Показав, как надо чистить картошку, я перенес низенькую, еще отцом сколоченную скамейку к печке, сел и, открыв дверцу, закурил.
– Ну и как там твоя Ирина? – осторожно спросила мать.
Печь исправно глотала табачный дым черной холодной пастью. Зверская тяга у агрегата. Дядя Коля, сосед наш, делал…
– Какая Ирина? – нехотя отозвался я. – Не знаю я никакой Ирины.
Мать покивала, скорбно поджав губы. Ничего другого она от меня и не ждала.
– В общем так, Гриша, – сказал я. – Насчет общежития идем завтра… А что ты на меня так смотришь? Что случилось?
– Картошка кончилась, – виновато ответил Гриша.
– Всю почистил? – обрадовалась мать. – Вот спасибо, Гришенька. Не сочти за труд – сходи во двор, ведро вынеси…
Гриша с готовностью подхватил ведро с кожурой и побежал выполнять распоряжение.
– Знаешь, Минька… – помолчав, сказала мать. – Не надо вам завтра никуда идти. Подумала я, подумала… Возьму я Гришу квартирантом. Все равно комната пустует.
Я уронил окурок, неудачно поднял его, обжегся и, повертев в пальцах, бросил в печку. Нет, такого поворота я не ожидал.
– Вежливый, уважительный… – задумчиво продолжала мать. Потом очнулась и посмотрела на меня строго. – Дать бы тебе по затылку, – сказала она, – чтобы голову матери не морочил! Какая его жена из дому выгнала? Он и не женат вовсе. Тоже вроде тебя.
Глава 5
Во дворе шевелили ветками бело-розовые яблони, а я сидел у окна и без удовольствия наблюдал, как Мухтар командует Гришей.
Хитрая псина с низким горловым клокотанием вылезла из будки, и Гриша послушно остановился. Взрыкивая для острастки, Мухтар медленно обошел вокруг замершего квартиранта и лишь после этого разрешил следовать дальше. Потом, как бы усомнясь в чем-то, снова скомандовал остановиться и придирчиво обследовал Гришины ноги, словно проверяя, по форме ли тот обут. Убедившись, что с обувью (галоши на босу ногу) все в порядке, не спеша прошествовал к будке и улегся на подстилку, высоко держа кудлатую голову и строго посматривая, как Гриша с величайшим почтением перегружает содержимое ведерка в миску.
И такую вот комедию они ломали перед моим окном каждый день, причем ужасно были друг другом довольны. Так и подмывало выйти во двор, ангелочку Грише дать по шее, а наглецу Мухтару отвесить пинка, чтобы знал свое место в природе, псина.
Дождавшись возвращения Гриши, я зловеще спросил его:
– А чему ты все время радуешься?
Действительно, стоило Грише чуть отдохнуть, лицо его немедленно украшалось тихой счастливой улыбкой. Как сейчас.
На секунду Гриша задумался, потом поднял на меня серьезные глаза и произнес негромко:
– Свободе.
– Какой свободе, Гриша? Ты же за калитку не выходишь!
– Выхожу, – быстро возразил он.
– Если мать за хлебом пошлет, – сказал я. – Слушай, чего ты вообще хочешь?
Гриша растерялся.
– Вот… Мухтара покормил… – как всегда, невпопад ответил он.
– Молодец, – сказал я. – Мухтара покормил, картошку почистил, из окошка во двор поглядел… Устроил сам себе заключение строгого режима и говоришь о какой-то свободе!
– Я объясню, – сказал Гриша. – Можно?
– Валяй, – хмуро разрешил я.
Глаза б мои на него не глядели! Дома – Гриша, на работе – Гриша. И мать, главное, взяла в привычку чуть что в пример мне его ставить: и домосед он, и не грубит никогда, и что попросишь – все сделает…
– Скажи, пожалуйста, – начал Гриша, – есть такое наказание, чтобы человека лишали возможности двигаться?
– Нет такого наказания, – сердито сказал я. – Это только в сумасшедших домах смирительные рубашки надевают. На буйных.
– Ну вот, – обрадовался Гриша. – Представь: человека поместили в камеру и надели на него такую рубашку. Год он лежал без движения, представляешь?
– Не представляю, – сказал я. – У него за год все мышцы отомрут.
