И повернулась к нему спиной, включила воду и принялась сосредоточенно мыть посуду.
Ничего не помогло! Никакие самоуговоры и длительные попытки настроиться на то, чтобы радоваться тому, что есть, и не ждать ничего большего!
Не помогло, и все тут! И ждала! И надеялась! И замирала от надежды!
«Машину! – стиснув зубы до хруста, чтобы не выпустить подступившие слезы, подумала Стаська. – Машину забрать! И всё! Все!!»
Он увидел, как ушла улыбка с ее лица, мгновенно, словно кто-то стер театральный грим, и потухли смешинки-чертовщинки в глазах, как торопливо она отвернулась, чтобы он не заметил.
Ах ты ж господи!!
Как его угораздило?! И зачем?! Он совсем не знал и не умел разбираться в таких ситуациях, когда ко всему мужскому, что будоражит женщина, примешивается и голова и чувства, и еще черт-те что непонятное! Когда больше всего хочется остаться здесь, рядом с ней, и ухнуть с потрохами в это пугающее, влекущее непонятное! И когда ты точно знаешь, что пропадешь, и что это тебе не надо – не потянуть!
Ах ты ж господи!!
Насколько все было бы проще, если б стукнуло в пах и в голову мужское желание любого накала – хоть теплой водицей интереса вечного охотничьего инстинкта или обожгло жалящим желанием! Он бы справился! Смог бы уйти, остудить любой накал!
Степан невесело усмехнулся про себя, вспомнив анекдотец.
У бомжа, голодающего уже не первый день, внутренние органы открыли собрание, чтобы решить, какой орган продать на донорство, чтобы прокормить остальные. Председательствовал мозг:
– Надо продавать один из парных органов, – сказал мозг.
– Давайте легкое продадим, – предложила печень.
– Эти легкие на хрен никому не нужны: прокуренные и больные, – возразил председатель.
– Тогда почку, – предложила селезенка.
– А давайте желудок продадим, он все время жрать просит! – раздался голос снизу.
Все органы посмотрели на председателя, что он ответит. Мозг спал.
– Ну вот! – возмутилось сердце. – Никогда собрание нормально провести не можем! Стоит пенису выступить, мозг сразу отключается!»
«Валить отсюда, пока не поздно! Давай, Больших!» – жестко приказал себе Степан.
Никакие анекдотцы и оттягивание момента расставания, и судорожные попытки что-то придумать, изменить, как-то сгладить, не помогут!
Он поднялся со стула:
– Знаете, Станислава, сегодня, я думаю, уже поздно ехать. На самом деле, не ночью же вам возвращаться, да по такой непростой дороге. Давайте я завтра, часиков в десять утра, за вами заеду.
– Да, – кивнула Стаська и повернулась к нему лицом, – так будет лучше.
Она сумела взять себя в руки, послать подальше слезы, заставить лицо изменить выражение на приветливо-дружеское и улыбнуться сумела! Вот так!
– Договорились. Тогда я пойду.
И, не дожидаясь ее ответа, Степан большими шагами быстро прошел в прихожую.
Пара секунд – обуть ботинки, пара секунд на открытие зеркальной дверцы шкафа-купе и обнаружение своей куртки, пара секунд на продевание рук в рукава, пара секунд на похлопывание по карманам для проверки содержимого – документы, кошелек, два сотовых…
И тут обнаружилось неожиданное препятствие на пути отступления и стремительного побега – на последнем этапе между открыванием двери и торопливыми благодарностями, громкой речовкой отправленными в сторону кухни в адрес не успевшей выйти следом за ним хозяйке.
Он не знал, где ключи от машины!
Степан уперся лбом в кожаную обивку входной двери и тихо прошипел:
– Черт!
И медленно выдохнул.
Ничего не случилось! Ему привиделось, показалось что-то там ТАКОЕ между ними! Морок напал, напридумывалось, что она перевернула все в его мужском сознании, спавшем себе спокойно, не разбуженном никем до встречи с этой женщиной.
Обещание. Чего-то непережитого, неиспытанного, а оттого необыкновенного.
«Глупости! И ерунда! Понесло тебя не пойми куда! – поставил себе диагноз Больших. – Еще и анекдотец припомнил о простоте решения!»
