Эти слова заставили меня задрожать, и колени мои онемели. Саин-хан пристально покосился на меня и спросил:
- Почему твои зубы стучат? Ты боишься?
- Нет, великий! Я не боюсь и не сомневаюсь, что ты сумеешь разгромить "вечерние страны", что ты заставить их жителей ползти на коленях, почтительно вымаливая крохи твоей милости. Но я боюсь, хватит ли у тебя силы, здоровья и неусыпной осторожности, чтобы избежать удара в спину, когда все уже будет тебе особенно благоприятно?..
Саин-хан вцепился своей жесткой, как лапа орла, рукой в мое плечо:
- Признавайся, кого ты подозреваешь?
- Всех! Всех, кто захотел бы, после одержанных тобой побед, стать на твое место...
- Назови имена! Почему ты отвадишь глаза?
- Мне придется перечислять подряд десятки твоих подвластных темников и тысячников. Но разве ты захочешь начать поход ужасом расправы среди твоих помощников?
- А что лучше?
- Лучше заставить тайных врагов усерднее служить тебе.
Я увидел редкое: на темном, как древесная кора, всегда неподвижном лице Саин-хана сжатые губы растянулись, как щель, в подобие улыбки, и показалась белая полоска хищных зубов. Его глаза оставались колючими и недоверчивыми. Он даже мне, своему старому учителю, не поверил и старался проникнуть в мое сердце. Затем он сказал медленно:
- Мой робкий, как дрожащая мышь, наставник! У нас в монгольской степи говорят: "Вскочив в седло, надо взмахнуть плетью, а не сползать на землю". Завтра начинается небывалый поход против народов, которые во сто раз сильнее моего войска. Все, что ты мне сейчас сказал, я давно знаю, и лучше тебя. Запомни важное: я разделил все мое священное войско на пять главных орд. В каждой... - Он задумался, потом добавил: - Много тысяч всадников. И я доверил их лучшим, самым опытным и отчаянным в нападении багатурам. Пять злобных беркутов зажмут в своих когтистых лапах мое разноплеменное войско. С одной из этих орд я пойду сам. Все мои орды уже овеяны бессмертной славой. А какие грозные полководцы их поведут: мой почтенный старший брат хан Орду, мой военный советник Субудай-багатур, мои родичи кюряганы: Менгу, Бурундай, Шейбани, Кадан, Пайдар и другие. Я им назначил точно число дней, в которые они, не останавливаясь нигде для отдыха в богатых городах, должны помнить одно: охватить железными объятьями первую половину "вечерних стран" и сплести пальцы своих рук в указанном мною месте в указанный срок. И я уверен, что такая встреча и сбор моих разноплеменных войск произойдет точно в заранее мною выбранный день. Тогда я дам короткую передышку нашим чудесным коням и бесстрашным воинам, а потом поведу мою великую Синюю Орду дальше. Я захвачу увертливого, как ядовитая змея, Фредерикуса, который себя называет императором германов, италийцев, саксов, арабов, а сам затаился, как филин, на морском острове. Но я выковырну его оттуда и натравлю друг на друга, как злобных собак, и этого императора, и его заклятого врага, хитрого старого колдуна папу. Я поставлю обоих перед собой на колени и буду говорить с ними, как с жалкими дрожащими цыплятами. А затем я их обоих отдам на потеху моим верным шаманам, чтобы они их сварили живыми в котле!
Я смотрел с удивлением на взбешенного джихангира и старался запомнить его слова.
Саин-хан продолжал, и голос его был подобен зловещему мурлыканью тигра:
- Первая короткая передышка будет в столице урусов Кыюве, последняя - на берегу великого безграничного моря, омывающего вселенную. Тогда я выполню волю Священного Правителя, моего деда...
Саин-хан задыхался и стал жадно пить вино из золотой чаши. Вдруг он резко повернулся. Около двери почтительно сидел на ковре, опустив голову и скрестив руки на груди, молодой его племянник, хан Нохой. Из озорства он так глубоко надвинул шапку на лоб, что нельзя было разглядев его глаз.
- Зачем ты пришел? Какой совет имеешь ты дать нам?
- Прости меня, великий джихангир! Я невольно услышал конец твоей речи и загорелся твоим огнем. Разреши мне прибавить к числу намеченных тобою к разгрому столиц еще одну.
