ГЛАВА 12
Начатая А. Н. Косыгиным в 1965 году экономическая реформа, несмотря на ее несовершенство и незавершенность, в первые годы дала в целом неплохие результаты. Прежде всего темпы роста производства товаров народного потребления на некоторое время сравнялись с темпами роста производства средств производства. Почти на треть повысилась производительность труда, в полтора раза вырос объем промышленного производства [126].
Дальнейшая динамика экономики тоже не вписывалась в понятие «застой», которым неправильно пытаются характеризовать этот период. Напротив, темпы экономического развития были довольно высокими, намного опережая страны Западной Европы и США. За 1966—1985 годы национальный доход СССР вырос в 4 раза, промышленное производство — в 5 раз, основные фонды — в 7 раз, даже сельскохозяйственное производство увеличилось в 1,7 раза.
В 3 раза возросло производство товаров народного потребления на душу населения и розничный товарооборот. В 3,2 раза увеличилась производительность общественного труда и реальные доходы населения [127].
Однако по сравнению с огромными хозяйственными возможностями страны эти успехи были очень скромны. По самым завышенным оценкам, трудовой потенциал страны использовался не более чем на треть, фондоотдача промышленного оборудования была в два-три раза ниже дореволюционного уровня, заметно росли материалоемкость и энергоемкость [128].
Все это сочеталось с безмерным расточительством ресурсов на производство устаревшей, а порой и ненужной продукции, ведением никому не нужных строек и каналов, потерями продукции на пути от производителя к потребителю, нерациональными перевозками, хищнически-колонизаторским отношением к природным богатствам страны. Не менее 40% трудовых усилий были связаны с работами, общественная полезность которых являлась либо ничтожной, либо вообще равнялась нулю. Рядом с официальной экономикой и в результате ее малой продуктивности пышным «бутоном» цвела теневая экономика, оборот которой достигал в первой половине 80-х годов 70— 90 млрд. рублей. На дефиците вырастали тысячи подпольных миллионеров из числа темных дельцов, чиновников госаппарата, работников торговли и услуг. И чтобы как-то компенсировать результаты неудовлетворительного хозяйствования, осуществлялась гигантская распродажа природных ресурсов России за границу.
Самым чутким показателем ухудшения положения в экономике было сельское хозяйство. Первые годы после устранения Хрущева положение крестьян на какое-то время улучшилось: колхозники стали получать пенсии (правда, очень маленькие); для них была гарантированная минимальная зарплата; снизились нормы обязательных поставок государству; возросли цены на закупаемые государством сельхозпродукты (однако по традиционно русским культурам они были значительно ниже, чем по культурам, производившимся в кавказских «республиках»). Сельские жители получили обратно отобранные у них при Хрущеве приусадебные участки.
Постепенно прекращается кампания по освоению целины, несколько увеличивается финансирование сельского хозяйства в коренных русских землях. Прекратилось бессмысленное навязывание посадок кукурузы в тех местах, где она не могла произрастать.
В середине 70-х годов по сравнению с серединой 50-х годов оплата труда колхозников возросла в сопоставимых ценах примерно в 4 раза, а работников совхозов — в 3 раза, хотя значительно отставала от оплаты труда в промышленности.
Однако никаких коренных изменений в сельском хозяйстве не произошло. На очередном пленуме ЦК КПСС по сельскому хозяйству (март 1965-го) в привычных понятиях «был взят курс» на «мелиорацию, химизацию и механизацию». На практике же мелиорация обернулась расточительными проектами строительства бесчисленных, как правило, ненужных каналов и возникновением преступного антирусского «проекта века»: переброски стока северных рек на юг. Механизация и химизация сельского хозяйства также не получили разумного развития из-за недостатка финансовых средств.
Порочная система колхозов и совхозов была по-прежнему малопродуктивна, так как не заинтересовывала крестьянина в результатах своего труда. Трудовой потенциал сельского труженика использовался не более чем на пятую часть. Не эффективно применялась и техника. Но даже те скромные урожаи, которые получали, не удавалось сохранить. При уборке, заготовке, хранении, переработке и доведении до потребителя потери картофеля и овощей достигали в год 25—30, а то и более процентов, составляя убытки в сотни миллионов рублей. Потери сахарной свеклы достигали 8—10 процентов, не менее ощутимыми были потери зерна и продукции животноводства [129].
Попытки реформирования колхозно-совхозной системы, которые предпринимались партийными органами, только усугубляли положение и вели к дальнейшему раскрестьяниванию. Директивные установки тех лет требовали укрупнения русских сельских хозяйств, а также переведения части колхозов в совхозы. Если перед смертью Сталина существовало 124 тыс. колхозов, то после смещения Хрущева — 38 тыс., а в 70-е годы — 28 тыс.
