Павел Степанович слушал меня, и мне показалось, что лицо его посветлело.
— Вы думаете? — неуверенно спросил он.
— Более чем уверен. И все это не случайно. Так что вы напрасно рассердились на Нила Сократовича.
Он написал эту историю как бы в духе народных сказок. Вспомните, как они обычно начинаются: «В некотором царстве, в некотором государстве…» Так поступил и он. Нет, нет! Вы напрасно огорчились! Посмотрите на себя: ведь вас за два дня просто не узнать стало!
Павел Степанович взглянул в зеркало и снова вздохнул.
— Так вы полагаете, это не беда? — с надеждой спросил он.
— Глубоко убежден. Вот скажите, после того как весь Немухин прочел эту сказку, вы с кем-нибудь говорили?
— Директор школы звонил. Справлялся о здоровье. Многие звонили.
— И что же? Вы заметили, что они над вами смеются?
— Нет. Но насчет сказки спрашивают.
— Спрашивают, потому что всем хочется, чтобы этот «Никто» или «Некто» оказался Нилом Сократовичем.
— Да какие же могут быть сомнения? Он помолчал.
— Значит, вы считаете…
— Я считаю, что вы должны принять ванну, причесаться, одеться и навеки забыть, что когда-то вам
приходилось каждое утро стоять на голове.
Мы простились, но я вернулся с порога:
— Извините, Павел Степанович. Но теперь, когда вы успокоились, могу я вас спросить, зачем вы постоянно держите перед глазами песочные часы? Ведь они должны напоминать…
— Вот для того и держу, чтобы напоминали, — сурово ответил он. — Ведь это только кажется, что я такой уж вежливый и аккуратный. А на самом деле я очень часто с трудом сдерживаюсь, чтобы не сказать кому-нибудь дерзость. Особенно по вечерам. Что поделаешь! Дурная привычка!
А седьмую нашли?
Если бы дядя Костя не убедил Горсовет, что Музею до зарезу нужен ночной сторож, возможно, что немухинцы не заговорили бы о возвращении Нила Сократовича в Немухин — они просто не могли вообразить на его месте другого человека. Между тем они заговорили. Более того: сестрам Фетяска приснился однажды новый сон: они своими глазами увидели Нила Сократовича, который, закинув плащ на левое плечо, стоял на палубе фрегата. Но позвольте! Как известно, два уважаемых гражданина держали пари, что Немухинку можно перейти на ходулях. Как же мог поместиться в ее берегах фрегат, трехмачтовый парусный корабль? Однако сестры Фетяска утверждали, что поместился, и, как нарочно, через несколько дней в город прибыли землечерпательные машины. Горсовет давно решил углубить русло, расширить берега — словом, сделать Немухинку судоходной рекой. И тогда решительно весь город, до последнего человека, поверил, что сон — в руку и что Нил Сократович вернется не иначе как на фрегате.
Замечали ли вы, что общее желание — если, конечно, ему не мешать — постепенно превращается в уверенность, а уверенность — в исполнение желания. Так вот эта необъяснимая уверенность заставила дядю Костю отказать сперва одному кандидату, который надеялся получить место ночного сторожа, а потом другому, несмотря на то что они были достойные уважения люди. Но поступить вопреки общему желанию он не мог, тем более что Горсовет, решая вопрос об увеличении штата Музея, как бы воочию видел в этой должности Нила Сократовича, и никого другого.
…О слухах говорят, что они ползут, но этот слух полетел, как подхваченный ветром. Он летел горизонтально — из одной улицы в другую, но в то же время и вертикально — от первого этажа до самой крыши, где голуби и галки прислушивались к нему с интересом.
Сперва разговоры в городе сравнительно медленно вертелись вокруг возвращения Ночного Сторожа. Но когда Горсовет принял постановление, они стали вертеться быстро и вдруг остановились, сосредоточившись на вопросе: «Когда?»
На дворе стоял уже октябрь, и было решено, что Нил Сократович — если сон действительно в руку — вернется не позже конца месяца. Случалось, что в конце ноября Немухинка уже замерзала. Потом откуда-то появилась дата, и так как это была действительно дата, то есть календарное число, отмечающее (или не отмечающее) событие, к концу ноября в Немухин стали съезжаться те, кому хотелось встретить Нила Сократовича и вместе с ним порадоваться его возвращению.
