла умываться, а я продолжал лежать еще минут сорок и досматривал бонус-треки снов. Будильник прозвонил, мама пошла умываться, я лежал, балансируя на грани яви и сна, ты лежала рядом, хныча и тыкая меня кулаком в плечо. Обида твоя заключалась, собственно, в том, что мама встала, вместо того чтоб обниматься с тобой. Поэтому ты хныкала. Моя вина заключалась, собственно, в том, что я не мама. Что вот лежит тут какой-то совершенно ненужный папа, тогда как мама, очень нужная для утренних нежностей, вскочила по звонку и помчалась умываться. Ты хныкала и небольно, но противно тыкала меня кулачком в плечо. Я почти проснулся. Я сказал:
– Варь, ну ладно тебе! Хватит уже хныкать и драться. Будний день, всем надо на работу. Давай лучше вставай и тогда, может быть, успеешь вместе с мамой умыться.
Я говорил с закрытыми глазами. А потом я открыл глаза, но поздно. В ответ на мои увещевания ты вылезла из-под одеяла, изловчилась, приняв весьма шаолиньскую позу, и изо всех сил двинула меня ногой в лицо. Я открыл глаза, когда твоя пятка подлетала уже к моей переносице. Бах! У меня посыпались из глаз искры, и вместе с искрами сам собою как-то исторгся из меня звериный рев:
– Ты не смеешь бить меня, слышишь! – Оказывается, если свистнуть мне пяткой по носу, я становлюсь патетичен. – Если не любишь меня, встань и уйди!
Через секунду боль прошла, и искры перед глазами погасли. И я видел, как ты встаешь и уходишь. Я крикнул «встань и уйди», и ты встала и ушла. Рыжая взъерошенная девочка в коротковатых пижамных штанах и в мохнатых тапках. Ты уходила и горько плакала, потому что я тебя выгнал, чуть ли не в первый раз за все твои четыре с половиной года повысив на тебя голос.
В прихожей, рыдающая, ты столкнулась с выходившей из ванной свежеумытой своей матерью:
– Что случилось, Варя! Что там у вас случилось?
– Я ударила папу! – Ты протянула руки для объятия, но мама не стала обниматься, а присела перед тобой на корточки:
– Как это так ты ударила папу?
– Ногой изо всех сил по носу.
– И что теперь?
– Теперь меня надо пожалеть! – говорила ты сквозь рыдания. – Пожалеть и приласкать скорее.
– За что это тебя жалеть? – парировала мама. – Ты ударила папу, поэтому должна пойти и извиниться.
– Должна! – завывала ты. – Но сначала надо меня пожалеть, потому что я ударила папу ногой очень больно. У-у-у!
– Я не могу тебя пожалеть, пока ты не извинишься перед папой.
– У-у-у! Меня надо пожалеть.
– Варя. – Мама взяла тебя за плечи и пыталась воззвать к Вариному разуму. – Я не могу жалеть тебя. Ты сделала папе больно.
И вдруг рыдания прекратились. На твоем лице появилось особенно любимое мною выражение, свидетельствующее о том, что ты думаешь. Ты подумала и сказала:
– А ты, мама, разве никогда не делала папе больно?
23
Иногда они возвращаются. Даже и до сих пор. А когда ты была маленькая, они возвращались постоянно. Я имею в виду мультяшных персонажей, которые, когда тебя отгоняли от телевизора с ужасным скандалом, возвращались в твоих играх. Потому что обязательно ведь какой-нибудь гад догадается изготовить мультяшку в качестве игрушки.
