Наступил поздний вечер, почти ночь, когда они должны были отправиться на корабль. Кошелек, набитый золотом и серебром, драгоценности в шкатулке – Исабель не поскупилась, да и с чего бы, раз невестка оставляет все ее сыну? Нати спала на руках у чернокожей рабыни-няньки. Донна Исабель в последний раз заглянула в лицо ребенка, так напоминавшее маленького Алонсо: пухлые щечки, длинные черные ресницы, сросшиеся брови, кудри, спадавшие на смуглую чистую кожу… Как бы она ни относилась к француженке, ребенок был еще безгрешен. Но Исабель ожесточила свое сердце – а в чем же виноват ее бедный мальчик? Тетка прикрыла личико Нати углом дорогой шали и сказала нетерпеливо:
– Пора!
…А через несколько часов пришло невероятное известие: дон де Аламеда вместе с доном де Эррера передавали привет и сообщали, что они возвращаются, хоть и пережив всяческие приключения, в добром здравии и с предвкушением близкой встречи. После пароксизма радости первым порывом Исабель было послать гонца на корабль, с которым на рассвете отбывала ее невестка.
Но женщина подумала.
И еще раз подумала.
А ведь известие могло и запоздать, прийти уже после отъезда француженки…
Конечно, дон Рикардо расстроится и даже разгневается на свою сестру, слабую женщину, которая не смогла противостоять желанию донны Наталии воссоединиться с родными. Но разве могла Исабель ослушаться невестку, ставшую хозяйкой дома де Аламеда после отъезда супруга?..
Исабель знала мужчин: они переменчивы, точно морская погода, – сегодня без тебя жить не могут, чахнут и страдают, а назавтра уже и думать забыли. Когда Рикардо позабудет о своей недолговечной страсти к чужестранке, поймет, что та вместе с ребенком потеряна для него навсегда, он обратит свой взгляд на того, кто поистине достоин стать его наследником.
На ее ненаглядного Алонсо.
Капитан «Морской звезды» был расстроен. Если б он знал, ни за что бы не взялся за оказание этой, пусть и хорошо оплачиваемой услуги – доставки племянницы с внучатой племянницей хорошему приятелю Жан Жаку Мартелю. Женщина на борт корабля поднялась уже больной. А тяготы долгого пути лишь усилили ее недомогание. От морской болезни Натали начала страдать еще до отплытия – и даже в штиль с трудом выбиралась на палубу: бледная, слабая, похудевшая до прозрачности. Конечно, никаких особых яств на корабле не водилось, но капитан заботился, чтобы его матросы не голодали, а пассажиры не испытывали ни в чем нужды. Казалось, однако, что сеньора и в пище-то не нуждается: ела она как птичка, а зловещий кашель, который шкипер приметил еще при выходе из порта, съедал ее почище голода.
Нати же от морской болезни не страдала вовсе. Ее нянька, возможно, слегла бы, если б девочка предоставила ей такую возможность. Но так как неугомонная малышка не желала проводить в тесной каюте и лишней минуты, Доре приходилось следить и следовать за ней постоянно: корабль, неспокойное море, мужчины… Моряки поначалу бранились и пугались, заставая или натыкаясь на девочку в самых неожиданных местах, но вскоре забавная и упрямая малышка их просто покорила.
Для Нати корабль стал просто большой игрушкой – вроде подаренного галеона. Или это она уменьшилась и вместе с мамой и няней попала на кораблик, где живут и работают кукольные матросы? И вокруг вовсе не море, а запруда в ручье? А шторм – это волны, которые они с Миро нагоняют ладошками? Как бы то ни было, играть в новую игру и в новые игрушки Нати нисколько не надоедало. Слова «вант-путенсы», «фал», «ют», «квартердек», «гафель», «фок» звучали колдовскими заклинаниями, посылавшими игрушечных матросов то туда, то сюда. А по вантам было так интересно лазить и висеть на них. И причитания няньки и чертыханья моряков (негромкие из-за присутствия на «Морской звезде» благородной сеньоры) не могли удержать ее от бега по палубе от фальшборта до фальшборта и головокружительных подъемов и спусков по трапам. Единственным, кого Нати научилась слушаться, был капитан. Но так и положено в игре: всегда слушаться капитана. А если кораблей несколько – адмирала. Адмиралом был ее отец дон Рикардо. Таким будет она сама – когда вырастет и купит или построит свой корабль.
