– И сколько здесь нужно отработать, чтобы столько получить?
– Неделю, – сказал я.
– Ого! – с притворным воодушевлением сказал капитан. Он уже явно работал на толпу, которая изменила конфигурацию, преобразовавшись из почти идеального серпа в беспорядочное скопище вокруг нас. Народ гудел, комментируя происходящее. Большинство реплик отпускалось в адрес Тамары и Наташи, с лиц которых не сходила краска. По сторонам они старались не смотреть, тем более что многие из женщин взялись нарочито громко обсуждать их телесные достоинства, увязывая внешность девчонок с будто бы совершенным ими. – Мне, что ли, к вам устроиться…
Внезапно послышалось тарахтенье автомобильного двигателя и со стороны проходной, из-за угла первого ткацкого, быстро выехал «бобик» защитного цвета. В несколько секунд домчавшись до людского скопления, он резко скинул скорость и, пронзительно визжа покрышками, затормозил.
– Эй, народ! – раскрыв боковую правую дверь, гундосо крикнул здоровенный военный с тремя звездочками на почти генеральских погонах, у которого вместо носа было сооружение, похожее на облепленную белым пластырем картофелину. – Где здесь ремонтно-механический?
Все повернули головы в сторону машины, лейтенант прекратил записывать на пакетах данные Тамары и Наташи, а старший прапорщик, приглядевшись, внезапно заорал, повернувшись к сидящему за рулем лейтенанту:
– Самойлов, да вот же он!
Возбужденный здоровяк выскочил из машины, а секундой позже из левой двери выбрался лейтенант в кителе, которого я опознал как сегодняшнего дежурного из военкомата, только уже без повязки на руке. И только тогда до меня дошло, что здоровяк – это тот самый прапорщик, которому я пару часов назад случайно заехал по носу.
– В чем дело, товарищи военные, – спросил, нахмурившись, капитан, а старший прапорщик изо всех сил долбанул кулаком по корпусу кузова, после чего задняя дверь распахнулась и оттуда выскочили еще два прапорщика с автоматами Калашникова наперевес.
– Лейтенант Самойлов, – козырнул, подойдя к нему, лейтенант. – Мы за этим вот товарищем, – он бегло кивнул на меня, – который обвиняется в нападении на сотрудников военкомата. – И кивнул теперь на старшего прапорщика, который как бы в подтверждение его слов осторожно дотронулся двумя пальцами до белой картофелины на лице с красными кровоподтеками вокруг таких же красных злых глаз.
Тамара с Наташей и Викентьичем ошарашенно уставились на меня, потом на меня посмотрел капитан, а фабричный народ загомонил в полный голос. Даже сидящие в паре метров от нас овчарки, контролирующие каждое наше движение, издали негромкое, похожее на сдержанное удивление, урчание.
«Прощай, уже вдали встает заря и день приходит в города… прощай, под белым небом января мы расстаемся навсегда»… – приятным баритоном утверждал Лещенко из столовой.
– Капитан Сергеев, – представился в свою очередь капитан и, не скрывая усмешки, сказал: – Прости, лейтенант, но ты опоздал. Этот товарищ только что задержан мной по подозрению в ограблении фабричной кассы. Так что военные на сегодня в пролете.
– Ни хрена себе! – прогундосил старший прапорщик, в то время как лейтенант лишь раскрыл в безмолвном удивлении рот.
Затем он обернулся на своих с автоматами, которые те уже закинули на плечо, и перевел взгляд на собак, словно прикидывая шансы военных на случай возможного столкновения с конкурирующей организацией. Собаки словно почувствовали что-то – они пошевелили ушами и заурчали теперь предостерегающее.
– Нам нужно посовещаться, – после напряженной паузы сказал лейтенант.
Капитан опять усмехнулся и пожал плечами, а лейтенант со старшим прапорщиком отошли и стали негромко переговариваться, изредка недобро поглядывая на меня. Прапорщики с автоматами остались на месте, как бы взяв меня под охрану.
– Это правда? – спросил Викентьич.
– Что правда?
– Ну, про военкомат и… – он замялся, – про кассу.
– Ну, был я сегодня в военкомате, я тебе говорил уже, – сказал я. Викентьич продолжал смотреть вопросительно и я нехотя добавил: – Ну, задел там одного плечом. Случайно. – Викентьич хмыкнул и покосился на старшего прапорщика. – А про кассу… ты же сам слышал, ее в пятницу грабанули. А в пятницу мы с тобой вместе деньги получали. Потом в цех пошли.