У нас в доме был один Шрек, два осла из мультика про Шрека (третьего благополучно подарили пришедшей в гости бессовестно юной девушке крестного), драконов из мультика про Шрека у нас было штук пять, если не ошибаюсь. Было множество змей, из которых некоторые были Наг, а некоторые – Нагайна. Были собаки, кошки и просто пушистые продолговатые предметы, игравшие роль мангуста Рикки-Тикки-Тави. И был еще Щелкунчик. Вернее, два Щелкунчика: тот, который из старого советского мультика, где за весь фильм герои не произносят ни слова, но звучит зато всю дорогу музыка Чайковского, и тот, который из нового мультфильма, который компания-производитель без ложной скромности рекламировала в качестве шедевра. Беда только в том, что в старом советском мультике Щелкунчик одет в красный мундир, а в новом мультике – в синий. Одетого в красный мундир Щелкунчика величиною с собаку брат Вася привез тебе из поездки в Германию, но тут вышел новый мультфильм, а там Щелкунчик был в синем мундире. После первого просмотра нового мультика про Щелкунчика ты побежала немедленно в детскую, разворотила сундук с игрушками и извлекла забытого было Щелкунчика с самого дна. Бедняга был изрядно потерт, не имел носа, сабли и ноги, а еще с него поминутно сваливалась шапка. Зато он исправно продолжал колоть орехи, и ты позвонила дедушке:
– Дед, купи мне, пожалуйста, на рынке орехов крохотун и бурундук, – сказала ты, имея в виду соответственно орехи кракатук и фундук. – Мы едем с дачи и везем Щелкунчика, только его надо перекрасить из красного цвета в синий.
В следующие несколько дней дедушка принужден был покрасить Щелкунчика и изготовить саблю из зубочистки и нос из папье-маше, а я был откармливаем орехами, как рождественский гусь, потому что надо же куда-то девать продукты жизнедеятельности Щелкунчика.
– Папочка, вот тебе Щелкунчик еще наколол орешков, – говорила ты, ни свет ни заря входя в нашу спальню и загружая в меня, спящего, горсть орехов бурундук.
– Варя, я видеть больше не могу орехи бурундук!
– Хорошо, тогда я пока попрошу Щелкунчика наколоть тебе орехов крохотун, и ты от них изменишься. У тебя появится сердце. – Ты прямо цитировала кукольного мастера Дроссельмейера из нового мультфильма.
Не знаю, появилось ли у меня сердце от орехов крохотун, но печень и желчный пузырь появились точно. Я стал их чувствовать. Но вот что я тебе скажу: Щелкунчик – это было полбеды по сравнению с Пряником. Ты ведь помнишь мультик «Шрек-2», помнишь, наверное, ту душераздирающую сцену, когда тролль Шрек берет штурмом крепость, изготовив заблаговременно из сладкого теста огромного пряничного человека. В процессе штурма пряничный человек падает в крепостной ров, размокает и растворяется, то бишь погибает в бою. Так вот, мою тебя совершенно не заинтересовало счастливое соединение тролля Шрека с принцессой Фионой, зато поразила трагическая гибель пряничного человека. Ты сказала:
– Надо испечь Пряника. – Ты виртуозно употребила винительный падеж, и Пряник оказался живым. И ты добавила: – Надо, чтобы нигде в доме больше никогда не было воды, чтоб Пряник в нее случайно не упал.
– Большого Пряника? – спросила бабушка с надеждой, что пряник может быть невелик и съеден за ближайшим ужином.
– Очень большого! – уточнила ты, показав руками нечто, заметно превышавшее твой незаурядный для четырехлетней девочки рост.
Кое-как удалось договориться с тобой, что Пряник будет величиной с самый большой противень, помещающийся в духовку. Бабушка достала сталинских еще времен «Книгу о вкусной и здоровой пище» и вычитала там рецепт приготовления пряников. А дедушка старательно срисовал, поставив магнитофон на паузу, мультичного Пряника с телеэкрана. Бабушка только как-то не рассчитала, что тесто слегка поднимется в духовке, а глазурь, из которой состоят у пряника рот, нос и прочие органы, нельзя наносить на горячее тесто. В итоге получилось разбухшее чудовище, голем из кошмарных снов со стекающей из уголка рта струйкой красной глазури.
– Пряничек, мой дружок! – умиленно склонилась ты над разложенным на листе фольги шедевром кулинарного искусства. – Я тебя никогда-никогда не буду есть, потому что друзей не едят.
Чудовищный этот пряник не мог участвовать в твоих играх, он был слишком хрупкий, но, лежа на листе фольги, присутствовал всегда рядом, чем бы ты ни занималась. Это напоминало мне жуткую историю про то, как красноармейцы, когда погиб командир Щорс, долго еще таскали за собой повсюду полуразложившееся его тело в ванне с карболкой.