Так что в отличие от своей бедняжки мамы Нати наслаждалась долгим плаваньем – сказалась-таки кровь испанских мореходов: военных, торговцев, а то и вовсе (тс-с!) пиратов… Сезон был удачным. Ласковое солнце позолотило и без того смуглую кожу, выжгло на нежных щеках постоянный румянец; пассат, ровный и сильный, обтесал с тельца младенческую припухлость, а постоянное движенье и лазанье укрепило руки-ноги и придало выносливость, цепкость и гибкость мышцам. Донна Исабель разгневалась бы, увидев, во что превратилась сеньорита из рода де Аламеда: куда подевалось строгое воспитание маленькой донны? Морской чертенок – вот самое верное определение, данное командой.
Когда они добрались до Карибских островов, морякам было даже грустно расставаться с малышкой. Жалели девочку и по другой причине – все видели, что ее мать вряд ли поправится. Оставалось надеяться только на то, что благодатный климат тропиков сможет продлить ее дни, и умрет она хотя бы на твердой земле, на руках заботливых родственников, а ее дядюшка станет добрым опекуном внучатой племяннице.
Так что бедный Жан Жак Мартель однажды с ужасом и неверием лицезрел у себя на пороге исхудавшую, рано постаревшую, явно умирающую племянницу, которую в последний раз видел еще в детской.
– Дядюшка! Наконец-то мы добрались! – тонкие руки обняли его крепкую шею, горячие слезы оросили лицо.
Шкипер «Морской звезды», самолично проводивший своих пассажирок (даже раньше, чем закончили выгружать товары), улыбался ему сочувственно и подбадривающе. И с немалым облегчением: он выполнил поручение, доставил хрупкий живой груз, хоть и изрядно попорченный – но уж точно не по его вине. А вот у приятеля Мартеля заботы только начинаются…
Усадив в кресло изнемогающую от жары племянницу, Жан Жак обнаружил за спиной шкипера крупную негритянку, недоверчиво наблюдавшую за ним. Левой рукой она прижимала к груди укутанную в шаль шкатулку, правой крепко держала за руку девчушку лет пяти, таким же настороженным взглядом рассматривавшую нового родственника и новый дом.
– А это, я полагаю, моя внучатая племянница! – сказал Жан Жак с суетливым радушием. – И как же тебя зовут, моя душечка?
Девочка насупилась, разглядывая французского дядю-дедушку жгучими темными глазами. Натали, повернув голову на спинке кресла, повторила вопрос по-испански, негритянка дернула девочку за руку, и маленькая испанка пробормотала свое полное имя.
– Натали Розали Мари? – повторил Жан Жак на французский манер. – Как же мне тебя называть, крошка? Розетт, Роз, Мариэтт, Манон, Марион?
– Мы зовем ее Нати, – устало сказала мать. – И она хорошо понимает по-французски, хоть и говорит не чисто. Дядюшка, у вас не будет лишних хлопот, Дора умеет с ней управляться и заставит ее слушаться…
Родственники обменялись взглядами: я знаю, что умираю, сказал взгляд женщины, но что ж поделать; я знаю, что ты умираешь, сказал взгляд мужчины, и что же теперь делать…
Натали умерла через три недели. Она и не мучилась даже – просто таяла на глазах, как снежная дева, теплым течением принесенная в лето. Она исполнила свой долг, доставив дочь в безопасное место, и теперь просто уходила – в мире сама с собой.
Пришлось пригласить приора Модестуса из мужского монастыря. Нати внимательно и зорко следила за священником, заучивала-повторяла наизусть весь обряд, словно правила новой игры: исповедь-елеосвящение-причастие… Было очень интересно, хоть и страшновато.
На похоронах рыдала одна негритянка. Жан Жак смаргивал слезу – когда вспоминал, что он уже не молод, а Франция и родственники так далеко и никто не сможет прийти к нему на похороны. Маленькая испанка стояла рядом – в траурной одежде, с торжественным видом.
Придя пожелать дедушке доброй ночи, Нати уточнила, правильно ли все поняла:
– Мама теперь на небе, да?
– Да. Но она приглядывает за тобой, девочка.
