ТРИ ПРЯХИ
Жила-была на свете девица-ленивица и прясть не охотница, и как бы мать ее к тому ни принуждала, а заставить прясть не могла.
Наконец, и до того дело дошло, что мать однажды не вытерпела, рассердилась и побила дочку, а та стала голосом плакать.
Как раз в это время ехала мимо королева, и когда услышала плач, приказала лошадей остановить, вошла в дом и спросила мать, за что она так бьет свою дочь, что ее крики слышны даже на улице.
Матери совестно было обнаружить лень своей дочки и потому она сказала: «Да вот никак ее от пряжи не отбить – все хочет прясть да прясть, а я-то бедна и не могу для нее постоянно иметь лен наготове».
Тогда королева отвечала: «Я более всего люблю прясть и более всего бываю довольна, когда кругом меня шуршат колеса самопрялок: отпустите вашу дочь со мною в мой замок – там у меня льну довольно, может себе прясть, сколько душе угодно».
Мать была радешенька, и королева увезла ее дочку с собою. По приезде в замок королева повела девушку вверх и показала ей три комнаты, снизу доверху полнешеньких чудеснейшего льна. «Вот перепряди мне весь этот лен, – сказала королева, – и когда перепрядешь, я тебя отдам замуж за моего старшего сына; не посмотрю я и на то, что ты бедна – твое неутомимое старание заменит тебе приданое».
Бедная девушка перепугалась: она не могла и подумать перепрясть такую силу льна, хотя бы она над ним и триста лет просидела, и работала бы с утра и до вечера не покладая рук.
Оставшись одна, она стала плакать и так три дня просидела, пальцем не шевельнувши.
На третий день пришла королева и очень удивилась, увидевши, что еще ничего не напрядено; но девица извинялась тем, что она все очень скучала по дому матери своей и потому не начала еще работать. Королева ее выслушала, но уходя от нее, сказала: «С завтрашнего дня ты должна начать работать».
Когда девица опять осталась одна, то уж решительно не знала, что ей делать, и в горе подошла к окошку.
Вдруг видит, входят во двор три бабы: у одной нога широкая-преширокая и приплюснутая, у другой нижняя губа такая большая, что на подбородок отвисла, а у третьей большой палец на руке огромный!
Они остановились перед окном, взглянули вверх и спросили девушку, о чем она горюет? Она стала жаловаться им на свою беду, и тогда те предложили ей свою помощь и сказали: «Если ты нас к себе на свадьбу пригласишь, нас не постыдишься и назовешь своими тетушками да за стол с гостями посадишь, то мы тебе твой лен напрядем и притом в самое короткое время». – «От души буду вам рада, – отвечала девица, – входите же скорей и сейчас принимайтесь за работу».
Тогда впустила она этих трех диковинных баб к себе и в первой комнате со льном устроила им выемку, в которой они уселись и принялись прясть. Одна тянула нитку из кудели и вертела колесо, другая смачивала нить, третья скручивала нитку и постукивала пальцем о стол, и как ни стукнет, так и падает наземь известное количество пряжи, и притом самой тонкой.
От королевы она укрывала своих трех прях, и когда та приходила, указывала ей только на груду пряжи, так что та не знала, как и расхвалить ее. Когда первая комната опустела, принялись за вторую, а там и за третью – и ту скорехонько опростали.
Затем три бабы-пряхи распрощались с девицей и сказали ей: «Не забудь только обещанного нам – в том твое счастье».
Когда девица показала королеве пустые комнаты и громадную кучу пряжи, та стала готовить свадьбу, и жених заранее радовался, что жена у него будет такая искусная и старательная, и нахвалиться ею не мог. «У меня есть три тетки, – сказала девица королеве, – и я от них много добра видела, так я и не могу забыть о них в счастье; а потому позвольте их пригласить на свадьбу и посадить с нами за один стол». Королева и жених сказали: «Почему бы нам это не дозволить?»
Когда торжество началось, три тетки вошли в залу, очень странно одетые, и невеста, обращаясь к ним, сказала: «Милости просим, милые тетушки!» – «Ах, – сказал жених, – как это ты можешь дружить с такими уродами?»
Затем он подошел к одной из трех прях, с широкой ступней, и спросил: «Отчего это у вас ступня такая широкая?» – «От нажима, – отвечала она, – от нажима».
Тогда жених подошел к другой пряхе и спросил: «Отчего у вас губа такая отвислая?» – «От смачивания, – сказала она, – от смачивания».
Тут обратился он к третьей: «Отчего у вас такой большущий палец?» – «От скручивания нитки, – сказала она, – от скручивания нитки».
Королевич испугался и сказал себе: «Ну, уж моя-то красавица-жена и не притронется к колесу самопрялки».
Так и избавилась она от необходимости прясть эту несносную льняную пряжу!
ГЕНЗЕЛЬ И ГРЕТЕЛЬ
В большом лесу на опушке жил бедный дровосек со своею женою и двумя детьми: мальчишку-то звали Гензель, а девчоночку – Гретель.
У бедняка было в семье и скудно и голодно; а с той поры, как наступила большая дороговизна, у него и насущного хлеба иногда не бывало.
И вот однажды вечером лежал он в постели, раздумывая и ворочаясь с боку на бок от забот, и сказал своей жене со вздохом: «Не знаю, право, как нам и быть! Как будем мы детей питать, когда и самим-то есть нечего!» – «А знаешь ли что, муженек, – отвечала жена, – завтра ранешенько выведем детей в самую чащу леса; там разведем им огонек и каждому дадим еще по кусочку хлеба в запас, а затем уйдем на работу и оставим их там одних. Они оттуда не найдут дороги домой, и мы от них избавимся». – «Нет, женушка, – сказал муж, – этого я не сделаю. Невмоготу мне своих деток в лесу одних оставлять – еще, пожалуй, придут дикие звери да и растерзают». – «Ох ты, дурак, дурак! – отвечала она. – Так разве же лучше будет, как мы все четверо станем дохнуть с голода, и ты знай строгай доски для гробов».
И до тех пор его пилила, что он наконец согласился. «А все же жалко мне бедных деток», – говорил он, даже и согласившись с женою.
А детки-то с голоду тоже заснуть не могли и слышали все, что мачеха говорила их отцу. Гретель плакала горькими слезами и говорила Гензелю: «Пропали наши головы!» – «Полно, Гретель, – сказал Гензель, – не печалься! Я какнибудь ухитрюсь помочь беде».
И когда отец с мачехой уснули, он поднялся с постели, надел свое платьишко, отворил дверку, да и выскользнул из дома.
Месяц светил ярко, и белые голыши, которых много валялось перед домом, блестели, словно монетки. Гензель наклонился и столько набрал их в карман своего платья, сколько влезть могло.
Потом вернулся домой и сказал сестре: «Успокойся и усни с Богом: он нас не оставит». И улегся в свою постельку.
Чуть только стало светать, еще и солнце не всходило – пришла к детям мачеха и стала их будить: «Ну, ну, подымайтесь, лентяи, пойдем в лес за дровами».
Затем она дала каждому по кусочку хлеба на обед и сказала: «Вот вам хлеб на обед, только смотрите, прежде обеда его не съешьте, ведь уж больше-то вы ничего не получите».
Гретель взяла хлеб к себе под фартук, потому что у Гензеля карман был полнехонек камней. И вот они все вместе направились в лес.
Пройдя немного, Гензель приостановился и оглянулся на дом, и потом еще и еще раз.
Отец спросил его: «Гензель, что ты там зеваешь и отстаешь? Изволь-ка прибавить шагу». – «Ах, батюшка, – сказал Гензель, – я все посматриваю на свою белую кошечку: сидит она там на крыше, словно со мною прощается».
Мачеха сказала: «Дурень! Да это вовсе и не кошечка твоя, а белая труба блестит на солнце». А Гензель и не думал смотреть на кошечку, он все только потихонечку выбрасывал на дорогу из своего кармана по камешку.
Когда они пришли в чащу леса, отец сказал: «Ну, собирайте, детки, валежник, а я разведу вам огонек, чтобы вы не озябли».
Гензель и Гретель натаскали хворосту и навалили его гора-горой. Костер запалили, и когда огонь разгорелся, мачеха сказала: «Вот, прилягте к огоньку, детки, и отдохните; а мы пойдем в лес и нарубим дров. Когда мы закончим работу, то вернемся к вам и возьмем с собою».
Гензель и Гретель сидели у огня, и когда наступил час обеда, они съели свои кусочки хлеба. А так как им слышны были удары топора, то они и подумали, что их отец гденибудь тут же, недалеко.
А постукивал-то вовсе не топор, а простой сук, который отец подвязал к сухому дереву: его ветром раскачивало и ударяло о дерево.
Сидели они, сидели, стали у них глаза слипаться от усталости, и они крепко уснули.
Когда же они проснулись, кругом была темная ночь. Гретель стала плакать и говорить: «Как мы из лесу выйдем?» Но Гензель ее утешал: «Погоди только немножко, пока месяц взойдет, тогда уж мы найдем дорогу».
И точно, как поднялся на небе полный месяц, Гензель взял сестричку за руку и пошел, отыскивая дорогу по голышам, которые блестели, как заново отчеканенные монеты, и указывали им путь.
Всю ночь напролет шли они и на рассвете пришли-таки к отцовскому дому. Постучались они в двери, и когда мачеха отперла и увидела, кто стучался, то сказала им: «Ах вы, дрянные детишки, что вы так долго заспались в лесу? Мы уж думали, что вы и совсем не вернетесь».
А отец очень им обрадовался: его и так уж совесть мучила, что он их одних покинул в лесу.
Вскоре после того нужда опять наступила страшная, и дети услышали, как мачеха однажды ночью еще раз стала говорить отцу: «Мы опять все съели; в запасе у нас всегонавсего полкаравая хлеба, а там уж и песне конец! Ребят надо спровадить; мы их еще дальше в лес заведем, чтобы они уж никак не могли разыскать дороги к дому. А то и нам пропадать вместе с ними придется».
Тяжело было на сердце у отца, и он подумал: «Лучше было бы, кабы ты и последние крохи разделил со своими Детками». Но жена и слушать его не хотела, ругала его и высказывала ему всякие упреки.
«Назвался груздем, так и полезай в кузов!» – говорит пословица; так и он: уступил жене первый раз, должен был уступить и второй.
А дети не спали и к разговору прислушивались. Когда родители заснули, Гензель, как и в прошлый раз, поднялся с постели и хотел набрать голышей, но мачеха заперла Дверь на замок, и мальчик никак не мог выйти из дома. Но он все же унимал сестричку и говорил ей: «Не плачь, Гретель, и спи спокойно. Бог нам поможет».
Рано утром пришла мачеха и подняла детей с постели. Они получили по куску хлеба – еще меньше того, который был им выдан прошлый раз.
По пути в лес Гензель искрошил свой кусок в кармане, часто приостанавливался и бросал крошки на землю.
«Гензель, что ты все останавливаешься и оглядываешься, – сказал ему отец, – ступай своей дорогой». – «Я оглядываюсь на своего голубка, который сидит на крыше и прощается со мною», – отвечал Гензель. «Дурень! – сказала ему мачеха. – Это вовсе не голубок твой: это труба белеет на солнце».
Но Гензель все же мало-помалу успел разбросать все крошки по дороге.
Мачеха еще дальше завела детей в лес, туда, где они отродясь не бывали.