- Какую? - И пальцы Саин-хана сжались с такой силой, что он погнул золотую чашу, и на ковер полилось красное вино.
- Я вижу ясно, что ты также захватишь столицу греков Рум, чтобы не оставлять врагов у себя за спиной. Ведь после захвата Рума ты будешь иметь тысячи лучших кораблей, стоящих во всех гаванях вселенной, которые помогут расширить твое могущество, разнести твою славу по всем морям. Разреши мне участвовать в твоем набеге на Рум.
Саин-хан не показал виду, что разгневался на племянника, а стал говорить медленно, будто нехотя:
- Не собрался ли ты учить меня? Я тебя уже назначит тысячником в тумене моего почтенного брата, хана Орду. Ты вместе с "буйными" должен первым ворваться в столиц урусов Кыюв. Там ты постарайся достойно проявить свою дерзость. Разрешаем уйти! Разрешаем уйти! - закричал он с прорвавшимся вдруг бешенством.
Хан Нохой склонился до земли и, прошептав обычные пожелания, бесшумно удалился. Когда занавеска за ним опустилась, Саин-хан сказал:
- Он похож на пса, который грызет большую кость. Пока не сгрызет ее до конца, он ее не оставит. Думает только о греческом Руме, о его завоевании, чтобы посадить туда царицей свою гречанку. Разве полководец, любящий битвы, может казнить такого удальца?
Весь этот разговор происходил в "золотом домике". Придется ли мне еще раз побывать в нем, или я затеряюсь в неведомых просторах вселенной, через которые направляется страшное войско Бату-хана?
Я записал вещие слова джихангира, потому что и подвиги и ошибки великих людей и то, как они эти ошибки исправляют, - все это должно быть увековечено в летописях на поучение нашим потомкам, да сохранит их и нас всемогущий".
* Часть шестая. МГЛА ДВИНУЛАСЬ НА "ВЕЧЕРНИЕ СТРАНЫ" *
Глава первая. ХАН МЕНГУ ПЕРЕД КИЕВОМ
Когда летом предыдущего года Бату-хан остановился в низовьях Итиля, никто не решался спросить его: скоро ли двинутся войска на запад, на дальнейшее покорение вселенной... Он не любил, когда ктолибо задавал ему вопросы или подавал советы. Бату-хан начинал тогда злобно шипеть и вспоминать по именам проклятых злых мангусов. Ему казалось, что, выслушивая чей-либо совет, он теряет часть своего величия самодержавного владыки. Однажды он сказал своему любимому двоюродному брату Менгу-хану:
- Скоро мне понадобится твоя помощь...
- Всегда я хочу помочь тебе, но до сих пор ты мне ничего не поручал.
- Отлично! Я доверяю тебе тумен правого крыла моего несравненного войска. Ты завтра же выступишь в поход. Ты пересечешь куманскую степь и пройдешь до реки Днепра, до богатого главного города урусов Кыюва. Там ты призовешь к себе старшего коназа урусов и строго прикажешь ему, чтобы он принес мне клятву покорности и верности. После этого ты пришлешь сюда гонца, а сам на время отступишь обратно в степь на дневной переход, но ни в коем случае не занимай своими багатурами Кыюва, хотя бы он даже и пожелал мне покориться.
- Сделаю, как ты приказал!
- Если коназ урусов и жители города не захотят добровольно признать меня своим единственным верховным владыкой, ты еще не начинай осады Кыюва, а все же отойди назад в степь и там жди меня, откармливая коней. Когда же я приду к Кыюву, то помни, что только я, и никто другой, первым въеду в столицу урусов. Тогда я дам своему тумену право первому начать грабеж этого богатого и прославленного города.
- Я услышал, великий, твои слова, и все будет исполнено, как ты приказал!
- Можешь идти!
Менгу-хан опустился на колени, низко склонился перед братом, коснувшись головой ковра, а когда он снова выпрямился, Бату обнял его, и оба брата в знак дружбы, громко сопя, понюхали и лизнули друг другу щеки.
Выполняя приказ Бату-хана, хан Менгу с отборным войском быстро двинулся через степь. Разграбив по пути все встречные половецкие стойбища, он, наконец, подошел к Киеву. Там Менгу принял киевских послов, знатных бояр, и услышал от них категорический отказ добровольно покориться татарам.