– И за тобой? – уточнила Нати.
– Ну и за мной тоже…
– Значит, она проследит, чтобы ты меня не обижал? – сделала правильный вывод Нати. – Доброй ночи, дедушка.
Не сказать, чтобы Жан Жак был счастлив, поневоле став опекуном своенравной маленькой испанки, но драгоценности и крупная сумма денег, которые благополучно довезла несчастная племянница, примирили его с положением вещей. Судя по красоте матери, заметной даже в призрачном облике умиравшей, да приложив небольшое приданое, подросшую Нати легко будет сбыть с рук – то есть выдать замуж за того, кого подберет ей дед. А до того девчонка будет подспорьем в доме и в лавке.
Жан Жак Мартель был взрослым разумным человеком, хитрым и удачливым торговцем, но он и представить не мог, насколько же ошибается…
Часть первая
Испанское отродье
– Эй, кудрявая, эй!
Нати оглянулась и скривилась – опять этот дурак Аньел Бове со своими беспутными друзьями Габеном и Тома?! Что бы им делом не заняться? Хотя она и сама хороша: пошла на рынок за рыбой, а на обратном пути на корабли загляделась. При покупке рыба была еще живой, сейчас уже уснула. Хорошо, догадалась переложить ее листьями, а то Дора опять бы бранилась, как ей трудно чистить подсохшую и размякшую макрель.
– Куда заторопилась, кудряшка?
На прошлой исповеди Нати искренне обещала своему духовнику бороться с одним из смертных грехов – Ira, как он называл его на латыни, а попросту с гневом. «Гордыня и гневливость – вот твои главные грехи, дочь моя, – толковал отец Модестус. – И противопоставить ты им можешь лишь терпение и смирение, прощение от всего сердца, молитвы за недругов своих». Молиться за Бове – еще чего недоставало! А вдруг Господь как раз в этот момент преклонит ухо к молитве гневливой дочери своей, да ниспошлет на парня какую-нибудь благодать: например, очистит его лицо от угрей, фе! Нет уж, пусть ходит какой есть, раз никак не оставляет ее в покое!
Нати шла вдоль берега, чутко прислушиваясь к происходящему за спиной: может, покричат вслед какие-нибудь гадости да отстанут? И ей не придется вновь подвергать свою душу опасности погибели?
Но троица бездельников, эти посланники ада, упорно сбивали ее с благочестивого настроя. Наступали на пятки, болтали всякие глупости, придумывая прозвища, на которые они были большие мастера. Терпение кончилось как раз, когда она дошла до вырезанных в крутом склоне ступеней – самом коротком пути до дедушкиной лавки. Нати развернулась, продолжая держать одной рукой корзину с рыбой, другой уперлась в бок.
– Это я-то черномазая кудряшка? – выпалила насмешливо. – А кто у нас тогда беленький ягненочек?
Друзья глянули на обильные светлые кудри Бове и покатились со смеху.
– А ты и правда барашек! Может, сведем вас в одно стадо: ты баран, да она – курчавая овечка, а? Вот и договоритесь между собой…
Аньел (по-французски – ягненок, барашек) мгновенно залился краской. Он с детства постоянно сталкивался с Нати в словесном, да и в кулачном поединке тоже и поэтому наедине ее задирать не решался: хорошо, если выходила ничья. Но он нашел слабое место девчонки: та терпеть не могла, когда ее называли испанкой – война и ненависть к испанцам добрались и до французских колоний в Новом Свете. Аньел вдобавок выучил пару испанских ругательств, которые тут же продемонстрировал восхищенным приятелям:
– Puta, ramera!
Таких слов в своем детстве в доме де Аламеда Нати не слышала – может, садовник, обиженный невниманием кокетливой пышнотелой кухарки, и приговаривал это, но только себе под нос. Но, судя по выражению, с каким произнес их Аньел, и по тому, с каким ожиданием и ухмылками уставились его болваны-приятели, ее перевод с испанского был верным. Она деловито заглянула в корзину, выбрала макрель побольше и пожирнее, ловко ухватила за хвост и отвесила смачные «рыбные» пощечины своему прыщавому обидчику. Когда Аньел бросился на нее, Нати уклонилась, сделав умелую подсечку; развернувшись, толкнула хохотавшего Габена – тот шлепнулся прямо в набегавшую волну. Тома, пытавшийся ухватить ее за руки, получил удар в нос.