Из Поселка Любителей Свежего Воздуха приехала фея Музыки со своим Кузнецом, прихватив большой букет из осенних цветов. Приехал Петя Воробьев из Москвы, где он учился в Университете, и Таня Заботкина тоже из Москвы, где она училась в Консерватории. Пришел из Березовой Рощи Леший Трофим Пантелеевич, который от застенчивости не мог вымолвить ни слова и только время от времени понюхивал табачок. Прилетела откуда-то из Сибири Настенька, не забывшая, что в детстве она была Снегурочкой. На пристани она стояла под зонтиком — был ясный солнечный день. На пристани? Да, вообразите, именно на пристани, недавно построенной Николаем Андреевичем и, по общему мнению, украсившей город. На пристани, потому что Ночной Сторож телеграфировал, что вернется, правда, не на фрегате, но на яхте, принадлежавшей Тулупову, Директору Института Вечного Льда. В годы своих странствий Нил Сократович познакомился и подружился с ним.
Что касается коренных немухинцев — нечего и говорить: здесь были все — начиная с Трубочного Мастера и кончая Славиком Заботкиным, который учился уже в третьем классе. Словом, на берегу собрался почти весь город — хорошо, что Николай Андреевич размахнулся и построил настоящий Речной Вокзал. В плане будущего Путеводителя дяди Кости этот Вокзал был уже указан как одно из самых красивых зданий. Среди взрослых было много детей — они рассчитывали, без сомнения, что, едва ступив на берег, Нил Сократович расскажет им новую сказку. Стоит заметить, что они угадали. Но не будем забегать вперед!
По радио было сообщено, что яхта находится на расстоянии двух кабельтовых — диктор, бывший боцман, любил морские выражения, иными словами, вот-вот должна появиться за поворотом. Пристань заволновалась, а оркестранты Музыкальной Школы приставили к губам мундштуки своих корнетов и кларнетов. Еще семь, шесть, пять минут, и ясно послышалось дыхание ветра, осторожно выгибавшего паруса показавшейся яхты. Да, сестры Фетяска ошиблись во сне. Это была небольшая стройная яхта, ничем не напоминавшая ни фрегат, ни образ фрегата, мелькнувший в сознании тех, кто слушал концерт Варвары Андреевны во Дворце пионеров. Не торопясь, яхта приблизилась к пристани, и все увидели Ночного Сторожа точно таким, каким он изобразил себя на оборотной стороне карты Индийского океана. Впрочем, он похудел. Огромный, озорной, самолюбивый нос стал острее, длиннее; упрямые губы, казалось, еще более внятно говорили: «Я — это я и прошу вас с этим считаться». Но добрые глаза еще подобрели, хотя это было почти невозможно, и он по-детски рассмеялся, услышав музыку и увидев на пристани друзей, о которых он рассказал в своих сказках. Но, рассмеявшись, он тут же заплакал — все-таки это было трогательно, что его пришли встретить все немухинцы от мала до велика. И хотя оркестр играл очень громко, толпа заглушала его криками:
— Добро пожаловать!
— Куда вы пропали?
— Почему вы похудели?
— Не плачьте, а то и мы заплачем!
Утирая слезы кончиком истрепавшегося в странствиях плаща, он крикнул в ответ:
— Чудаки! Неужели вы не понимаете, что иногда и от радости плачут?
Потом, стараясь показать, что он хотя и постарел, но не очень, лихо прыгнул с борта на пристань. А вслед за ним прошел по мостику скромный высокий белокурый молодой человек с большими, удивленными глазами. Кое-кто знал или узнал его, и даже не кое-кто, а Таня, Петя и Трубочный Мастер — недаром же они переглянулись, спросив друг друга:
— Неужели?
Впрочем, через несколько минут все узнали, кто этот молодой человек, потому что Нил Сократович обнял его за плечи и сказал: — А вот это, прошу любить и жаловать, Леня Караскин, в прошлом «Летающий мальчик», а в настоящем — отличник летной подмосковной школы.