Степан оторвал голову от двери, порассматривал круглые заклепки на перекрестье кожаных лент и прокричал:
– Станислава! Где ключи от машины?
– Вот, – тихо ответила она у него за спиной.
Больших вздрогнул от неожиданности и развернулся. Она протягивала ему на открытой ладошке связку его ключей.
Он взял, стараясь не коснуться маленькой ладони, и зажал в кулаке хранившие тепло ее руки ключи.
– Спасибо большое. Вы меня вчера спасли. За все спасибо!
– «За доброту и ласку», – попыталась шутить Стася.
– И за них тоже! – усмехнулся Степан. – Ну, до завтра! В десять нормально?
– Да, вполне, – ровно ответила она. – До свидания, Степан Сергеевич.
– До свидания, Станислава! – бодро, с намеком на веселость попрощался он.
Печальными и почему-то мудрыми глазами она смотрела в сторону, не на него. Он старался не замечать, не видеть, но всего на секунду, на малюсенькую секундочку, разворачиваясь к двери, уловил этот взгляд, как обжегся.
Больших рванул, распахивая на себя дверь, переступил порог, шагнул к лифту и обернулся. Дверь за ним плавно закрылась – не хлопнула, не стукнула – медленно, под силой собственной тяжести, закрылась. Не прогремел замок, запираемый на ключ.
Степан подошел к лифту, нажал кнопку вызова, отстраненно подумав, что и близко не представляет, где территориально находится, ну это-то ерунда, главное – выехать со двора. А там разберемся!
Бесшумно подъехал лифт, обнаружив свое прибытие открыванием дверей.
Степан посмотрел в пустую кабинку, и в этот момент что-то случилось с его сознанием. Что-то, как кулак, шибануло откуда-то из солнечного сплетения по мозгам, очищая от плесени страхов, условностей, идиотизмов!
– А-а-а! Твою мать! – обложил он себя, обстоятельства, жизнь растреклятую, загнавшую надежно страхами в безопасный отстойник.
И огромными шагами ринулся назад, шарахнув с разгона об стену входной дверью, как разбушевавшийся посреди зимы медведь-шатун.
– Стася!!! – заорал от души на всю квартиру и близлежащий район вместе с нею.
Она вышла ему навстречу и смотрела такими большущими глазищами.
Разобрать. что выражали ее глаза, он не успел – не сбавляя шага, оказался возле, сгреб на ходу одним мощным движением рук и поцеловал!
Сильно. Безвозвратно. Отчаянно.
И не мог остановиться!
Все куда-то ухнуло, как в пропасть, остались только они одни в этом поцелуе.
Степан раздевал ее и себя с незнакомым, несвойственным ему неистовством, ударившим в голову, как хорошее вино, и метался, смеясь, прижимая голенькую Стаську одной рукой к себе – от входной двери, которую почему-то надо было обязательно закрыть, через коридор, в спальню. И рвался вперед, изучая ее руками, губами, взглядом.
Опомнился вдруг и спохватился, что может сделать ей больно, и приказал себе умерить юношеский пыл.
У него никогда не было маленьких, миниатюрных женщин, так в его жизни получилось, что все партнерши обладали габаритами статными – высокие, стройные и не очень, одним словом – крупные барышни. А Стаська возле него совсем как пичужка!
А он тут со своими ручищами!
Но она не позволила ему остудить под напором мыслей, страхов, рассуждений! То, что творилось с ними сейчас, не имело простых определений – ни страсть слепая, ни расчетливый секс, ни любовная игра – нечто совсем иное!
– Нет! – потребовала она. – Никакого контроля! На фиг!
– Ты такая маленькая, я могу не заметить, что делаю тебе больно!
– Никогда! – отринула такую возможность она. – Не думай об этом! Вернись!
И он вернулся. К ней. К ним.
Туда, где могли быть только двое.
И отказался добровольно от ума и всех знаний-умений, оставив чувствования и инстинкты!
И тонул в гречишном меде Стаськиных глаз, когда брал ее первый раз, стараясь продлить этот момент сколько мог, и разделил с ней улетание к вершине, и укачивал после, уложив на себя, оберегая, успокаивая вздрагивающее воспоминаниями тело.