Убегая вверх по ступеням – вслед неслись и ругательства и смех, – Нати сокрушенно думала: опять епитимья! И добро бы прочесть тридцать раз Pater Noster, а то ведь духовник заставит еще и покаяться перед проклятым Бове!
Бове!
Дора, конечно, побранила Нати: вот и будем теперь поститься, пока солнце не сядет – точно некрещеные мавры во время их поста Рамадан! Да и дедушка тебя заждался – он что, сам должен перемерять отрезы? То ли у него других дел нету?
А и впрямь нет, кроме как чесать языком под ямайский ром! Жан Жак давно уже передоверил почти всю мелкую торговлю ушлой и расторопной внучатой племяннице: та никогда не путалась в унциях, футах и ярдах и тем более – в денье и фартингах, лиардах и пенсах, су и шиллингах. А если уж и ошибалась ненароком, то только в нужную сторону. Нати всегда помнила, кто им за что должен и когда обязался этот самый долг вернуть. Да и приходо-расходные книги проверяла, а то и подбивала сама.
Конечно, важные, крупные сделки Жан Жак заключал сам, в дальней комнате лавки. Некоторые посетители приходили-проскальзывали в лавку ночью, когда уже все почтенные люди отходили ко сну после многотрудного дня и вечерней молитвы. Судя по тому, как они прятали лица под платки и шляпы, дела у них с дедушкой были такими же – скрытными, тайными и темными. У Нати редко получалось подслушать, но ее наблюдательности и сообразительности хватало, чтобы понять, что помимо почтенной торговли дед занимается то ли контрабандой, то ли покупкой и сбытом награбленного пиратами. А то и выполняет еще какие-нибудь щекотливые поручения – Нати пока не могла догадаться или придумать какие. Может, продает сведения о том, когда, куда и с каким грузом выходят с Омори торговые суда?
У Жан Жака тоже имелся свой корабль – небольшая шхуна «Ласточка» для доставки мелких грузов, правда, лишь по островам французских и английских колоний. Выходить в открытый океан и уж тем более торговать с испанским Мэйном Мартель не рисковал и в молодые годы еще при худом мире с Испанией. Сам он бывал в плаванье редко: морская болезнь, которая счастливо избегала Нати, безжалостно преследовала всю французскую половину ее семьи. Корабль водил то нанятый, заслуживающий доверия капитан, а то и торговый партнер Рене Бове – да-да, отец того самого Аньела!
Утренняя стычка возымела свои последствия еще даже до исповеди у отца Модестуса.
Жан Жак поманил Нати к выходу из лавки:
– Подойди-ка, девочка моя, тут к тебе пришли.
Нати выглянула из двери и, смешавшись, застыла на пороге. Перед входом, грозно подбоченившись, стояла мадам Петит. Фамилия казалась насмешливой кличкой этого бочонка жира с длинными руками и громадными красными кулаками. Если б у ее сына были такие кулаки, Нати в утренней схватке несдобровать бы! Из-за спины матери выглядывал Габен с носом, похожим на спелую сливу – и по форме, и по цвету.
– Говорю вам, – пронзительным голосом торговки рыбы вопила мадам, – уймите свою бешеную цыганку, пока я сама ею не занялась!
– Не цыганку, а испанку, – машинально поправил дед.
Это только подлило масла в огонь. Мадам Петит встрепенулась, необъятные ее груди заколыхались, словно волны на море.
– Это ж еще хуже! Ее проклятые родственники топят наши корабли – слыхали, опять пропало рыбачье судно? – а она тут, на берегу, калечит наших французских мальчиков!
– Мама… – басом позвал искалеченный французский мальчик. Мать не обратила на него никакого внимания.
– Видите, видите, что она с ним сделала?! Сломала ему нос, месье Мартель, а он у меня, бедняжечка, и так никогда не был красавцем!
– Мам…
Жан Жак окинул взглядом сгорающего со стыда парня и пошамкал морщинистыми губами. Будь у него внук, он бы только гордился таким забиякой. Но внучку следовало приструнить – прошла уже пора детских драк, Нати следует становиться взрослой благовоспитанной девицей. А то лишь какой-нибудь отчаянный пират осмелится взять ее в жены!