– Ладно, – сказал Викентьич и на всякий случай пронзил меня острым взглядом, совсем как недавно пронзил его самого тот рябой мент. – Хотя и неизвестно, может кассу вообще ночью обчистили.
– Короче, наш пострел везде поспел, – насмешливо сказала Наташа, но я пропустил ее реплику мимо ушей. Конечно, меня больше интересовала реакция Тамары.
Кажется, девчонки более-менее пришли в себя и сейчас с любопытством прислушивались к нашему разговору.
– Тамара, я ничего такого, ты не думай, – сказал я, но она только фыркнула. Потом пожала плечиками и отвернулась, задрав подбородок. Я хотел добавить кое-что еще, но тут вернулся вояка.
– Ладно, капитан, – с плохо скрываемым неудовольствием сказал лейтенант и метнул в меня неприязненный взгляд, – мы отчаливаем. Я доложу о сложившейся ситуации своему руководству, наши с вашими созвонятся.
– Удачной службы, лейтенант, – язвительно сказал капитан, покосившись на старшего прапорщика, который не сводил с меня злобного взгляда. – Звоните, конечно. Не забывайте нас.
Тут к толпе подрулил начальник отдела кадров. Он сразу высмотрел своих девчонок и направился к нам.
– Тамара, Наташа, вы что творите! – начал он еще издалека, но стоило ему приблизиться, как собаки синхронно повернули к нему головы и зарычали. Начальник остановился, словно наткнулся на невидимую стену, и снизил обороты. – Девочки, у нас работы выше крыши, а вы тут… – опасливо косясь на собак, продолжил он, – короче, хватит любопытничать. Немедленно идите к себе и…
– Павел Аркадьевич, нас арестовали! – жалобным голосом перебила его Тамара. – Скажите им, пожалуйста, что мы ни в чем не виноваты!
Кадровик опешил. Он хотел сделать шаг вперед, но вовремя вспомнил про собак.
– К-как арестовали… – пробормотал он и уставился на капитана.
– Девушка ошибается, – с преувеличенной любезностью сказал тот. – Могу сообщить, что ваши сотрудницы всего лишь задержаны по подозрению в причастности к ограблению.
– Ограблению… – У кадровика запотели очки. Он пошарил в кармане пиджака, достал носовой платок и принялся протирать стекла. Было видно, как подрагивают его руки. Протерев очки, он тем же платком провел по блестящим залысинам, потом уставился на капитана. – Мои работницы, они… очень ответственные девушки… и я уверен, что они никак не могут иметь отношение к… – Очки тут же запотели опять. – Вы… вы только посмотрите на них. Разве могут такие…
Капитан уставился на наших с Викентьичем девчонок. Наташу он оглядел с видимым удовольствием, но довольно бегло. Потом переключился на Тамару, внимательно осмотрел ее фигуру и остановил взгляд на ногах. Все менты, включая собак, тоже уставились на нее. Тамарка зарделась, фыркнула и в своей коронной манере задрала подбородок.
– Разве могут такие… – растерянно повторил кадровик.
– Не знаю, не знаю… – задумчиво пробормотал капитан, продолжая изучать загорелые Тамаркины ноги, и тут что-то началось.
Все изменилось. Я не понял, что конкретно, но почувствовал, что все вокруг стало каким-то не таким. Воздух стал… хотя нет, воздух оставался тем же. Так же светило солнце. Продолжал урчать движок военкоматского бобика. В общем, все вроде было по-прежнему, и одновременно все было каким-то не таким. По моему телу пробежала легкая вибрация или мне это показалось. Потом все звуки стали совсем тихими или это мне тоже показалось. Потом все вокруг раздвоилось и через мгновение опять обрело резкость. Потом…
Потом я заметил, что все вокруг странно напряглись, разговоры оборвались, а собаки заскулили.
– Я вижу, до вас не доходит, что вам говорят, – сказал начальник отдела кадров. Начав фразу на слегка повышенных тонах, к концу ее он уже перешел на крик. – И вы категорически отказываетесь понимать, что перед вами две мои лучшие сотрудницы, у которых самые красивые ноги на фабрике! И я хочу иметь возможность любоваться ими в любой момент, когда возникнет такая потребность… и поэтому они должны сидеть у меня в отделе кадров, а не торчать на площади перед столовой, будучи арестованными каким-то усатым ушлепком в погонах, который изображает тут из себя комиссара Мегре и… – Он запустил руку в боковой карман пиджака, она тут же вернулась назад с ножом, раздался упругий металлический щелчок, сталь коротко сверкнула на солнце… – Короче, получи, сука! – Павел Аркадьевич сделал широкий шаг вперед и с маху ударил капитана в левый бок.