Для механического укрупнения сельских хозяйств идеологи этой антирусской затеи предлагали изменить саму структуру расселения сельского населения. Для них не имело значения, что «устаревшая» структура расселения русских крестьян была связана для них с вековой историей их предков, могилами дедов и отцов, сложившимся традиционным укладом жизни. Механически укрупненным хозяйствам соответствовали механически укрупненные населенные пункты, а сотни тысяч небольших русских сел и деревень должны были погибнуть навсегда. Из среды еврейских большевиков выдвигается целый ряд «ученых», с готовностью обосновывающих эти чудовищные идеи. Одна из таких «ученых» Т. Заславская декларировала в 1970 году: «Необходима активная целенаправленная работа по сселению мелких и мельчайших поселков... Задача заключается главным образом в том, чтобы найти оптимальные формы и методы сселения мелких поселков и благоустройства крупных сел, придать этому процессу планомерный и организованный характер... По нашим расчетам, не менее половины существующих сельских поселков, где проживает до 30% населения, со временем должны быть ликвидированы или превращены в пункты сезонного пользования, а население их должно быть организованно переселено в перспективные села» [130].
Невежественные заявления антирусских теоретиков, по сути дела, являлись призывами к погрому русской деревни. Сселение крестьян из «неперспективных» в «перспективные» села фактически вело к бегству крестьян из деревни вообще. Молодежь почти полностью отправлялась в город, а в «перспективную» деревню переезжали только пожилые люди. Само собой сокращались приусадебные участки, уменьшалось количество домашнего скота. Если в 50-х годах в личном хозяйстве крестьян было 19 млн. коров, то в 1964 году снизилось до 13 млн., а к середине 80-х — до 10 млн.
Приведу типичный рассказ очевидца о том, к каким последствиям привели старинное русское село Грибцово (Вологодская область) «научные» идеи антирусских реформаторов:
«Была в Грибцове пекарня. Ежедневно обеспечивала свежим хлебом все деревни сельсовета. Закрыли пекарню, стали завозить хлеб из райцентра, сначала три раза в неделю, а, к примеру, перед первомайскими праздниками — вообще на неделю вперед. И мало того, что хлеб черствеет, он еще и плохо выпеченный. Всегда хуже, чем тот, которым торгуют в районном центре. Беден ассортиментом и наш единственный на 27 деревень магазин... Редко заглядывают к нам механики телевизионных ателье: только когда по деревням накопятся пять-шесть требующих ремонта телевизоров. Вот и ждешь неделями. Нелегко у нас починить и стиральную машину, и заказать в районной мастерской пальто, обувь.
...Урезывают нам всякое обслуживание, и в том числе культурное. Лекции в сельском Доме культуры теперь бывают раз в полгода, а остальное время только кино. И вполне понятно, что молодежь по-своему, «ногами», реагирует! За последние восемь лет население сельсовета, и в основном за счет молодежи, убавилось с 560 человек до 325. Из трех школ закрыли две начальные. Да и школа — восьмилетка. Грибцово, имевшее когда-то до 300 учеников, теперь насчитывает 50. Закрылась школа, детей отправляют в интернат, а следом, глядишь, и родители уехали, и ферма закрывается.
А что это значит — ушел человек с земли? Это значит, что из производителя сельскохозяйственной продукции он автоматически превращается в потребителя. А земля, с таким трудом отвоеванная, мало-помалу выпадает из оборота. Больно смотреть, как возле брошенных деревень зарастают кустарником, выходят из сельскохозяйственного оборота земли, добытые, что называется, потом. Сколько участков пашни вокруг Грибцова превратилось в малопродуктивные сенокосы, да сколько лесных, некогда богатых травой полян заросло кустарником, снова ушло под лес. В целом в Сокольском районе за непродолжительное время сократилось сельское население вдвое и главным образом за счет таких, как мы, — «неперспективных». И стоит ли удивляться, что валовое производство сельскохозяйственной продукции по району тоже сократилось, вдвое уменьшилось число сельских жителей и во всей Вологодской области, в которой таких сельсоветов, как Грибцовский, несколько сотен» [131].
Всего в результате политики сселения «неперспективных» деревень было уничтожено более 138 тыс. сельских населенных пунктов [132], доведены до нищеты и вымирания миллионы русских крестьян, необратимо подорвана корневая основа русской деревни, выведены из оборота миллионы гектаров сельскохозяйственных угодий. В середине 70-х годов советские «ученые» (вроде Т. Заславской) планировали из 149 тыс. сел и деревень только одного «Нечерноземья» «оставить в живых» 29 тыс., остальные же «ликвидировать, как неперспективные» [133].