И он запел старческим, но еще сильным голосом:
Все станет понятным и круглым, как шар,
Когда мы заглянем в пустой самовар!
Никто, кроме дяди Кости и меня, не понял этих загадочных слов. Да и мы не очень-то поняли! Откуда он знает, что самовар — единственный предмет, который нам не удалось найти? Угадал?
Что же случилось после того, как Ночной Сторож был так торжественно встречен немухинцами?
Большая толпа разошлась, а маленькая, состоявшая из тех, о которых он рассказал в своих сказках, вместе с ним отправилась к Заботкиным — ведь у них была большая квартира и они могли принять много гостей. Но по дороге Нил Сократович заглянул к Пал Палычу в Комиссионный Магазин и вышел с большим медно-красным самоваром в руках.
И снова никто ничего не понял, кроме меня и дяди Кости. Мы одновременно хлопнули себя по лбу и спросили: «Как же случилось, что, спросив Пал Палыча о шкатулке, фрегате, пушечке и деревянном телефоне, мы забыли о самоваре?» Но тут же мы с дядей Костей успокоились: «Конечно, потому, что самовар — не музейная вещь».
Казалось бы, неожиданная покупка Нила Сократовича предвещала чай, но сестры Фетяска сварили свой знаменитый турецкий кофе, не забыв произнести над ним мусульманское заклинание. Божественный аромат распространился по дому, и те, кто читал «Тысяча и одну ночь», почувствовали себя во дворце царя Шахриара.
Все надеялись, что Ночной Сторож расскажет о том, где он бродил так долго и так далеко, но, как коренной немухинец, он прежде всего стал расспрашивать о городских делах: когда построили новую пристань и кто строил — без сомнения, Заботкин? Как идут дела у Пекаря, который стал Директором Пекарни, и правда ли, что за хлебом с хрустящей корочкой прилетают японцы? Как раз накануне десятиклассники кончили рисовать рельефную карту города, и она была показана Нилу Сократовичу, который, против ожидания, стал придираться к каждому новому зданию. Для одного черепичная крыша была, по его мнению, тяжела, в другом подъезд скособочился, в третьем окна были узковаты.
На робкий вопрос дяди Кости — почему, уходя из города, он не оставил свои сказки Трубочному Мастеру или Заботкиным, он ответил просто и даже проще простого:
— Так интереснее.
И на это ни один из нас ничего не мог возразить.
Конечно, всем хотелось спросить, почему, вернувшись в Немухин, он прежде всего купил старый самовар — для тех, кто не видел обруча на обороте карты Индийского океана, это действительно показалось непонятным поступком. Но еще непонятнее было то, что, лукаво подмигнув сперва мне, а потом дяде Косте, он спросил:
— А седьмую нашли?
«Значит, он знает о том, как мы искали его сказки», — подумали мы с дядей Костей.
И действительно, он знал решительно все: во-первых, спрятанное или потерянное всегда ищут, а иногда находят, во-вторых, как признались сестры Фетяска, они постоянно писали Нилу Сократовичу на адрес «Новостей науки» — ведь он оставался корреспондентом, хотя одновременно работал то егерем в заповеднике, то бакенщиком на реке, то помощником режиссера в Детском театре.
— К сожалению, не нашли! — ответил дядя Костя.
У него был виноватый вид.
Возможно, что Нил Сократович пробормотал: «Шляпы!» А может быть, и не пробормотал, а просто схватил самовар и перевернул его вверх ногами. Раз! И конфорка слетела. Два! И за конфоркой — крышка! А за крышкой — как живые, разбежались по всей столовой исписанные знакомым почерком страницы. Мы аккуратно сложили их, и тогда Ночной Сторож попросил, чтобы седьмую сказку прочитал Леня Караскин.
— Конечно, это могли бы сделать Таня, или Петя, или Трубочный Мастер, или даже Господин Главный Ветер, если бы он соблаговолил заглянуть в Немухин, — сказал он. — Но Леня — главный герой этой правдивой истории, и ее должен прочитать именно он.
Леня застенчиво отказался, и тогда Ночной Сторож, уткнувшись своим длинным носом в рукопись — он был близорук, но из упрямства не носил очки, — откашлялся и начал.
