Сына Ольга обожала.
Нищеты смертельно боялась.
Слишком хорошо Ольга помнила первый, самый трудный год. Они с мамой тогда едва концы с концами сводили, а на ее руках — новорожденный сын. Хорошо, что она решилась встретиться с Женей, а ведь так трусила…
Полученные «алименты» Ольга старалась на повседневные нужды не тратить, почти все откладывала на банковский счет. Вначале копила на переезд в Питер, доплата за размен требовалась огромная. Теперь мечтала когда-нибудь купить Кириллу трехкомнатную квартиру.
«Соберется жениться, а я скажу: вот ключи от новой квартиры, это мой подарок к свадьбе. Представляешь, какой для Кирюши сюрприз?» — говорила она Евгению Наумовичу в его редкие посещения.
И выдавала сыну строго дозированные суммы на учебники, новые джинсы, поездку с классом в Павловск или на спортивную секцию.
Кирилл с раннего детства знал: лишних денег в доме нет. И с четырнадцати лет пытался подрабатывать, он не любил брать деньги у матери. Отлично знал: и без того все на него тратится.
Кирилл рос, и Евгений Наумович стал замечать: сын встречает его все более неприветливо. На безобидные, будничные вопросы об учебе, занятиях карате он отвечал резко, если не сказать — грубо. Смотрел на отца волком, как на врага, а иногда не выходил из своей комнаты даже поздороваться.
Евгений Наумович полагал: старший сын не может простить отцу нерешительности, он до сих пор не рискнул представить Кирилла законной жене, сестре и брату.
Кирилл знал о них!
От матери.
И ждал.
После каждого визита Евгений Наумович давал себе слово: все расскажу. Сегодня же! Катя поймет. И простит. Наверное. Он не предавал ее!
Ольга — случайный эпизод в его жизни. Даже — нечаянный эпизод. Но ребенок, плод легкомысленного поведения, ни в чем не виноват.
Да, он скажет Кате: это случилось до того, как мы познакомились. Это же правда! Он впервые увидел Катю, когда Кириллу исполнилось два года. И сразу же влюбился. Мгновенно. Никогда раньше не верил в любовь с первого взгляда, и вот…
Тысячи раз Евгений Наумович мысленно объяснялся с женой. Тысячи раз просыпался в поту, почему-то во сне его признание ничем хорошим не кончалось, оскорбленная Катя уходила. Тысячи раз обещал себе: вот сейчас, сейчас… но каждый раз в последний момент трусливо уходил от откровенного разговора.
Кирилл щелкнул пультом телевизора. По экрану бежали титры очередного сериала. И снова продюсер — Евгений Колядин.
Парень зло сжал губы. С остервенением переключил несколько каналов и помрачнел окончательно: на экране отец. Держал в руке статуэтку — премию за очередной сериал — и говорил в микрофон:
«Эту награду по праву должна разделить со мной моя супруга, Екатерина Васильевна. Если бы не ее терпение, ее понимание…»
Его жена безмятежно улыбалась в объектив. Она стояла рядом с Колядиным в элегантном вечернем платье, благополучная, ухоженная, на шее сверкало драгоценное колье.
Кирилл резко выключил телевизор. Юношу буквально трясло от злости: его мать всю жизнь считала копейки; по ночам перешивала блузки, отданные соседкой, — та слишком быстро толстела, — простенькие сережки носила столько, сколько помнил себя Кирилл, они были куплены еще бабушкой к совершеннолетию дочери…
А эта… женщина блистает рядом с Колядиным, вырядившимся в смокинг! И сама в одежде из самых дорогих магазинов города, это сразу видно!
Ну, чем, чем она лучше матери?
Кирилл в сердцах швырнул на пол диванную подушку. Вскочил, замахнулся на невидимого врага и вдруг рассмеялся: он вел себя как мальчишка. Но ему давно не четырнадцать!
Кирилл несколько раз глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться. Закрыл глаза, подняв руки в форме чаши, и присел. Уперся локтями под колени. Оторвал ноги от пола. И замер в позе «ворон».
Телефонный звонок вывел Кирилла из транса. Он бросил взгляд на определитель номера и раздраженно поморщился: Лариска! Никак не хочет понять, что они действительно разбежались. Звонит домой или на сотовый, «случайно» попадается ему на улице, поджидает после работы — зачем, на что эта смазливая дурочка надеется?