Ослабленное десятилетиями бессмысленных экспериментов, ограбленное и разоренное русское сельское хозяйство для своего восстановления теперь уже требовало огромных финансовых средств и капитальных затрат, однако реальные потребности села обеспечивались на 40—50%, тем самым еще сильнее усугубляя катастрофическое положение крестьян. По расчетам специалистов, для нормального развития сельского хозяйства капитальных вложений на 1966—1970 годы требовалось 58,9 млрд. рублей, а в партийных директивах стояла цифра 41,0, выделено же было по годовым планам 35,4 млрд. рублей, фактически освоено лишь 33,7. Недостаток финансирования сказался прежде всего на строительстве дорог и жилья на селе. В ответ на просьбы министра сельского хозяйства председатель Госплана СССР Н. К. Байбаков отвечал: «Что ты... все ходишь и денег просишь. Тебе хлеб нужен, скажи сколько, и я куплю тебе 10, 100 пароходов с хлебом» [134]. Такова была хозяйственная логика руководителя главного экономического органа страны. Байбаков считал, что вкладывать деньги в сельское хозяйство невыгодно из-за снижения фондоотдачи. Выгодно, полагал он, вкладывать деньги в разработку и добычу природных ископаемых и нефти, продавать их за рубеж и покупать там необходимые продукты.
Закупки зерна за рубежом начались с 1957 года. Но при Хрущеве они были сравнительно невелики. С середины 60-х годов ситуация меняется. Закупки зарубежного зерна входят в систему и становятся плановыми. На них расходуется значительная часть золотого запаса государства. Всего же на импорт зерна в послевоенные годы было истрачено 12 тыс. т золота [135].
Страна, которая в начале XX века была «житницей Европы», в 60—80-е годы становится самым крупным импортером зерна в мире. Рост ввоза зерна из-за рубежа в Россию осуществлялся следующим образом [136]:
1965—1970 годы — 15 млн. тонн;
1970—1975 годы — 69 млн. тонн;
1975—1980 годы — 119 млн. тонн;
1980—1985 годы — 170 млн. тонн.
В девятой пятилетке на закупки зерна за рубежом было истрачено 5 млрд. рублей, в десятой — 15, а в одиннадцатой — 35 [137].
Катастрофический упадок сельского хозяйства, оскудение русского села, разорение крестьянства происходили в 70-е годы параллельно с глубокими кризисными явлениями в промышленности. Здесь доминантой всех экономических проблем стала неконтролируемая монополизация промышленного производства и фактическая потеря планомерной управляемости им. Существовавшая система централизованного руководства экономикой давала постоянные сбои, а управление внутри монополизированных отраслей, зависящих от финансирования, снабжения и сбыта из центра, не позволяло самостоятельно решать хозяйственные вопросы и регулировать межотраслевые связи.
Монополизация промышленности в 60—70-е годы достигла предела. Несколько сотен министерств монополизировали производство в своей отрасли. В рамках этих сверхмонополий работало около 2,5 тыс. крупных предприятий, являвшихся полными монополистами по выпуску того или иного вида промышленной продукции.
Не имея конкуренции, монополии превращались в замкнутые системы, интересы которых становились выше интересов обществ и рядового потребителя. Полностью контролируя потребительский рынок, где их товары являлись дефицитом, монополии были даже заинтересованы сохранять рынок не полностью удовлетворенным, ибо это позволяло им навязывать потребителю товары низкого качества по дорогой цене и в бедном ассортименте. Замкнутость монополий на самих себя затрудняла развитие специализации, комбинирования и кооперирования производства, вела к ослаблению территориальных и производственных связей между предприятиями разных отраслей, даже если они располагались в одной области или промышленном центре, вызывала многочисленные нерациональные перевозки из одного конца страны в другой.
Монополизация промышленной деятельности в СССР сочеталась с гигантской концентрацией промышленной продукции на крупных предприятиях. Огромные заводы и фабрики считались вершиной прогресса. Им предоставлялись лучшие условия снабжения, новейшее оборудование, и все это, как правило, в ущерб развитию средних и небольших предприятий. Чрезмерная концентрация производства и «гигантизм» многих предприятий делали их структуры громоздкими и неповоротливыми для управления и планирования, маловосприимчивыми к постоянному внедрению нововведений и обновлению продукции.
В начале 80-х годов в СССР три четверти промышленной продукции производилось на предприятиях с численностью занятых более 1000 человек (в США, соответственно, лишь 34%) и только 26% — на средних и небольших (в США — 66%). Низкий удельный вес небольших предприятий (2% производимой продукции, а в США — 20%) делал структуру советской промышленности негибкой по отношению к меняющимся условиям технического развития, не позволял должным образом реагировать на изменение потребительского спроса.
Монополистический характер развития советской экономики не мог бы осуществляться так «успешно» без создания своего рода «инфраструктуры» по обслуживанию монополий, главными звеньями которой стали Госплан, Министерство финансов, Госснаб, Госкомцен и Госкомстат. Возникла эта инфраструктура еще в конце 20-х — 30-е годы, а в 60—70-е теперь можно говорить о полном ее сращении с монополистическими министерствами.
Госплан. Собственно, планирование хозяйственной деятельности той или иной отрасли осуществлялось министерствами-монополиями. Сам Госплан, имея много функций, прежде всего выполнял главную — регулировал деятельность монополий для обеспечения гарантированного сбыта их продукции, а нередко просто навязывание потребителю негодной и ненужной продукции.