«Лай-ла, ла-ла-ла ла-ла-ла ла-ла-а-а, ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла-а-а-а», – подбавил Лещенко децибелов, а девицы из бэк-вокала поддержали припев приятными высокими голосами.
Капитан болезненно ойкнул, попытался оттолкнуть багрового от ярости кадровика, но тот стоял несокрушимый как статуя, навечно влитая в пыльный асфальт. Тишина скачкообразно сгустилась, а кадровик движением человека, заворачивающего отверткой шуруп, провернул нож по часовой стрелке и прошипел:
– Сдохни, мусор…
За спиной капитана раздался пронзительный женский визг.
– У-би-ли-и-и! – одновременно закричала дородная ткачиха с другой стороны и все внезапно пришло в движение, словно народ только и дожидался сигнала двух истеричных дур.
– Нападение на сотрудника! – закричал рябой сержант, недавно компостировавший Викентьичу мозги. Он таращился на своего начальника во все глаза и лихорадочно рылся в карманах, а капитан, опустив голову, недоверчиво смотрел, как из раны, пропитывая прорезанный китель, бурно течет кровь.
Кадровик отскочил и приготовился к обороне, выставив перед собой окровавленный нож, а сержант наконец вытащил что-то из кармана, поднес это к губам и площадь перед столовой заполонил резкий звук милицейского свистка.
– Бей ментов! – заорал кряжистый мужик в промасленной брезентовой робе.
Он размахнулся и влепил стоящему рядом сержанту такую оплеуху, что тот упал и натурально покатился, как делают, веселя зрителей, клоуны в цирке.
– Фас! – в унисон заорали два сержанта, так же в унисон нагибаясь и отцепляя поводки, но овчарки распластались на асфальте, прижали к черепам уши и жалобно заскулили, отказываясь подчиниться.
Капитан стоял, зажимая ладонью рану, и беззвучно раскрывал и закрывал рот, а сзади хлопнула дверь военкоматского «бобика», из него опять высыпали вояки, один из прапорщиков сорвал с плеча автомат и дал в воздух длинную очередь, от которой у меня заложило уши.
После этого все стали бить всех. Ткачихи дрались между собой, складские набросились на наших, маляры метелили конторских, а из столовой выскочили поварихи и стали бить всех, кто попадался под руку.
Через минуту на площади стало совсем жарко. Повсюду валялись выбитые зубы, трещала рвущаяся одежда и хрустели ломающиеся кости, все кричали, молотили руками и ногами, рычали, хрипели, кусались, катались по земле, а военкоматские наконец отстреляли свои рожки и выстрелы прекратились.
Капитан уже оклемался. Забыв про рану, он пробивался в самую гущу, к кадровику, который разил своим ножом всех, кто попадался под руку; собаки, не поднимаясь на лапы, отползли в сторону и спрятались в ровно остриженных кустах, полукольцом обрамляющих цветочную клумбу, в воздухе пахло сгоревшим порохом, всюду брызгала кровь, а я неожиданно обнаружил себя на каком-то мужике с багровым от натуги лицом, который хрипел, пытаясь сорвать со своего горла мои руки.
Вспомнив о Тамарке, я бросил мужика, вскочил и с разбега врезался головой в толпу, протаранивая себе дорогу. Меня тут же сшибли наземь, я получил пару ударов ногами по корпусу, вскочил, сам уронил кого-то и тоже врезал ему пару раз ногой, меня сшибли опять, я опять вскочил, опять сшиб кого-то, опять упал, получив сзади по голове чем-то твердым, и, наконец, додумался, что целесообразней не вставать.
Около минуты я бегал на четвереньках в гуще дерущихся, пока наконец не заметил между мельтешащих тел платье Наташки. Та сцепилась с дородной ткачихой и сейчас они катались, азартно вырывая друг у дружки волосы и кусаясь. Я проворно проскользнул между чьих-то мощных ног, увернулся от удара растоптанной сандалии, повалил складского бородача, рванув его за щиколотки, вскочил и наконец увидел Тамарку в изодранном платье. По сути, это было уже не платье, а распахнутый спереди халат. Наш здоровяк сварной повалил ее на землю, навалился сверху и тискал повсюду, а Тамарка, извиваясь как змея, визжала и царапалась, пытаясь заехать ему коленкой межу ног.