Трубку брать не хотелось, но…
«Хвост гуманнее отрубать сразу, чем отрезать по кусочку, — не помню, чьи это слова, но готов под ними подписаться…»
Кирилл неохотно снял трубку и, не слушая Ларискин лепет — какие билеты, какое кино, с чего она взяла, что ему нравится слушать во время просмотра фильма хруст попкорна и шелест фольги? — жестко сказал:
— Неужели не дошло еще? Мы расстались. Да, окончательно. Нет, ты мне просто не интересна. Совершенно. Пойми, меня буквально тошнит от твоего голоса и от твоего вида. Да и от нытья тоже!
Кирилл бросил трубку и жестко усмехнулся: наверное, он скотина. С другой стороны, он никогда не старался казаться лучше, чем есть. И прекрасно знал, что о нем болтают такие вот Лариски.
Да, он честолюбив и жесток, и что? Его это вполне устраивает. Единственный человек, с кем он покладист, мягок и даже нежен, — мама. Наверное, так и останется.
Еще говорят — к сожалению, говорили! — у него острый ум и незаурядные способности в области информационных технологий, жаль, после второго курса пришлось бросить институт.
Глупо, но… не мог Кирилл оставаться на иждивении матери! Хорош лось, он будет пять лет преспокойно сидеть за партой, а мама по-прежнему горбатиться на двух работах?
Нет, он просто обязан пахать! В их небольшой семье единственный мужчина — он, Кирилл, пора взрослеть.
В серьезную организацию без диплома не брали. Стать обычным работягой на стройке или пойти на завод Кирилл не захотел: что там заработаешь?
Несколько лет после армии он просидел в закутке на компьютерном рынке. Обнулял память подержанных мобильных телефонов. Менял индивидуальные номера. Полировал корпуса и печатал инструкции для пользователей. Короче, превращал подержанный мобильник в готовую к продаже новенькую фирменную трубку.
Работа Кириллу не нравилась — скучная! — но платили довольно прилично, и он мирился. Лишь недавно понял, что губит себя, все глубже увязая в житейском болоте, постепенно привыкая к простой растительной жизни.
Он снова стал подумывать об учебе.
И начал искать другую работу.
Глава 3
Деревенская гостья
«Ничего себе — сестрица!»
Григорий слепо толкнулся в закрытую дверь ванной, где шумел душ и смеялись мама с этой… как ее… Васей!
Предательница Лерка крутилась там же, подхихикивая за компанию. Один он сиротой казанской бродил по квартире, совершенно никому не нужный.
Гриша мрачно усмехнулся: вот она — справедливость, вот место в доме современного мужчины. Нет, пора перебираться на Восток!
Юноша вдруг вспомнил, как они ровной шеренгой выстроились у входа в четвертый вагон, встречая гостью, и невольно застонал: «Представляю, какими редкостными болванами мы смотрелись со стороны! Тройка идиотов, бдительно пожирающих глазами всех выходящих…»
Его передернуло: ждали, кретины сладкие, когда из вагона покажется нечто широкое, румяное, сугубо деревенское, обвешанное переполненными сумками да корзинами. Это как раз соответствовало их представлениям о глубинке. И естественно, они не обращали внимания на других пассажиров, не подходящих под нужный стереотип.
Григорий раздраженно фыркнул: а кого им было ждать?!
Мама говорила: Васькино лесничество — меньше любой самой захудалой деревеньки. Десяток домов и крошечный магазин, где продавалось все подряд: колесная мазь, швейные иглы, хлеб, крупы, конфеты, детские игрушки, презервативы и валенки на зиму.
По ее словам, народ там живет за счет натурального хозяйства. Коров держат, коз, кур… А в школу несчастная Васька бегала в соседнее село, километров за пять от лесничества.
Коровы — ха!
Вот и растерялись, когда к ним подошла огненно-рыжая девчонка с небольшим рюкзаком за спиной и ружьем в чехле. К тому же одета не по-деревенски. В узенькие, стильные замшевые бриджи, широченную черную футболку и мягкие кожаные полусапожки ручной работы. Подобную обувь в магазине не купишь, явно на заказ сшита. Еще и коса через плечо — длинная и пушистая. Надо же, чудо-юдо лесное!