И что-то шептал бесшабашно-порочное в розовое ушко и хохотал над тем, как она краснеет и шлепает его стыдливо ладошкой по плечу.
Они начали все сначала, с неспешного бесконечного поцелуя, осторожно осваивая неизвестное, не удержав медлительности, заспешили в конце, не могли оторвать взгляда друг от друга делясь потрясением еще более ярким, другим, чем первый раз!
Стаська заснула у него на руках, и Степан тихонько целовал ее в макушку, чтобы не разбудить, невидяще смотрел в слепое темное окно и улыбался умиротворенно своим мыслям.
Она очень быстро проснулась, и выяснилось, что они оба жутко голодные – нормальное состояние!
Они устроили варварский набег на кухню, закончившийся совсем не кухонными делами.
Вернулись назад в радостно принявшую кровать, целовались, смеялись, почему-то шептались, не рискнув разбить волшебство громкими голосами, и обессилевшие заснули, часов в пять утра с начинающимся рассветом.
Следующий день принес Стаське все ожидаемые и прогнозируемые самой себе «прелести» новой жизни.
И ничто, как водится, не предвещало…
Они завтракали, уставшие, восторженные, звучащие все еще в одном ладу.
– Слушай, Стася, а где мы территориально находимся? – спросил Степан, довольно потягивая кофе с молоком из большой кружки.
– На Сретенке.
– Не хиллари! – присвистнул он. – У тебя что, богатые родители?
Спрашивать про наличие богатого мужа или любовника Степану почему-то совсем не хотелось, даже не думалось.
– Богатые, – признала факт Стаська, примерилась и откусила от сложносоставного бутерброда, и уточнила ответ уже с полным ртом: – скрипачи. В австрийском Большом академическом оркестре.
– Однако! – прочувствовал Степан. – А тебя, значит, балуют?
– Пытаются. Я не даю, – размахивая рукой с зажатым в ней бутербродом, поясняла Стаська. – Они не то чтобы очень богатые, в Австрии дорогая жизнь, особенно в Вене.
– Ты к ним ездишь?
– Редко. Чаще они сюда, – без энтузиазма ответила она.
– Ясно. Не самая приятная тема, – присмотрелся к ней Степан.
– Да не то чтобы… но в двух словах не объяснишь, а вдаваться в подробности мне сейчас не хочется. Потом как-нибудь расскажу, ладно?
– Не грузись, – посоветовал он. – У большинства родители – это тема сложная.
– А у тебя? – живо поинтересовалась Стася.
– Бог миловал! Конфликтов нет, но, как и у всех, вопрос отцов и детей имеет место. Зато у меня полная благость и понимание с любимой сестрицей!
– А у меня полная благость только с тетушкой.
– А подруги, друзья?
– Имеются, но без душевного стриптиза и близости. Это все с княгинюшкой.
– С кем, с кем? – подивился Больших.
– Ну, мы так тетку называем в семье. Это отдельная история, – улыбнулась Стаська.
– Подозреваю, что необычная.
– Да уж, из разряда семейных былин! – рассмеялась Стаська.
Стаське исполнилось три года, когда бабушка и дедушка Ремизовы решили восстановить отношения с дочерью, увидеться наконец с внучкой и, так уж и быть – куда ж деваться! – познакомиться ближе с семьей зятя.
Воссоединение, назначенное на определенный день и час, происходило дома у Ремизовых.
Стаська помнила, как мама ужасно волновалась: то смеялась, то плакала и прижимала дочурку к себе, а папа ее успокаивал:
– Ну что ты, Олюшка, все же хорошо! Что ты так нервничаешь?
– Не знаю, – вздыхала мама и гладила задумчиво маленькую Стаську по голове. – Мне как-то не верится.
Стаську одевали с особой тщательностью и многократно повторяли, как следует себя вести, когда они придут в гости, что можно делать, а что нельзя. Стаська этого не понимала, привыкшая к мало чем ограниченной свободе, но послушно кивала, чтобы никого не огорчать.
Исторический час пробил, и все семейство Игнатовых, во главе с Симой, прибыло к Ремизовым. Незнакомые люди погладили Стаську по голове, повосхищались симпатичным ребенком, показали подарки в ярких упаковках, но открывать не разрешили.
