Христиан Иванович подошел к ведру. Горновой вынул кусок серой массы и подал ее немцу. Тот посмотрел, сломал кусок пополам и оглядел место излома.
– Готово на выпуск! – крикнул он.
– На выпуск! – громко прозвучал голос горнового.
– На выпуск готовься! – раздались голоса, и в темноте задвигались тени.
– Бей летку! – крикнул немец.
Горновой железным ломом начал осторожно пробивать нижнюю стенку домны. Отверстие там было замазано огнеупорной глиной, которая, затвердев, сдерживала расплавленный чугун.
Одно место в летке начало светиться все сильнее, и светло-оранжевые блики засияли кругом на столбах, дубовых скрепах и безмолвно стоящих рабочих.
Яркая струя жидкого тяжелого пламени поплыла из летки в желоб и оттуда в глубокий дубовый чан. Старичок-немец, нагнувшись над чаном, внимательно вглядывался, подняв одну руку.
– Хальт! – крикнул он, махнув рукой. – Отводи!
Рабочий загородил желоб металлической лопаткой, и светящееся тесто чугуна повернуло и поплыло в сторону по узким канавкам, где стало разливаться по мелким формам, ровными рядами выдавленным в формовочной земле.
Рабочий сказал Касьяну:
– В этом чане отлита теперь пушка, а в тех канавках ядра пушечные. Двести ядер отольются зараз. Видишь, векша [40] над чаном. Завтра пушка остынет: ее цепями подымут на векшу, переложат на телегу и отвезут на другую плотину. Там вертельня о шести станках для сверления пушки и два точила для обтачивания стволов. Эх, и пушечка будет, только бы ее направить против кого след!
– Против кого же? – спросил вполголоса Касьян.
Но рабочий отвернулся, будто не слышал Касьяна.
7. ЛОВУШКА
Когда поток расплавленного чугуна остановился и каленые ядра были залиты водой, старичок-немец отпустил Касьяна, приказав ему, чтобы утром с рассветом он явился работать на верхушку домны.
Один рабочий проводил Касьяна до съезжей избы. Сторож с колотушкой ходил около запертых ворот.
– Твои сродственники в сарае, близ сеновала. Я уже говорил им, что ты, верно, убег. От немца Христьяна один даже в домну прыгнуть захотел. Насилу его сдержали и на цепь посадили.
Сторож отпер большим ключом, висевшим у него на поясе, дубовые ворота, впустил Касьяна и запер ворота снова.
Касьян нашел деда и Наумку под навесом. Невдалеке стоял Гнедко, привязанный к телеге. Дарья с Аленкой спали. Наумка и дед внимательно выслушали рассказ Касьяна.
– Нам уже сказали, что тебя немец в учебу взял, – заметил Наумка. – Только он тебя учить не станет, а силы твои высосет, и ты такой же станешь, как этот Федька, хворый.
– Грех да беда на ком не живет, – сказал дед. – А тот дурак, кто от беды добра ждет.
– Здесь нам какое житье, – говорил Наумка. – Меня ужо хотят послать в Дедиловские провалища руду копать. А руда там в земле, в ямах, сажен по пятнадцать и двадцать глубиной. Надо врыться вглубь, как в колодец, пока дойдешь до слоя руды, а тогда надо копать в сторону и идти дудкой за рудой. В одной яме бывает по четыре человека ровщиков за круговой порукой, чтобы кто не сбежал. А кто сбежит, других троих порют. Из одной ямы надо вытаскивать по одному возу руды в день на человека. Всего четыре воза. А в ямах всегда роют с огнем – светят лучину. За воз платят ровщикам по два алтына, а воз двадцать пять пудов. Но прежде еще надо руду очистить – в рудных комьях бывает и земля, и мусор, и камень всякий. И все это надо очищать от руды.
Дед шептал:
– Что ж ты, Наумко, обещал на Волгу провести?