– Ну пусть не год! Пусть меньше!.. А потом сняли с него рубашку. И вот он может пройти по камере, может встать, сесть, выглянуть в окно… Он свободен, понимаешь?
– В камере? – уточнил я.
– В камере! – подтвердил Гриша. – Ему достаточно этой свободы!..
И такие вот разговоры – каждый день.
Привязался однажды: можно ли найти человека, если известны паспортные данные? Я ответил: можно – через горсправку. А если не знаешь, в каком он городе живет? Ну, тут уж я задумался. Не перебирать же, в самом деле, все города по очереди – так и жизни не хватит.
– А кого ты искать собрался, Гриша?
– Я?.. Никого… Я – так… из любопытства…
Да о чем говорить – одна та история с «Витязем» чего стоит!.. Рассказал Сталевару – тот вылупил на меня совиные свои глаза и радостно предположил: «Так они ж это… коктейли-то, видать, на сырой воде разводят… А Гриньке, стало быть, только кипяченую можно. Вот он и окосел…» Но шутки шутками, а Гриша-то ведь и впрямь трезвенником оказался! То есть вообще ни-ни. Ни капли…
Хотя была однажды ложная тревога. Я сидел в кухне на своей скамеечке и курил в печку, а Гриша с матерью разговаривали в большой комнате. Что-то мне в их беседе показалось странным. Мать молчала, говорил один Гриша. Я вслушался.
– …а жители той планеты, – печально излагал наш особо опасный кваpтиpант, – понятия об этом не имели. Вообще считалось, что это варварская, зашедшая в тупик цивилизация…
И что самое удивительное – вязальные спицы в руках матери постукивали мерно, спокойно, словно речь шла о чем-то самом обыкновенном.
– …он знал, что на этой планете ему не выжить, да он и не хотел… Собственно, это был даже не побег, а скорее форма самоубийства…
Я швырнул окурок в печку и направился в большую комнату. Гриша сидел напротив матери и сматывал шерсть в клубок. Глаза – ясные, голос – ровный.
– О чем это вы тут разговариваете?
– А это мне Гришенька фантазию рассказывает, – с добрым вздохом отвечала мать. – В книжке прочел…
* * *
Вечером, дождавшись, когда Григорий ляжет спать, я снова подошел к матери.
– Слушай, мать… Я, конечно, понимаю: квартирант у нас хороший, лучше не бывает… Но скажи мне честно, мать: тебя в нем ничего не беспокоит?
Она отложила вязанье, сняла очки и долго молчала.
– Ну, странный он, конечно… – нехотя согласилась она. – Но ведь в детдоме рос – без матери, без отца…
– Детдом – ладно, – сказал я. – А вот насчет других планет – это он как? Часто?
– Да пусть его… – мягко сказала она.
Глава 6
– А что это нашего квартиранта не видать?
Швейная машинка ответила мне длинной яростной речью, мать же ограничилась тем, что оделила меня сердитым взглядом искоса.
– Не понял, – уже тревожась, сказал я. – Где Гриша?
За окнами было черным-черно. Часы на серванте показывали половину двенадцатого.
– Да не стучи ты, мать, своей машинкой! Он что, не приходил еще?
– Почему… – сухо и не сразу ответила она. – Приходил. Потом снова ушел. Да он уж третий вечер так…
– Третий вечер? – изумился я. – Гриша? Вот не знал…
– Откуда ж тебе знать? – вспылила она. – Ты сам-то в последнее время дома вечерами бываешь?
Я смущенно почесал в затылке и, прихватив сигареты, вышел из дому.
* * *
Наш переулок, опыленный светом желтеньких безмозглых лампочек на далеко разнесенных друг от друга столбах, был весь розово-бел от цветущих деревьев. Я постоял, прислушиваясь.
Минуты две было тихо. И вдруг где-то возле новостройки взвыли собаки. Лай начал приближаться, откочевал вправо, причем из него все явственней проступали выкрики и топот бегущих ног.
– Что-то слышится родное… – озадаченно пробормотал я.
В частном секторе теперь было шумно, и ядро этого шума катилось прямиком ко мне. Первым из-за угла выскочил высокий широкоплечий парень и припустился наискосок к нашей калитке. Увидев огонек моей сигареты, шарахнулся и принял оборонительную позу.