Киевляне, поднявшись на стены города, с тревогой всматривались в даль, в восточную степную сторону, и им казалось, что по бескрайней равнине какое-то страшное чудовище протянуло во все стороны свои гигантские щупальца: там, постепенно стягиваясь против города, непрерывным потоком подходили монгольские отряды и ставили свои юрты.
Раздавалось щелканье бичей, ржание коней, стоны и рев верблюдов, мычание волов, крики погонщиков, скрип телег на высоких, в рост человека, колесах и многоголосый гул и гомон татарской орды.
Степняки развьючивали верблюдов и коней, ставили большими кругами свои юрты. Задымились костры. Поставленные на камни и треножники, закипели большие котлы. Посреди лагеря вырос богатый шатер-юрта хана Менгу. Шатер был окутан белым войлоком и перевит узорчатыми полосами. Над крышей из дымового колеса решетки стал завиваться голубой дымок. Там, внутри шатра, был разведен тлеющий костер из кизяка - сушеного конского навоза, перемешанного с соломой. В соседних юртах разместились знатные монголы его свиты.
Рядом с шатром возвышался шест; на нем развевалось знамя Менгу-хана - длинный бамбуковый шест с небольшой перекладиной наверху, с которой свисали пять пушистых черных хвостов монгольских яков. Это было священное знамя, означавшее, что его владелец - ближайший родстве ник покойного Священного Правителя, великого завоевать мира Чингиз-хана.
Только чингизиды могли пользоваться таким священным знаменем.
Менгу-хан прискакал верхом на пегом коне в сопровождении большой свиты вооруженных монгольских всадников и опытного переводчика, хорошо знавшего русский язык, кипчака Хабула.
Последнему было приказано вместе с двумя тургаудами переправиться через Днепр и разузнать все, что происходит в Киеве и чего следует ожидать и скоро ли приедут с поклоном хану Менгу киевский князь и знатные бояре?
Менгу-хан повелел приготовить две большие ладьи и убрать их коврами. На этих ладьях отправились три знатных татарских военачальника вместе с охраной.
Когда лодки отчалили, несколько трубачей стали неистово трубить в очень длинные кожаные трубы, извещая русских о выезде в Киев знатного посольства.
Когда ладьи пересекли Днепр и пристали к правому берегу, там их встретили знатные бояре в расшитых узорами дорогих собольих шубах и высоких бобровых шапках. Русские воины копьями отгоняли сбежавшуюся толпу любопытных. Переводчик Хабул объяснил боярам, что на тот берег Днепра прибыл Менгу-хан, брат повелителя всех монголов Бату-хана. Хан Менгу ждет, что киевский князь сейчас же прибудет к нему для переговоров, а он будет ждать его в своем шатре.
Однако русские бояре ответили:
- Наш князь находится сейчас в своих палатах, и ему как главному хозяину нашего древнего славного города непристойно ездить к язычникам на поклон. Он приглашает начальников татарского войска подняться в его палаты, и там почтенные гости сами расскажут, какая нужда, какая забота привела их в Киев.
После горячих пререканий было решено, что в княжеские палаты пойдут только три татарских военачальника, переводчик Хабул и три ближайших князю боярина. Встречные киевляне жадно всматривались в татар, о которых говорилось так много ужасов. Татары медленно шли по узкой улице по направлению к княжескому дворцу и все время о чем-то тихо совещались. Они взобрались на первую стену, опоясывавшую город, и долго осматривались кругом, желая все хорошенько запомнить.
Наконец на полпути Хабул вдруг сказал русским спутникам:
- Наш преславный хан Менгу отправил нас для переговоров, а не для поклонов вашему коназу. Если бы русский коназ хотел нас почтить и повидать хана Менгу, то он вышел бы сюда, к нам навстречу. Теперь мы решили не идти к вашему коназу и вернемся назад, на тот берег. А вы ждите нас снова и тогда увидите, что с вами будет.
- Так вы лазутчики, а не послы! - закричали бояре. - Вы ходили на стену, чтобы узнать, как мы укрепили Киев. Бейте их! Не выпускайте коварных?