– Да я разве отрекаюсь? – вскричал Наумка. – То я и говорю, что стояньем крепости не возьмешь. И прежде всего пойдем в Тулу. Она близко – пятнадцать верст. К утру там будем и прямо в Кузнечную слободу махнем. Там самопальщики судьям неподневольны, живут своим кошем и своим промыслом. Пойдем в работники к старосте Еремею Баташову или другим самопальщикам – Мосолову, Орехову или Антуфьеву, – все они как бояре живут, никто их не тронет, и нас они защитят.
– Как же нам отсюда выбраться?
– Эх, дед, стар, видно, ты стал. Я из каменного острога уходил, а из этой съезжей избы не я один уйду, а и с Гнедком и с телегой – сена воз наберу и тебя сверху посажу.
Обсуждения были недолги. Пока дед и Дарья запрягали коня и накладывали сено, Касьян и Наумка подрыли лаз под ворота и оба вылезли. Касьян ждал, а Наумка бесшумно пошел вдоль забора. Сторож с колотушкой был далеко. Глухо доносилась дробь ударов палкой о чугунную доску.
На селе было тихо. У околицы лаяли собаки. Две домны выбрасывали огненные языки, и дым, освещаемый снизу, красными завитками клубился к небу.
Сторож замолк, потом снова заколотил в колотушку и медленно приближался к съезжей избе. «Где ж Наумка?» – тревожился Касьян.
Сторож в нагольном тулупе беспечно подходил к воротам. Касьян притаился и, когда сторож поравнялся с ним, набросился на него, схватив за шею.
– Что ты, сдурел? – зашептал, задыхаясь, знакомый голос. – Это ж я, Наумка. Сторож лежит в канаве с завязанным ртом. Я ему и руки связал, и пригрозил, что его прикончу, если только он до утра голос подаст. До рассвета он и не чихнет.
Наумка сунул Касьяну в руку ключ от замка.
– Скорей отпирай ворота, да потише, не брякни. Теперь, после работы, все без чутья спят. Смело выезжайте и прямо направляйтесь в Тулу большой дорогой. Я за вами закрою ворота и еще похожу, постучу в доску, пока вы не отъедете подальше; потом я вас догоню. А ежели меня схватят, так сами разыщите в Туле Баташова Еремея или Антуфьева. У них всегда работников много, там и укроетесь.
Большой воз с сеном медленно двигался через село. Темная высокая фигура шагала навстречу – широкополая шляпа, развевающийся плащ и трость в руке.
– Откуда приходил, из Венев?
– Веневские, батюшка, веневские, – отвечала старуха Дарья, подхлестывая коня. – В Тулу сено везем.
– Счастливы дорог!
– Спасибо, батюшка-немец!
Вдали выстукивала дробь колотушки, потом смолкла.
– Пьяница-сторож, свинья, опять засипал, – проворчала тень. – Надо его посмотреть.
Часть третья
ТУЛЬСКИЕ САМОПАЛЬЩИКИ
Не кует кузнецов молот, а кует кузнецов голод.
1. СТАРАЯ ТУЛА
В описываемое время Тула являлась важной крепостью на южной границе царства Московского. В Туле скрещивалось несколько больших дорог, и через нее к югу шел Муравский шлях, по которому через степь поддерживалась связь с Крымом и откуда татарские войска делали неоднократные опустошительные набеги на московские земли.
Тула расползалась по низкой и топкой долине реки Упы возле впадения в нее речки Тулицы. Здесь находилось старое Городище, построенное предками туляков. В 1509 году на другом берегу вырос деревянный «город», то есть широкая стена, сложенная из дубовых кряжей, окружила значительную часть селений. Перед стеной были выкопаны рвы, наполненные водой, насыпаны валы. У ворот были подъемные мосты. Таким образом, Тула стала для того времени очень грозной крепостью южной оборонительной линии, которая состояла из ряда непроходимых засек, завитаев [41] и длинных валов.