ЛЕТАЮЩИЙ МАЛЬЧИК
"Летающие мальчики? Вздор!"
В газете "Немухинокий голос" появилось объявление: "Для строительства воздушного замка требуются летающие мальчики".
Немухинцы прочитали его с удовольствием: это значило, без сомнения, что в городке будет строиться воздушный замок. Не поверил этому только Петька Воробьев, который случайно знал, что воздушный замок можно построить только в воображении. Потом он подумал о себе — летающий ли он мальчик? И решил, что едва ли. Правда, ему случалось летать во сне, и он решил, что в объявлении пропущены два слова: "Для строительства воздушного замка требуются мальчики, летающие во сне". Это было бы строго научно: мальчики, летающие во сне, приглашались построить замок в воображении. Но в редакции "Немухинского голоса" ему сказали, что он не годится. "Тут нужен не сон, — сказали ему, — а практический подход к делу".
На другой день это объявление повторилось по радио с настоятельным предупреждением, что речь идет не о девочках, а именно о мальчиках, а еще через два-три дня в Немухин приехал корреспондент центральной газеты, которому поручили написать статью "Летающие мальчики? Странно!". Корреспондент обежал Немухин, заглянул на хлебный завод и застрял на футбольном матче между мухинцами и немухинцами, кончившимся вничью. Вернувшись в Москву, он написал две статьи. Одна называлась "Летающие мальчики? Вздор!". А в другой он упомянул, что у немухинцев, атаковавших ворота противника, положительно вырастали крылья.
И объявление, хотя оно еще несколько раз повторилось по радио, стали забывать. Не забыл его только Петька, который, никому в этом не признаваясь, непременно хотел стать космонавтом или, по меньшей мере, верхолазом.
Прямоугольный смотритель
День был жаркий, и гонять по Немухину на велосипеде не хотелось, тем более что Петька и так не слезал с седла целое утро. Пожалуй, он погонял бы ворон, но на днях он узнал, что "гонять ворон" — это значит "бить баклуши". Весь Немухин бил баклуши в этот утомительный августовский день. Собаки сидели высунув языки и скоро дыша, а люди плелись по Нескорой, отдуваясь и обмахиваясь газетой. Только из трубы хлебозавода валил дым. Но и дым валил как-то лениво.
Скучища! Можно было, правда, заглянуть к Таньке, но даже здесь, на дворе у Воробьевых, было слышно, как Танька пиликает на скрипке — она училась в музыкальной школе.
Оставалось только глазеть на забор, и Петька заметил, что если глядеть научно, то есть внимательно следя за собой, не уснешь, а ненаучно — уснешь. Однако уснуть не удалось, потому что через забор перелетела шляпа. Как будто выбирая, где приземлиться, она покружилась в воздухе и неторопливо уселась у Петькиных ног.
Шляпа была мягкая, велюровая, зеленая, с перышком, но мужская. Петька заметил все это сразу, потому что у него был натренированный взгляд. Но больше он ничего не успел заметить, потому что вслед за шляпой через забор перелетел нескладный коротенький человек, с нескладными руками и ногами и ничего не выражающим прямоугольным лицом.
— Простите, если не ошибаюсь, вы тот известный мальчик, которого все зовут "Воробей с Сердцем Льва"? — опросил он, улыбаясь.
Петька отвечал, что иногда его действительно так называют, но это ошибка, потому что у него сердце как сердце.
— Сразу видно, что вы — воплощенная скромность! Но скажите, пожалуйста, почему вы не удивились, увидав меня перелетающим через забор?
Петька сказал, что он не удивился потому, что еще в прошлом году дал себе слово ничему не удивляться. Насчет воплощенной скромности он промолчал.
Незнакомец снял плащ и оказался в поношенном зеленом мундире с высоким воротником и в узких брюках с зеленым же кантом.
— Между прочим, я летаю потому, что я из Летандии. Есть, вы знаете, такой островок. Не Исландия, не Лапландия, а именно Летандия. В географии говорится, что это — остров ветряных мельниц и парусных лодок. Вздор! Это остров неслыханной красоты, парусных лодок и ветряных мельниц. Более того, это остров, на котором постоянно слышится музыка. Ветер играет на эоловой арфе.