Я оттолкнул мента, китель которого превратился в безрукавку, влепил увесистую пощечину налетевшей на меня ткачихе, увернулся от чьего-то кулака и, наконец, добрался до своей попавшей в затруднительное положение красавицы. Пнул сварщика ногой в бок, потом дважды со всего размаха саданул его кулаком по спине и голове, но он не только не обратил на это ни малейшего внимания, но усилил натиск, и я увидел, что ему вот-вот удастся стянуть с Тамарки трусы. Тут мне посчастливилось подобрать окровавленную короткую палку и в следующий миг я двумя точными ударами просто проломил ему башку.
– Вставай… – кое-как столкнув тяжеленное тело наглеца со своей девушки, сказал я. Потом протянул ей руку и стоял, тяжело и хрипло дыша, пока Тамарка не вскочила и не набросилась на меня как фурия. Вцепившись когтями мне в лицо, она едва не выцарапала мне глаза, которые моментально залило кровью из располосованных век.
Я не глядя махнул кулаком перед собой, попал во что-то твердое, что податливо хрустнуло под костяшками пальцев, а в следующий миг послышался короткий стон и за ним негодующий Тамаркин вскрик:
– Ты мне нос сломал, подонок!
Со всех сторон на меня сыпались пинки и удары, а я не глядя отмахивался руками, пока, наконец, не удалось открыть глаза и проморгаться. Тамарки уже нигде не было видно, зато в стороне я заметил Викентьича, на которого насели сразу двое складских. У одного была разбита голова, у второго рука неестественно выгнулась в локте, но мерзавцы уверенно теснили мастера в сторону двух ловко орудующих примкнутыми штыками вояк, вокруг которых валялось с десяток окровавленных тел.
– Викентьич, держись! – закричал я, начал пробиваться к нему и вдруг очнулся.
То есть, так мне почему-то подумалось, что я очнулся. На самом деле я просто обнаружил себя на площади перед столовой и не сразу сообразил, зачем я здесь и откуда тут взялась странная, жестоко побитая толпа.
– Че за фигня… – пробормотал, пробравшись ко мне, прихрамывающий Викентьич. Он с недоумением и даже некоторым страхом озирался, одновременно щупая огромную, вздувшуюся на затылке шишку. Кажется, он потерял пару передних зубов, а кровь из разлохмаченных ударом губ стекала на спецовку – точнее, на оставшиеся от нее лоскуты.
– А я будто знаю… – пробурчал я, обнаружив, что мои обновки тоже превратились в лохмотья, физиономия расцарапана и, судя по ощущениям, сломана пара ребер.
В следующий миг я вспомнил о Тамарке, покрутил головой и увидел ее в десятке метров, возле кустов справа от входа в столовую. Девчонка сидела прямо на асфальте и всхлипывала, обняв руками колени, как недавно делала на пляже. На нее молча смотрели высунувшиеся из кустов собачьи морды. Ее платье разошлось спереди, по сути превратившись в халат без пуговиц или пояса, ноги были босыми, а косметика размазалась по лицу. Кажется, еще у нее был сломан нос; по крайней мере он был окровавлен и выглядел как-то не так, словно был свернут набок. Рядом на корточках сидела тоже босая Наташка, вид которой был не краше.
Площадь была полна притихших, растерянно озирающихся людей. Почти у каждого была порвана одежда и наличествовали какие-нибудь повреждения. Все были перепачканы в крови. Поодаль валялась груда из примерно десятка тел, от которой я сразу отвел взгляд. Мне показалось, что это мертвые, и эта мысль была чудовищной, такое попросту не укладывалось в голове. Я заметил, что почти все стараются на эту груду не смотреть. Наверное, не один я оказался приверженцем страусиной политики – если эти тела не замечать, то их как бы и нет.
– Никому не расходиться, всем сохранять спокойствие! – внезапно выкрикнул кто-то срывающимся голосом и я, повернувшись, увидел капитана.
Он потерял самоуверенность и выглядел не лучше других. Рукава его кителя были оторваны, лицо разбито, а весь левый бок густо пропитался кровью, ручейки которой добежали по штанам до самых ботинок.
– Смотри, – сказал Викентьич.
Я проследил за его взглядом и увидел нашего сварщика. Он сидел на асфальте с отрешенным видом и щупал окровавленную голову.