24
Ты бережно носила за собой своего нового фаворита в любую точку дома, за исключением ванной. Ты рисовала, а Пряник лежал рядом на куске фольги, ты смотрела мультики, а Пряник лежал рядом. Но, если бы ты сейчас вернулась в раннее детство, ты бы понимала, что так не могло продолжаться вечно. Не могла же ты относиться к Прянику как к семейной реликвии, работа которой заключается в том, чтобы просто лежать на видном месте. Хоть и испеченный из теста, Пряник был игрушкой, а в игрушки надо играть.
И вот однажды ты не выдержала. Мы сидели на кухне и пили чай, когда ты вошла, сняла с полки мирно почивавшего там Пряника, но на этот раз ты держала его не бережно двумя руками на куске фольги, а одной рукой за туловище, как дети держат кукол, чтоб куклы проявляли активность.
– Варя, осторожно, Пряник сломается! – не выдержал я.
– Не-ет, он большой и крепкий, – беспечно парировала ты, тогда как Пряник, ведомый твоей рукой, топал уже по кафельному полу кухни и по паркету прихожей. При каждом движении с ног Пряника сыпались зловещие крошки, и когда командорские шаги Пряника удалились в комнаты, я сказал маме:
– Ужас, я с ума сойду с этим Пряником, особенно если Варя его сломает. Я же чувствительный все-таки.
Из дальней комнаты доносились исполняемые тобой жизнерадостные диалоги Вари и Пряника, временами Пряник топал, но потом все стихло. Это была трагическая тишина.
– О господи! – вздохнул я и пошел смотреть, что случилось.
Ты встретила меня в дверях кухни. В руках у тебя не было Пряника, и вообще на тебе не было лица. Ты сказала:
– Папа, не ходи туда. Не смотри на него.
– Что с ним, Варенька?
– Лучше тебе не смотреть. Ты не выдержишь.
– Я работаю журналистом и видел много всяких ужасов.
– Такого ты не видел.
Я вошел в комнату и должен признаться, что во всех своих журналистских путешествиях по землетрясениям, революциям и акциям гражданского неповиновения действительно не видал ничего подобного. Пряник лежал посреди комнаты навзничь, и казалось, будто звероподобный мамелюк разрубил беднягу чудовищным ятаганом. У Пряника была отсечена голова, раскроено пополам тело и ампутированы ноги.
– Это даже дед не склеит, – вздохнула Варя.
– Что с ним случилось? – спросил я.
– Упал.
Вечером пришла бабушка и, застав все наше семейство в глубоком по Прянику трауре, объяснила тебе про бессмертие души, про метемпсихоз и про великую силу любви, способную побеждать смерть.
– Ты же ведь любишь Пряника? – спросила бабушка с иезуитской улыбкой. – Тогда мы испечем его заново.
– Это будет тот же Пряник? – уточнила ты.
– Тот же, – кивнула бабушка, – если ты поверишь, что он тот же.
– Я верю, – сказала ты с той же твердостью, с какой говорил эти слова протопоп Аввакум.
Пряника испекли заново, предусмотрительно снабдив его перед запихиванием в духовку скелетом из зубочисток. Новый Пряник был крепче предыдущего и довольно долго ковылял по дому с твоей помощью. Потом он сломал ногу. Нога была приклеена клеем ПВА. И я боялся, что этот душераздирающий кошмар будет продолжаться до тех пор, пока не приедут за мной санитары.
Ты вбегала на кухню, брала меня за руку, вела в столовую и тараторила:
– Папа, папа, посмотри, здесь большой Пряник стоит у окна. Он такой большой, что до потолка. Не видишь? Сейчас я возьму его за руку, и ты увидишь. – И брала невидимого за руку.
25
Однако, не то чтобы в связи со всей этой пряничной эпопеей, ты разлюбила драконов. Драконы – это было святое, ты только с ними и играла до четырех с половиной лет. Просто все возможные игры с драконами были придуманы. Драконья жизнь текла безмятежно. Временами, конечно, пластмассовые рыцари из конструктора «Lego» предпринимали очередной крестовый поход на старого зеленого дракона, но дракон неизменно побеждал рыцарей, раскидав зубами по ковру.