Набежала толпа. Монголов схватили и вместе с переводчиком сбросили со стены.
Менгу, не дождавшись возвращения своих послов, понял, что Киев добровольно не сдастся, но, исполняя повеление Бату-хана не осаждать города, решил повернуть обратно. Постояв на левом берегу и полюбовавшись издали расписными теремами киевской знати и золотыми главами многочисленных церквей, - татары были уверены, что это настоящее листовое золото, - Менгу-хан увел свое войско в степь.
Глава вторая. В ШАТРЕ ХАНА КОТЯНА
Главный и старейший половецкий хан Котян в своем кочевье в Шарукани* пребывал в глубоком и тяжелом раздумье и не находил себе ни в чем утешения. Напрасно приходили к нему его высокие, стройные сыновья и, сняв лисьи шапки, почтительно гладили его руки, украшенные сверкающими перстнями. Котян гладил их по голове и разрешал сесть на цветные подушки, лежавшие вдоль стенки круглого шатра, убранного пестрыми коврами.
Они поочередно рассказывали последние новости из жизни степи. Все жаловались на то, что больше совсем не приходят караваны купцов с морского побережья. Некому стало продавать коней, скот, меха, кожи.
- Кто сейчас поедет в нашу степь? Все боятся татар. Их шайки быстро проносятся по всей степи, точно они убегают от кого-то, а на самом деле они рыщут в поисках добычи; высматривают все, что у нас делается. Не раз их уже видели совсем неподалеку от Шарукани.
Котян тяжело вздохнул, покачал головой и посмотрел вверх, на клочок синего неба, видимый в отверстие крыши, сквозь которое выходил дым от костра.
- Сегодня я получил замечательное известие, не знаю - на радость или на горе.
- От Бату-хана?
- Сейчас вы все узнаете. Эй, мальчики! Приведите сюда "божьего человека", которого сторожат в соседнем шатре! - Котян несколько раз постучал по медным чашкам с водой. - Скорее!
Два подростка, сидевших близ входа, сорвались с места и убежали. Вскоре они вернулись, поддерживая под локти сухопарого человека, с клочьями седых волос на лице. Голова его была обернута куском пестрой ткани. На поясе висела медные и железные приборы, какие обычно позвякивают у лекарей и коновалов. Лицо его казалось истощенным, со впалыми щеками, но когда он вскидывал голубые глаза, в них светилась живая наблюдательность. В одной руке он держал небольшую книгу в потертом кожаном переплете, в другой высокий посох с загнутым концом, каким обычно пастухи ловят убегающих овец.
- Здравствуй на много лет, великий хан великого куманского народа! - приветствовал он Котяна.
Котян сейчас же приказал:
- Эй, мальчики, дайте божьему человеку подстилку и принесите лепешек и кувшин кумыса!
Один из сыновей Котяна взял пеструю ковровую подушку и положил перед странником. Тот уселся на ней и пробормотал молитву.
- А теперь скажи нам свое имя, кто ты и из какой земли? Зачем бродишь по свету, такому тревожному в .наши страшные годы?
- Я только слуга божий, по имени Юлиан. Я скитаюсь по этому грешному свету, излечивая больных и успокаивая душеспасительными молитвами умирающих. Происхожу я из страны мадьяр, из их славной столицы Буды. Господь бог и добрые люди мне всюду помогают, жалеют и не дают умереть с голода. Сейчас я иду от грозного царя татар Бату-хана.
- Что ж ты хотел мне сказать особенно важное? - спросил хан Котян.
- Если ты не всем здесь доверяешь, зная их болтливость, то прикажи лишним покинуть твой шатер.
- Уйдите все! - приказал, нахмурясь, Котян. - Пусть останутся только два моих старших сына. Толмача мне тоже не надо, - ты достаточно хорошо говоришь по-кумански.
Сидевшие встали, прижав руки к груди, склонились и мелкими шажками вышли из шатра. Юлиан начал вполголоса:
- Не смотри на то, что я одет нищим. В моих руках находится письмо самого великого хана татарского Бату к мадьярскому королю Беле, которое я получил из собственных рук монгольского владыки для того, чтобы показать его тебе.
Котян вздрогнул и сразу выпрямился.
- И ты можешь мне его прочесть? Письмо Бату-хана?