— Не меня ли ждете? — спокойненько так спрашивает.
Гриша и сорвался. Рявкнул в сердцах, перенервничал же, понимать надо:
— Исчезни, не до тебя. А мечтаешь познакомиться, займи очередь! Не видишь, дым из ушей идет? Гостью дорогую ждем, блин…
Гриша раздраженно хмыкнул: зря старался. Рыжая даже не смутилась. Мазанула по нему равнодушным взглядом, как по пустому месту, и почесала прямиком к маменьке. Скромненько так опустила глазищи, эффектно похлопала длинными ресницами и ангельским голосочком пропела:
— Я — Василиса! Дальше последовал второй акт: все вверх дном.
Как там у женщин положено? Охи, ахи, слезы, смех, поцелуи, объятия… Все одновременно.
Щенячий восторг Лерки, получившей не то, что ожидала. Еще бы — вместо деревенской тетехи — куда с ней пойдешь, позориться только! — вполне современная девица, будущая подруга, быть может.
Восторженное умиление маменьки: мол, Васенька — вылитая Светлана в юности! Глазки, взгляд, фигурка…
А уж красавица! Коса ниже пояса, такая редкость в наши дни…
И он, Гришка, злющий, как оса, в стороне от компании. Никому не интересен и всеми забыт.
Правда, рюкзак гостьи Лерка мгновенно ему в руки сунула. А вот ружье двоюродная сестрица не отдала, вцепилась в него, как в брильянтовое колье, — смех один, охотница, блин…
Нет, ну надо же так проколоться! Это в каких же деревнях таких язв кропают?! С такими глазищами, косой, воздушной фигуркой и точеным личиком? И где та нормальная деревенская деваха, которую они все так дружно и наивно ждали?
Или это шутка именно над ним?
Персональная, так сказать!
Гриша подошел к окну и обвиняюще уставился на потемневшее небо, будто виновника высматривал: вот уж развлекается кто-то там, наверху…
Его бы, затейника, сюда, на Гришкино место!
Юноша угрюмо рассматривал пустую улицу: эта Васенька, как ласково зовет гостью мама, на него больше ни разу глаз не подняла. Будто он в невидимку превратился. Со всеми разговаривала, о младшей сестре рассказывала, об отце, о своих планах, всем улыбалась, а на него — ноль внимания.
Если честно, он к подобному отношению со стороны девиц не привык. Обычно сами на шею вешаются, а тут…
Гриша бросил взгляд на смутное отражение в оконном стекле и криво улыбнулся: собственная внешность его вполне устраивала.
А что? Высокий, плечистый, очень даже смазливый, как мама с Леркой уверяли…
«Тоже мне Дульцинея с лесного хутора!»
Василиса с наслаждением вытянулась на чистых, прохладных простынях и протяжно вздохнула: сколько всего на ее голову…
Девушка прислушивалась к непривычным звукам большого промышленного города и невольно вспоминала события прошедшего дня.
Для начала ее сильно поразил поезд, и нельзя сказать, что поразил приятно. Ничего более отвратительного Василиса в своей жизни не встречала. Длинный, не очень-то чистый вагон с серыми мутными стеклами, переполненный разнообразнейшими и противными запахами.
Девушку едва не стошнило от отвращения. Сложнейшая смесь машинных масел, дешевого мыла, пота, дезодорантов, табачного дыма и жареного мяса. Как дышали этим другие пассажиры, Василисе совершенно непонятно. А ведь многие спокойно пили чай, завтракали…
Как приехали в город, Василиса запомнила плохо. Слишком много впечатлений, голова шла кругом: дома, люди, машины. И все в таком жутком количестве!
Василиса непроизвольно поежилась: а к вокзалу подъехали… весь вагон как с цепи сорвался — народ засуетился, забегал, зашумел. Все схватились за сумки, за мобильники…
У нее в глазах зарябило!
Из вагона Василиса выходила практически последней, не спеша, когда основная толпа схлынула. Волновалась страшно: вдруг тетка не получила отцовскую телеграмму? Вдруг ее не встречают? Как тогда добираться? Адрес адресом, но в городе она впервые, а Питер — город не маленький, считай, вторая столица…
К счастью, ее встречали.
Мамину сестру, тетю Катю, Василиса узнала сразу. По фотографиям, что дома хранились в альбомах.