Про дракона этого ты говорила, что «у него всего нет», в том смысле, что у него ничего не было – отвалился хвост и потерялось крыло в битвах с туповатыми рыцарями, которых хлебом не корми, дай помахать пластмассовым мечом. Еще про дракона этого ты говорила, что он «немножко молодой, но уже старенький». Драконы уходили постепенно.
Зато игрушечных лошадок у тебя набирался небольшой табун. Пластилиновые лошадки размножались татаро-монгольскими темпами. Плюшевая лошадка пела песню «У пони длинная челка», а ты подпевала ей, повергая меня в приступы конвульсивного умиления. А маленькой пластмассовой лошадке ты любила заплетать в колтуны, именуемые косичками, небесной красоты фиолетовую гриву. А если кто-то спрашивал тебя о будущей твоей профессии, ты отвечала: «Хочу стать такой девочкой, которая все время скачет на лошадке». А еще ты лихо оперировала специальными жокейскими терминами и понимала, что такое трензель и что такое путлище. А еще ты научилась громко подражать лошадиному ржанию, то и дело сама становилась жеребенком и гарцевала на четвереньках по квартире.
А однажды по дороге на дачу мы заехали за покупками в магазин, делавший честь поселку Малаховка изобилием и разнообразием товаров. Там на втором этаже вместе с моющими средствами и собачьей едой продавались игрушки. И там были две совершенно одинаковые пластмассовые лошадки по цене прожиточного минимума: одна – на колесиках, другая – качалка. Ты немедленно заявила, что хочешь обеих.
– Это очень дорогие лошадки, Варь, – сказала мама. – Выбери одну, тем более что они совершенно одинаковые.
Ты постояла минуту, подумала какие-то тебе одной ведомые мысли и решила все же, что лошадка на колесиках нужнее, ибо можно кататься на такой лошадке по всей квартире. Лошадку тебе купили, и с тех пор ты совершенно перестала перемещаться из спальни в кухню или из кухни в ванную пешком. Передвигалась только верхом, сопровождая езду оглушительным ржанием.
А неделю примерно спустя я укладывал тебя спать, и ты сказала:
– Папа, ты помнишь магазин в Малаховке? Там на втором этаже очень душно. Мы забрали оттуда лошадку на колесиках, но оставили там лошадку-качалку. Ей очень плохо там, и надо ее спасти, чтобы она обрела свободу. – Не знаю уж, в каком мультике ты услыхала выражение «обрести свободу».
Я редко укладывал тебя спать, редко помогал тебе умываться и редко с тобой гулял. Поэтому всякий раз, когда мы оказывались с тобой наедине, мы плели заговоры, целью которых было баловать тебя. Я сказал:
– Варенька, завтра утром я уезжаю в командировку, ты еще будешь спать. Но через три дня я вернусь, поеду в Малаховку и куплю тебе лошадку-качалку. Ты хочешь, чтоб я один съездил и привез тебе лошадку, или ты хочешь поехать за лошадкой со мной вместе?
– Хочу поехать с тобой, – сказала ты. – Я знаю, где лошадка стоит, и покажу тебе, чтобы ты ее узнал.
Командировка у меня была в город Беслан, и там, в Беслане, родители погибших в 1-й школе детей показывали мне любительскую видеозапись, на которой дети их играют школьный спектакль. Я смотрел эту видеозапись и не мог отвязаться от мысли, что, как только приеду в Москву, сразу куплю тебе лошадку. Мне казалось, что очень важно ее купить.
Мне казалось, что самолет летит очень медленно и отвратительно медленно едет такси. Я позвонил с дороги домой, и бабушка пожаловалась мне, что ты капризничаешь, не хочешь одеваться и идти гулять.
– Кто это звонит? – услышал я твой голос в трубке. – Это папа? Давай, бабушка, скорей одеваться, папа же сейчас уже приедет.
Когда я приехал, ты стояла в пальто и шапке. Мы сразу сели в машину и поехали в Малаховку. Там ты решительно вошла в магазин и решительно поднялась на второй этаж: