– Но если хан согласится на обмен, то все, что здесь происходит, останется тайной, мы вернем его в ставку тихонько, ведь пока никто не знает, что его украли… Хан вернет женщин и уйдет отсюда, а мы вернем ему пайцзу и никому не скажем о нашей встрече.
Я отошла в сторону, пусть подумает. Вятич удивленно помотал головой:
– Вот искусительница, куда тут змею…
– Молчи уж, а то я его разорву. Вятич, что делать, нельзя же его просто выпустить, даже если он согласится на обмен!
Алым обернулся:
– Он чего-то мычит, может, сказать чего хочет?
– Вынь кляп, послушай, вдруг созрел?
– Он спрашивает, почему он должен нам верить?
– А что ему остается? Отпустит женщин, мы ему отдадим его побрякушку. Скажи, чтоб думал быстрее, мне некогда. И напомни про сон и Рязань.
Алым, конечно, не понял, что за напоминание, но то, как дернулся Батый, подсказало, что оно не зря. Для усиления впечатления я вдруг метнулась ближе и вытянула руку с раскрытыми пальцами к его лицу. Вятич подыграл, он сделал вид, что пытается удержать меня сзади. Я «билась» у него в руках и кричала:
– Пустите меня, я ему глаза выцарапаю! – А потом добавила: – Алым, подскажи ему на ушко, что я могу и выцарапать.
«Утаскивая» меня в сторону, Вятич орал:
– Ну ты артистка!
Мало кто что понял, но Батый наконец испугался, он согласно закивал, мол, сделает все.
Но как я могла вот так просто отпустить своего заклятого врага даже в обмен на женщин?! Спасти полсотни одних и простить при этом гибель тысяч других? Конечно, лучше полсотни живых, но… но… но!!!
И вдруг мой взгляд упал на валявшуюся у самого костра чью-то пряжку. Что-то, какая-то неясная пока мысль заставила меня нагнуться и поднять. Повертела в руках, пряжка была от пояса, сломана, но ее края образовывали букву «Н».
– Вятич, давай ему на лбу тавро, как коню, выжжем?
– Ты же предлагаешь ему все сохранить в тайне?
Я на мгновение замерла, потом мотнула головой:
– Значит, на заднице!
– Чего?!
– На заднице, чтоб не забыл о нашей встрече. Он же свою задницу никому не демонстрирует. Вот и будет тайна. А мы при случае сможем напомнить. Это чтобы он не сказал своим, что пайцзу просто потерял или пока припрятал. С кем он там больше всего не дружил из царевичей? С Гуюком, кажется. Вот мы и пообещаем, что если обманет, то Гуюку про его задницу и расскажем.
– Ну, ты даешь!
– Вятич, этот гад обманет обязательно, его никакой пайцзой не испугаешь, просто так отпускать нельзя.
Раскаленная пряжка впечаталась в белое тело, вокруг разнесся запах горелого мяса, но хан только чуть вздрогнул, из его горла не вырвалось ни звука, хотя рот мы ему не затыкали.
– Надо же какой… – изумилась я.
– А ты думаешь, только мы можем быть мужественными?
– Ничего я не думаю!
Вятич быстро приложил к ожогу какую-то тряпицу.
– Чего это ты о его заде так заботишься?
– Настя, он тоже человек.
– Он не человек, а гад! И я его не убила только потому, что у них женщины. – Я вдруг погрозила Батыю поднятым указательным пальцем: – Но убью, пусть так и знает! Алым, переведи, что еще раз поймаю и убью!
– Настя, боюсь, что теперь он за тобой гоняться будет.
– А до сих пор он что делал?
– Нет, моя дорогая, теперь лично за тобой и с удесятеренной энергией. Берегись.
– Это пусть он меня боится и бережется! – Мой указательный палец нацелился в лицо хана.
Его глаза медленно раскрылись, и на меня дыхнуло такой ненавистью, что чуть не отшатнулась. Но тут же взыграло ретивое, я пользовалась тем, что он меня не понимает, и принялась говорить разные гадости:
– В этот раз тебя, паскуда, спасло только то, что наши женщины в плену, в следующий раз такого не будет. Я сумею тебя поймать и всего, с ног до головы, понимаешь, отсюда досюда, исклепаю клеймами, а потом обваляю в смоле и перьях и голым пущу к твоим же. Да еще и с бантиком на одном месте. Нет, я его вообще отрежу, а бантик прикреплю на том месте, где было.
– Все сказала?
– Вятич, а давай его правда кастрируем?
– Ну ты совсем сдурела. Оставь хана в покое, нам надо его поскорее вернуть, не то хватятся, он и так уже долго отсутствует.
– Алым, переводи. Мы отпускаем его, но чтобы не забыл условие: отпустит женщин и уйдет отсюда по-хорошему – мы не станем никому рассказывать о тавре, а если только хоть одна женщина пострадает, то Гуюк и остальные будут знать, что у хана на заднице тавро, как у лошади. И чье, тоже знать будут. Женщина клеймила хана Батыя!
Конечно, я ерничала, но если уж не убить, то хоть поиздеваться над ним я могла?
– И еще скажи, что если не уберется с Русской земли, я его снова поймаю и тогда уже унижу прилюдно.
Ответом был бешеный взгляд глаз Батыя.
– Ох, Настасья… Всю ненависть Батыя на себя собираешь. А он не так слаб…
– Плевать! – Мне было море по колено.
Сидеть больно, ходить тоже, на коня сесть вообще невозможно, лежать приходилось только на левом боку, чего Батый никогда не делал.
Джихангир вернулся из леса один, объяснив, что с трудом отбился от урусутских духов, погубивших его кебтеулов. Приказал немедленно уходить, оставив все награбленное и женщин тоже.
Никто такого не понимал, но подчинились. Сам Батый был зол до свирепости, мрачен и нелюдим. К себе потребовал шаманку.
Та пришла, жестом выгнала из шатра всех и вдруг предложила:
– Давай я приложу тебе на рану травы.
– Почему ты не предупредила меня?!
– А ты спрашивал, когда пошел в одиночку в лес? Теперь молчи. Сумей скрыть все от других, а рану я тебе залечу…
– Но у них осталась…
– Пусть пока. Ты успеешь забрать, не спеши. Ты правильно приказал уходить и оставить женщин, сейчас своя жизнь дороже.
Приложив к выжженному тавру травы, шаманка усмехнулась:
– Она пометила тебя своим именем.
Хан взъярился.
– Что мне делать сейчас?
– Пока отойди и дай им забрать женщин. А еще раздели тот народ, что живет в этих местах.
– Как это?
– Здесь один народ и два правителя. Один откупился за свой город, помнишь? А второй воюет с урусуткой вместе. И дочь покорного тоже воюет против тебя. Чтобы они не объединились, отправь того, что с тобой, в помощь царевичам на запад. Это сильно ослабит народ и поссорит их между собой. Когда поссорятся, им будет не до урусутки…
Батый смотрел в сморщенное старое лицо шаманки и думал, почему боги дают мудрость только к старости. И далеко не всем.
Последний бой
Конечно, Батый после плена не ушел восвояси и преследовать нас не прекратил. Уходить от его облав становилось все труднее. Нарчатка как могла отвлекала монголов на себя, но у нее дружина еще слабее нашей, против многих тысяч монголов, уже знавших округу, как круп собственной лошади (я подозревала, что нашлось немало помощничков из тех, кто здесь часто ходил с купеческими обозами). Мы могли бы уйти в земли Пургаза и там укрыться, но это было просто нечестно – заманить на мокшанские земли монголов, а самим смыться. Воевать так воевать.
Оставалась одна крепость, в которой можно было укрыться, – Сырня. Там сильный наемный отряд, но это значило подставить под удар и тех, кто сумел избежать гибели в предыдущий приход Батыевого войска. Как ни кинь – всюду клин. И почему я раньше об этом не подумала?
Ситуация хреновенькая… И обратно на Русь не пробиться, Батый перекрыл все возможности уйти к Рязани. Воительница! Стратег! Тактик! Блин, как же можно было вот так увлечься, чтобы поставить в тяжелое положение столько народа?
Я ругала себя на чем свет стоит, а Вятич не мог понять, чего я схожу с ума. Пришлось объяснять. Сотник все выслушал и поинтересовался:
– Хочешь удрать от Батыя?
– Да не удрать хочу, а сделать так, чтобы люди из-за меня не страдали!
– Это как? Ты где видела, чтобы шла война, а люди не страдали? Настасья, прекрати истерику!
Он впервые назвал меня Настасьей, всегда только Настей. Это что-то значило, только вот что?
– Посмотри вокруг, если бы мокша хотели, они бы нас давно выловили и сдали Батыю, как щенков в корзине. Но нас поддерживают, кормят, поят, лошадей перековывают… И Нарчатка тоже поддерживает.
– И что?! Куда нам теперь деваться, в какие еще земли тащить за собой монголов, чтобы и там разорили? Надо было выходить в степь и биться насмерть там! Вятич, может, еще не поздно? Давай отойдем в степь и примем последний бой, а?
Сотник вдруг проворчал что-то вроде «последний бой я тебе гарантирую скоро», но я в этом не сомневалась и сама. И не потому, что у нас была пайцза Батыя, а потому, что нам двоим с ним на Земле не жить, либо он, либо я. Для меня предпочтительней второе, для него первое.
– Знаешь, о чем я сейчас жалею? Нужно было не тавро ему выжигать, а растерзать, как Тузик грелку, и отправить в его ставку, может, испугались бы и ушли?
– Женщины бы погибли.
– А так не погибнут? Мы же мотаем монголов за собой по мокшанским землям, думаешь, здесь не погибнут.
– Ты о чем жалеешь?
– Только о том, что не убила этого гада!
– Хочешь последний бой?
– Хочу. А еще лучше, если я и он, чтоб кто кого.
– Настя, он к Евпатию не вышел. Ханы не выходят на поединки, выставит против тебя верзилу метра два ростом, такого, чтоб конь не выдерживал, тот на одну ладонь тебя посадит, а второй хлопнет.
– Что ты предлагаешь?
– Идти в Сырню. Тем более туда отправилась и Нарчатка со своей дружиной. Там стены, там Алджибай с воинами. Не Козельск, конечно, но надежда есть.
– Он округу разорит.
– Там уже давно нет округи – разорена. Пошли, командир, не тяни время.
Мы прибыли к Сырне к вечеру, но нас узнали, встретили с удовольствием. Нарчатка со своими была уже там.
Я невесело посмеялась:
– Все в сборе… Не хватает только Батыя.
– Он ждать себя не заставит, надо подготовить город, насколько возможно. И увести людей в лес.
– Нет, – вдруг помотала головой княжна.
Я обомлела. Она не собирается биться вместе с нами?
– Если сейчас увести людей, то их легко перехватят. Уходить надо тогда, когда монголы будут стоять под стенами.
Я вспомнила слова Бормана о том, что уходить из Берлина нужно под грохот русских пушек и танков. Оказывается, его тезис не нов. Интересно, он знал о словах Нарчатки?
Нет, ну вот дурища-то, а?! Нашла время вспоминать фильмы советского периода. Главное – вовремя-то как!
А княжна, вернее, теперь она уже была царицей, народ ее признал, продолжала весьма деловито:
– А пока все, кто в силе, могут рыть волчьи ямы и устраивать другие пакости.
– У вас чеснок есть?
– Что есть?
У них называлось это как-то по-другому, но шипы на погибель лошадей нашлись. Оставалось только решить, где и как копать, где разбрасывать…
Удивительно, но нас поддержал не только Алджибай со своими воинами, в общем-то привычными к боям и осаде, но и жители Сырни. Особенно старались девушки из дома терпимости.
Уже через пару часов можно было наблюдать, как неумело тычут заступами в землю весьма упитанные кобылки из числа тех, кто совсем недавно ублажал воинов совсем другим способом. Но никто не насмехался, трудовое рвение ночных тружениц вызывало даже уважение.
Сырня готовилась к длительной осаде. Алджибай убеждал нас, что хлеба хватит надолго, вода в крепости есть, колодцев достаточно, остальные запасы тоже немаленькие… А я смотрела на деревянные стены Сырни, через которые легко перелетит стрела с горящей серой на наконечнике, и думала, насколько быстро выгорит все. Сколько понадобится Батыю – день, два, неделя?
Об осаде и отпоре хорошо рассуждать, когда никого нет под стенами, но когда монголы закружат свою карусель с ливнем горящих стрел, небо покажется с овчинку. Оставалась только надежда на тот самый подземный ход, о котором твердила Нарчатка.
И вдруг я поняла страшную вещь: Нарчатка – единственная правительница мокши, ей нельзя погибать!
Вятич в ответ на такой крик души покачал головой:
– Надеешься ее убедить уйти? Не думаю.
Так и вышло, царица даже слышать не желала об уходе!
– Нарчатка, послушай, вы должны попробовать пробиться. Нельзя, чтобы исчез твой народ или был разогнан, как буртасы. Мы однажды прорывались так из Козельска, когда сразу с нескольких сторон, то можно пройти.
– Нет, мы в своем городе и будем отбиваться до конца.
– Монголов слишком много, город они сожгут и возьмут даже без осадных машин. Немного погодя его просто не будет. А вы уходите.
– Мы не бросаем друзей в беде. У нас общий враг.
– Нарчатка, Батый гоняется за мной лично.
– Как?
Тьфу ты, снова повело на язык двадцать первого века!
– Он гоняется именно за мной, понимаешь, я однажды… сильно оскорбила его.
– Ты встречалась с ханом?
– Да. Когда освобождали ваших женщин.
– Они сказали, что их просто оставили и ушли. Почему-то.
– Ты когда-нибудь видела, чтобы монголы просто оставляли красивых пленниц? Мы его вынудили сделать это, поставив на… в одном месте тавро. Теперь он будет мстить мне до конца. Вы здесь ни при чем, потому уходите.
– Нет, мы не бросаем друзей в беде, – повторила царица.
– Нарчатка, когда-то я тоже очень не хотела уходить от остающегося Евпатия Коловрата и многие не хотели оставлять его с небольшой горсткой воинов против целой армии Батыя. Но Евпатий верно сказал: живые, вы еще сможете отомстить, а мертвые уже нет.
Меня поддержали Вятич и Тумай:
– Уходи, у твоего народа не осталось правителей. Пуреш с сыном ушли на запад, инязор Пургаз погиб. Уходи, думай о народе.
Нарчатку удалось убедить уйти. Перед самым уходом она вдруг тихо поведала мне, что это только потому, что… у нее будет сын! От Вадуна!
– А Вадун знает?!
– Нет, он погиб. Но мой сын – его продолжение, сам Вадун был похож на легендарного инязора Тёкшоня, а его сын будет похож на Вадуна.
– Обязательно будет, – заверила я Нарчатку.
Мы провожали дружину Нарчатки со смешанным чувством, понимая, что больше их не увидим. Я ничего не знала о судьбе царицы, а потому продолжала надеяться, что она сможет выжить и родить сына, очень похожего на Вадуна. Жаль, не расспросила, как именно и где он погиб. У Вадуна были хорошие глаза честного человека и воина, он не мог погибнуть глупо или недостойно.
Когда последние всадники осторожно пробрались в узком проходе между разбросанным чесноком, Алджибай удовлетворенно объявил:
– Они отвлекут монголов от города, постараются увести их в сторону.
Я потеряла дар речи, пару секунд разевала рот беззвучно, а потом схватила Алджибая за грудки:
– Ты?! Ты знал об этом и молчал?!
Наверное, это смотрелось смешно, я едва доставала здоровенному Алджибаю до плеча, и все мои наскоки были укусом комара для бегемота, но, видно, от неожиданности «погранец» болтался в моих руках, как тряпичная кукла, даже побледнев.
– Нарчатка сама сказала не говорить…
– Мало ли что она тебе скажет?! Недоумок!
Вятич оттащил меня в сторону, шипя на ухо: «Сдурела?!» Хорошо, что «погранец» не понимал лексикон двадцать первого века. Иначе действительно были бы неприятности.
В конце концов он прав, как можно обсуждать приказы царицы, у которой ты находишься на содержании? Но хоть шепнуть нам он мог?
Вятич увел меня к себе и долго сидел, гладя мои встрепанные волосы, чтобы успокоить. А я, как дура, рыдала:
– Ты… ничего не понимаешь… Она беременна… у нее будет ребенок от Вадуна…
– Слушай, а где сам Вадун, я его не видел.
– Погиб.
– Настя, если ей судьба – выживет. Никого никуда они не уведут, пока Батый знает, что ты здесь, он от Сырни не уйдет.
Конечно, сотник прав, теперь приманка для Батыя – я. Но как он узнает, что я здесь? Снова отправлять стрелу? Я решила завтра обязательно над этим подумать. В тот вечер думать не только об этом, но и о чем-либо вообще я была не в состоянии по одной простой причине.