Тетка ничуть с тех пор не изменилась. Все те же кудрявые темно-каштановые волосы, все те же темно-синие глаза, мамины глаза, у Лельки такие же. И чуть длинноватый нос с заметной горбинкой.
Бедная Лелька свой нос просто ненавидела!
Особенно горбинку.
Ждать-то Василису ждали, вот только внимания тетя Катя на нее совершенно не обращала. Стояла, вытянувшись в струнку у самых дверей вагона, и встревоженно поедала глазами всех выходящих. Ну, кроме нее!
А рядом топтались забавная девчонка с таким же напряженным взглядом, длинным носиком и высоченный — очень симпатичный — парень со скучающим лицом.
Василиса как-то моментально поняла: это и есть Гриша с Лерой, двоюродные брат и сестра. И отошла в сторону перевести дыхание. Подойти к ним сразу же она не смогла.
Василису смущал Григорий, уж очень высокомерно и презрительно он посматривал на окружающих. Сразу понятно: ее приезд двоюродного брата вовсе не радовал. Скорее, раздражал. Как монстра какого встречал, судя по физиономии.
Василиса хмыкнула: кого Гриша ожидал увидеть, интересно? Широколицую мартышку, увешанную корзинами? Непременно в валенках, тулупе и цветастом платке?
Еще прошлой весной Коська горячо уверял Василису, что она стильная девчонка. И советовал оставаться собой, где бы ни оказалась, — мол, манерных безголовых дурочек и без нее в этом мире хватает.
Правда, в деревне и школе Василису считали чуть ли не уродиной. Рыжая и тощая, в чем душа держится, какая из нее хозяйка, жена, мать? А уж когда Василиса стала травами заниматься, а потом и раненую Кару в лесу подобрала…
От нее стали буквально шарахаться!
Наивная Василиса почти поверила Коське, он никогда не обманывал. К тому же папа тоже называл ее красавицей, но ведь это всего лишь папа…
В сутолоке вокзала девушка растерялась, она вдруг снова почувствовала себя деревенской дурнушкой. И действительно — куда ей до тетки с сестрой?!
Как до неба.
Тетя Катя с Лерой, обе — с модными стрижками, от них тянет духами, одеты, словно только что со страниц журнала сошли, на ногах легкие босоножки на высоченных каблуках…
Как они на них держатся?!
Василиса окончательно помрачнела: зато на ней — униформа а-ля Зверобой, как язвительно отметила языкатая Лелька, и самодельные сапожки, сшитые с Коськой на пару.
К тому же тетка с сестрой не рыжие!
«В лес бы их отправить в таких-то прикидах, — с неожиданным раздражением подумала Василиса. — Быстренько бы лоск потеряли!»
И жарко покраснела, так стало стыдно: ей-то что до чужих нарядов? Ведь удобство в одежде — главное, она всегда так считала, ничего же не изменилось…
Коське ее поведение вряд ли понравилось бы. Он считал, что Василиса самодостаточна, а она повела себя как обычная деревенская дурочка, самой не верится.
Глаза буквально слипались, девушка сладко зевнула и взбила подушку под головой: надо же, как здесь шумно, никак не заснуть. Рядом проспект, машины в восемь рядов бегают, да две трамвайные линии, рекламные щиты на магазинах огнем горят, в комнате светло, пусть шторы и задернуты…
Василиса растерла по лицу вдруг выступившие слезы: дома совсем не так. Весной в кустах сирени соловьи поют; осенью листва шелестит под дождем; зимой сосны гудят от ветра, колючие снежинки бьют в стекла; летом окна нараспашку, запахи трав голову кружат, а вместо дурной городской рекламы яркие звезды в комнату заглядывают…
И время есть подумать обо всем на свете. О смысле жизни, о собственном месте в ней, о прочитанных книгах или только что просмотренном фильме.
А здесь, в городе, думать некогда. Ритм жизни другой, времени ни на что не хватает, суетно все, стоит только щебет двоюродной сестры послушать…
Впрочем, чего вдруг она расклеилась?!
Василиса заставила себя улыбнуться: нечего киснуть, нужно признать — ей повезло. У нее отличная тетка, забавная сестра, понятно, им придется притираться, слишком они разные; кажется, очень добродушный дядя и… красавец брат, пусть в нем яда и многовато.