Стаську усадили между Серафимой и мамой, на толстые книжки, стопкой уложенные на стуле и прикрытые платком, чтобы ребенок находился на одном уровне со взрослыми за столом.
Стаське все происходящее было неинтересно, она крутила головой, задавала какие-то, очевидно, неуместные вопросы. Официальная встреча в верхах катилась своим чередом.
И принесли чай с тортом.
Девочка Стася, помня все мамины наставления, старалась аккуратно отламывать ложечкой кусочки и доносить их до рта без потерь. Но один вреднющий кусок шлепнулся на ее прекрасное торжественное платье, невзирая на все старания. Стаська взяла его пальцами и отправила в рот, с удовольствием пережевывая.
– Девочка! – услышал ребенок возмущенный голос той самой незнакомой тети, что гладила ее по голове. – Так делать нельзя! Это очень плохо! Оленька, неужели никто не объяснил этой девочке, как надо вести себя за столом?!
Стаська прикинула, надо ли пугаться или разреветься сразу? Но ни пугаться, ни реветь ей не хотелось, и она совершенно не понимала, с чего бы. А потом она решила, что пора и то и другое, особенно плакать, потому что мама вдруг сказала таким голосом, которым никогда не разговаривала.
– Этого ребенка зовут Станислава! – громко, жестко, с акцентом на каждом слове, отчеканила тишайшая Олюшка.
И Стаська увидела, что сейчас ее мама заплачет. Это все увидели. Но за всех Игнатовых приняла решение и ответила Сима:
– Так! – сказала она, хлопнула ладонью по столу и поднялась со стула.
Взяла Стаську на руки и командирским тоном отдала указание:
– Родители, Оля, Рома, поднялись и за мной!
– Что происходит? В чем дело? Куда вы? – непонимающе спрашивал мужчина.
– Простите, – холодно-надменно отчеканила Сима, – но нам, князьям, ваше общество не по статусу!
– Вот после этого она и стала княгинюшкой! – смеясь, закончила повествование Стаська.
– И что, твоя семья с мамиными родителями так и не общается?
– Нет. Мама сказала, что у нее есть мы все, а это великое, редкое счастье, и больше ей ничего не надо. А папе для счастья, кроме мамы и музыки, вообще ничего не требуется.
– А ты? – тихо спросил Степан.
– Я на третьем месте после вышеперечисленного.
– Обижаешься? – посочувствовал он.
– Да что ты! – подивилась предположению Стаська. – Мои родители такие, какие есть, и я их очень люблю, но не знаю совсем. Они все в музыке, всегда. В музыке и друг в друге. Я их редко видела, они мотались по гастролям, сначала по стране, потом за границей, работали долго по контракту в Лондоне, а со временем и совсем в Европе остались. Они переживали, что я не с ними. Но им не разрешали меня вывозить власти, а когда власти разрешили, то Сима с бабушкой не дали, сказали: срывать ребенка с учебы, сами не устроены, по съемным квартирам мыкаетесь и работаете по двадцать часов, света белого не видите, куда вам еще и обуза? Они на самом деле трудно жили первое время. Да я и сама не особо рвалась с ними жить. Зато у меня всегда была княгинюшка. Ну, вот такая у нас странная семья…
И тут у него зазвонил телефон… В прихожей. В куртке.
– Извини, – чмокнул ее в щеку Степан и вышел из кухни.
И долго там разговаривал, она слышала его низкий голос. Он что-то говорил, слов не разобрать, только звук голоса, потом замолчал надолго. И Стаська поняла, что он обдумывает нечто важное, и это важное касается их…
– Не надо, Господи! – взмолилась она, зная, что Он не услышит и не поможет…
Звонила Вера. Боясь показаться навязчивой или не вовремя попасть, отвлечь, как всегда, робко спросила, когда он приедет.
– Завтра, – выдохнул Степан.
Сегодня он не сможет! Только не сегодня, сразу после Стаськи!
Они поговорили о ерунде незначимой и попрощались. Он просмотрел сообщения на обоих телефонах. На одном, рабочем, пропущен один звонок, но не от начальства, значит, ничего срочного. На втором, личном, пять звонков, пара эсэмэсок от сестрицы, одна от Веры.