– А ну быстро в дом! – негромко скомандовал я. – Быстро в дом, я сказал. Без тебя разберемся…
И растерянный Гриша Прахов молча скользнул мимо меня во двор. Навстречу ему, угрожающе клокоча горлом, двинулся спущенный на ночь с цепи Мухтар, но Гриша был настолько взволнован, что просто перешагнул через пса и заторопился по кирпичной дорожке к дому. Ошарашенный таким пренебрежением, Мухтар сел на хвост и, до отказа вывернув голову, уставился вслед. Я прикрыл калитку.
Тут из-за угла выскочили еще двое. Точно так же метнулись на огонек моей сигареты, а потом с ними произошло то же, что и с Гришей, – только узнали они меня быстрее и шарахнулись не так далеко.
– Да это же Минька! – растерянно сказал тот, что повыше. Зовут Славкой, фамилии не знаю, живет в Нижнем поселке.
А кто второй? Второму фонарь светил в спину, лица не разглядишь. Выдал оскал – широкий, наглый, в тридцать два зуба… Бехтерь.
Со стороны котлована под собачий аккомпанемент подбежал третий. Задохнулся и перешел на тяжелую трусцу… А намного их Гриша обставил. Молодец, бегать умеет. Хотя с чего ему не уметь – ноги длинные, голова легкая…
– Что, чижики? – ласково спросил я, дождавшись, когда они соберутся вместе. – Детство вспомнили? В догонялки поиграть захотелось? А если мне сейчас тоже поиграть захочется?
Я сделал шаг, и они попятились. Бехтерь перестал улыбаться.
– Нет, Минька… – И я удивился, сколько в его скрипучем голосе было ненависти. – С тобой мы в догонялки играть не будем. А вот с квартирантом твоим еще сыграем. Так ему и передай.
Я выслушал его и не спеша затянулся.
– Бехтерь, – прищурясь, сказал я. – А помнишь, ты лет пять назад этот переулок спичкой мерил? Сколько у тебя тогда спичек вышло?
Вместо ответа Бехтерь издал какой-то змеиный шип.
– Так вот, Бехтерь, – продолжал я. – Если я тебя еще раз поймаю в нашем районе – заставлю мерить по новой. Только уже не поперек, а вдоль. Славка!
– Ну!
– Тебя это тоже касается. И дружку своему растолкуй. Я его хоть и не знаю, но личность запомнил.
– А меня-то за что? – баском удивился тот, о ком шла речь.
– А не будешь на свету стоять, – закончил я, топча окурок.
Мать ждала меня в прихожей, приоткрыв дверь во двор.
– Что там, Минька? – спросила она.
– Все в порядке, мать, – успокоил я. – Так… Нижнинские немножко не разобрались.
Успокоил и направился прямиком в Гришину комнату. Гриша сидел на койке и расстегивал рубашку, хотя умные люди обычно начинают с того, что разуваются… Увидев меня, он ужасно смутился и стал почему-то рубашку застегивать.
– Ну расскажи, что ли, – попросил я, присаживаясь рядом с ним. – Что вы там с Бехтерем не поделили?
Гриша вдруг занервничал, ощетинился.
– Я… отказываюсь отвечать! – заявил он высоким срывающимся голосом.
Это было так не похоже на нашего обычного Гришу, что физиономия моя невольно расползлась в улыбке.
– Ну а что я у тебя такого спросил? Я спросил: что вы не поделили…
Гриша вскочил.
– Да что ж такое! – плачуще проговорил он. – Там все выпытывали, теперь здесь…
Смотри-ка, вскакивать начал…
– Да кому ты на фиг нужен! – сказал я, удивленно глядя на него снизу вверх. – Все равно узнаю завтра, за что гоняли…
Гриша помолчал, успокаиваясь.
– За Людмилу, – вымолвил он мрачно.
– За Людмилу? – ошарашенно переспросил я. – Ах, за Людмилу…
Я посмотрел на смущенного, рассерженного Гришу и засмеялся.
– А что хоть за Людмила? Я ее знаю?
– Как же ты ее можешь не знать! – с досадой ответил Гриша. – В одной смене работаем.
Я перестал смеяться.
– Постой-постой… Так это наша Люська? Крановщица?
Гриша молча кивнул.
* * *
– Мать! – крикнул я, втаскивая его за руку в большую комнату. – Посмотри на этого дурака, мать! Ты знаешь, с кем он связался? С Люськой Шлеповой из Нижнего поселка!