Вся эта оборонительная линия, выстроенная тяжелым и упорным трудом рабов – бесчисленных крестьян и военнопленных, сложивших тут свои кости, – охраняла селения Московского государства от внезапных набегов татар, крымцев, ногайцев, калмыков и других степных кочевников. Пока шла осада пограничных крепостей, в тылу спешно собирались дружины и направлялись против вторгшегося неприятеля, появлявшегося со стотысячной конной армией.
Помимо деревянной стены, в 1530 году была выстроена внутри ее каменная крепость, «кремль», в «казенном амбаре» которого хранились пушечная «казна», зелье, [42] ядра, пищали и прочие воинские припасы.
Когда снаружи деревянных укреплений расселились обыватели, то был окопан валом третий – земляной, или Завитай-город. Все эти валы примыкали друг к другу и к засекам, делая затруднительным внезапный набег врагов.
В середине XVII века набеги татар прекратились, сторожевые воеводы были уволены, и охрана всего края сосредоточилась в руках одного тульского воеводы.
К этому же времени Тула приобрела новое значение как центр железного производства. По всему краю вокруг Тулы искони находили рудные места. Наиболее древние шахты находились около города Дедилова, [43] где рабским трудом на глубине нескольких сажен добывался тяжелый красноватый камень (железная руда), из которого в простых сыродутных горнах первобытным способом плавились крицы (комки руды), и затем из этих криц переплавкой и ковкой молотами выделывалось железо и «уклад» (сталь), нужные для воинского снаряжения и домашнего обихода.
Войны, которые приходилось вести Московским отрядам на всех границах: на западе против поляков и литовцев, на севере против шведов, на востоке и юге против татар, – потребовали усовершенствования оружия, от чего зависела безопасность государства. Путем разных льгот и преимуществ Москва поощряла выработку кузницами огнестрельного и «белого» [44] оружия, сперва на дому, а потом на казенных заводах, с запрещением домашнего производства, чтобы оружие не попалось бунтовщикам, недавно оказавшимся грозными в восстании Разина.
С середины XVII века снаружи деревянных стен образовалась особая Кузнецкая слобода, в которой кузнецы-самопальщики, почувствовав свое значение, отвоевали себе право некоторого самоуправления: завели своих выборных старост и голов, добились права особого суда, освобождения от постоев и других мирских тягот.
Подчинены были тульские кузнецы непосредственно московской Оружейной палате и были обязаны ежегодно ей доставлять две тысячи пищалей по цене двадцать два алтына и две деньги за пищаль. А то, что кузнецы вырабатывали сверх этого, они могли продавать за положенные цены той же Оружейной палате, а на сторону продавать было строго запрещено.
К концу XVII века царь Петр дозволил тульским самопальщикам Ивану Баташову и Никите Демидову Антуфьеву устроить собственные два завода с водяной силой, что они и сделали, перегородив плотинами реку Тулицу и образовав на ней две запруды. Эти заводы были устроены по образцу завода, основанного шестьдесят лет назад на реке Глядяшке голландцем Винниусом, а для добывания руды и выжигания угля им предоставлены были земли в Малиновой засеке, издавна славившейся изобилием железных руд.
Только в 1705 году в Туле был выстроен казенный «Оружейный двор» с пятьюдесятью горнами, а через десять лет этот двор был преобразован в настоящий оружейный завод с плотиной в тридцать четыре сажени длиной, перегородившей Упу. С этого времени и поныне существует «Тульский оружейный завод».
2. В КУЗНЕЦКОЙ СЛОБОДЕ
Вечером по избитой колеями и ямами улице Кузнецкой слободы, мимо деревянных строений шли Касьян и Тимофей. Небольшие квадратные отверстия, пробитые в бревенчатых стенах, светились желтыми и красными огнями от пылающих внутри горнов.
Оба путника посматривали по сторонам и выбирали, в какую кузницу им зайти.
– Чего разбирать, пойдем в эту! – сказал дед и заковылял к одной раскрытой двери, откуда косые лучи падали на грязную топкую дорогу.