Мать выронила вишневый плюш, которым покрывала швейную машинку, и, всплеснув руками, села на стул.
– Да как же это тебя угораздило, Гришенька?
У Гриши было каменное лицо взятого в плен индейца.
– Он уже и с Бехтерем познакомиться успел, – добавил я. – Устроили, понимаешь, клуб любителей бега по пересеченной местности!
Услышав про Бехтеря, мать снова всплеснула руками.
– Побьют тебя, Гришенька, – проговорила она, с жалостью глядя на квартиранта.
* * *
Когда на следующий день перед сменой я рассказал обо всем ребятам, отреагировали они как-то странно. Валерка осклабился, Вася-штангист всхохотнул басом. Старый Петр сказал, поморгав:
– А в чем новость-то? Что Гринька с Люськой? Так я это неделю назад знал.
– Неделю? – не поверил я. – А кто разнюхал? Аркашка?
– Ну ты, Минька, силен! – восхитился Сталевар. – Глянь-ка туда.
Я обернулся. Возле правилки, там, где у нас располагается лестница, ведущая на кран, стояли и беседовали Гриша с Люськой. И то ли повернулись они так, то ли свет, сеющийся по цеху из полых стеклянных чердаков в полукруглой крыше, падал на них под каким-то таким особым углом, то ли я просто впервые видел их вместе… Похожи как брат с сестрой. Гриша, правда, черноволосый, а у Люськи – рыжая копна из-под косынки, вот и вся разница.
– Я тоже сначала думал – они родственники, – пробасил над ухом Вася-штангист.
* * *
А после смены я снова встретил Люську у проходной.
– Бехтеря ждешь? – спросил я. – Или Гришу?
– А ты прямо как свекор, – кротко заметила она. Глаза ее были зелены и нахальны.
– Слушай, Люська! – сказал я. – Чего ты хочешь? Чтобы Бехтерь Гришку отметелил? А я – Бехтеря, да?
– Кто бы тебя отметелил… – вздохнула она.
– Ишь, губы раскатала! – огрызнулся я. – Метелок не хватит!.. Слушай, на кой он тебе черт сдался, а? Для коллекции, что ли? Нет, я, конечно, понимаю: парень красивый, видный. Тихий опять же. Стихи, наверное, читает… с выражением.
Люська поглядела на меня изумленно и вдруг расхохоталась, запрокинув голову.
– Стихи?.. Ой, не могу! Гриша – стихи!..
– Ну вот, закатилась! – с досадой сказал я. – Чего смешного-то?
– Да так… – все еще смеясь, ответила Люська. – Просто никто еще мне ни разу не вкручивал, что он из-за меня с другой планеты сбежал…
Глава 7
– А как же твоя философия насчет смирительной рубашки? Тебе ведь раньше камеры хватало…
Он улыбнулся.
– Не хватило, как видишь…
Мы подходили к заводу, и уже замаячил впереди стеклянный кубик проходной, когда навстречу нам шагнул Валька Бехтерь с фирменными очками в руке.
– Почему у тебя рожа целая? – испуганным шепотом спросил он Гришу.
На меня он даже не смотрел.
– Два раза тебе повторять? – с угрозой осведомился я. – Кому было сказано, чтобы ты мне больше не попадался?
Похоже, Бехтерь не понял ни слова и среагировал только на голос.
– Минька! – в страхе проговорил он, тыча в Гришу очками. – Почему у него рожа целая?
– В чем дело, Бехтерь? – начиная злиться, процедил я.
– Минька, клянусь! – Бехтерь чуть не плача ударил себя очками в грудь. – Я же его вчера ночью встретил!.. Я же его вчера… Синяки же должны были остаться!
Но тут я так посмотрел на него, что Бехтерь попятился и пошел, пошел, то и дело оглядываясь и налетая на людей.
– Вот идиот! – сказал я. – И не пьяный вроде… Интересно, что это у него за работа такая? Полчетвертого уже, обед у всех давно кончился, а он гуляет…
Я повернулся к Грише и увидел, что смуглое лицо моего квартиранта бледно, а губы сложены в безнадежную грустную улыбку.
– Так, – сказал я. – С ним все ясно. А с тобой что?
– Знаешь, Минька… – через силу выговорил он. – Я, пожалуй, от тебя съеду…
– Съедешь с квартиры? – изумился я. – А чего это ты вдруг?