Внутри кузницы разом пылали четыре горна, и десятка два кузнецов и молотобойцев в кожаных передниках, рваных рубахах, с засученными рукавами были заняты напряженной работой. Одни возились около горна, где мехи шипели, равномерно сжимались и раздувались, отчего красные искры беспрерывными роями взлетали над раскаленными угольями. Некоторые кузнецы стояли около десяти наковален и наносили кувалдами четкие удары по узким полосам раскаленного железа.
– Стволы для пищалей куют, – заметил дед.
Никто из работавших не обратил внимания на вошедших.
Касьян, привыкший к маленькой деревенской кузне деда, смотрел с любопытством на работу в этом большом закоптелом сарае, где одновременно работало столько мастеров.
Тимофей, опершись на посошок, прищуря свои воспаленные обветренные глаза, неодобрительно покачивал головой.
Касьян, взглянув на него, подумал, что дед чем-то недоволен.
– Разорвет, – сказал Тимофей и повел седыми нависшими бровями.
– Чего разорвет? – спросил Касьян.
Дед мотнул головой в сторону ближайшей наковальни. Возле нее стояли трое: кузнец с худым обтянутым лицом держал клещами узкую полосу длиною около четырех четвертей, самый конец которой был раскален. Кузнец ударил ручником, и за ним два молотобойца, молодые сильные парни, поочередно били небольшими балдами половинного размера. Касьян заметил, что и наковальня и все молоты были иного вида, чем те, которыми он привык работать в дедовской кузнице. Поперек наковальни шли параллельные желоба.
Быстрыми ударами полоса, положенная на желоб наковальни, сгибалась и заворачивалась, обращаясь в трубку.
«Верно, из этой трубки выйдет ствол ружья», – соображал Касьян.
Со стороны к ним подошел высокий человек-бородач в красной рубахе навыпуск до колен, с нагольным полушубком на широких прямых плечах. Черная жесткая борода обрамляла сухое желтое лицо, точно измученное постом или болезнью. Впавшие глаза как бы оценивали: «На что ты годишься? Стоит ли говорить с тобой?» Жилистая широкая рука сжимала костыль с железным наконечником.
«Не хозяин ли кузницы?» – смекнул Касьян.
Бородач смерил взглядом Тимофея, скользнул прищуренными глазами по Касьяну, по старому шабуру и локтям деда.
– Поздно учиться, – процедил он с презрительной холодностью, отвернувшись, – а парнишку, пожалуй, могу взять мехи раздувать.
– Кому поздно учиться – тебе али мне? – ответил Тимофейка. – Руки у тебя больно белые, видно, давно ручник держал, пора снова подучиться.
Хозяин медленно повернулся, уставился на деда и снял шапку с красным бархатным верхом, отороченную лисой. Огни горнов заблестели на его лысом черепе.
– Не ты ли меня чему научить хочешь? Подков мне ковать не надо. Мне надо пищальные стволы наваривать да замки к ним делать, чтобы кремень хорошо бил. А ты пищали когда видал?
– Если ты так будешь наваривать стволы, как здесь, на этой наковальне, то твое ружье разорвет. Края железины надо не накладывать внахлестку, а прикладывать впритык.
– Прикладывать впритык? – переспросил хозяин. – А почему именно впритык?
– А потому, что ежели ты будешь накладывать железо на железо внахлестку, а потом бить балдою, то внутри будут расщелины, пленки и зазубрины. Начнут они отрываться и крошиться, и пуля ровно не полетит. А если приложить…
– Тут-то тебе вернее разорвет, – сказал холодно хозяин, но в его глазах засветилось любопытство.
– Никогда не разорвет. Если приложить края трубки впритык, железо край в край сварится, и стенка будет ровная.
– А ну-ка, ребята, – крикнул бородач густым голосом, покрывшим шум кузницы, – этот старик хочет нас учить, как стволы наваривать! Его леший в засеке учил.
Кузнецы рассмеялись.
– Этот леший дед с махмары [45] думает учить нас, Никита Демидович, – сказал ближайший кузнец. – Пусть еще у наковальни постоит да годков десять балдой отстукает, тогда чему-нибудь научится.