Бушлат будто бы из-под земли утвердительно икнул. Будто бы он сам бывал на легендарной горе, и сам посылал вниз чудесные лучи.
Василиса Липовна тревожно вгляделась в синюю толщину неба. Но прошибить ее взглядом и добраться до заснеженной шапки Меру не смогла.
— Лучи, так лучи, — подумала про себя Василиса Липовна. Главное, племянник — дома.
Сапог Матвеевны
Серая кошка бежала по деревне Чушки. Стояла ночь, и в ночи не было видно, действительно ли эта кошка серая или окрашена в какой-нибудь иной цвет. Например, в белый или чепрачный? Но ее цвет все же был серым, потому что это была известная кошка. Кошка старика Айгая. Казалось, что это даже не кошка, а просто две желтых Луны несутся невысоко над улицей Широкой, иногда ныряя в какую-нибудь заборную дырку или заглядывая в чью-нибудь помойку. Только зачем Луне заглядывать в помойку? Верно, незачем. Этот спутник нашей планеты лишь отражался в паре кошачьих глаз, и потому, казалось, что он ныряет в заборные дыры и ищет рыбные остатки в ржавых чушкинских мусорках. Перебежав дорогу наискосок, от заброшенного участка к наделу Крыжовниковых, кошка старика Айгая нырнула в очередную дыру и встала, будто крепко и глубоко вкопанная. Обе луны в кошачьих глазах померкли, и разум помутился. Перед нею на картофельной грядке сидел почти голый Костя Крыжовников и медитировал в позе лотоса. Можно было подумать, что на огороде Василисы Липовны вырос удивительный тропический цветок. Возле него словно бы пробивался из земли молодой бутон. Но это был не бутон, а старый пес Бушлат, притулившийся возле Костика. Казалось, он тоже медитирует.
Бушлату чудилась огромная гора Меру. Где все жили "за так", и где всем раздавали огромные кости с хрящами. Вот к Бушлату подошел человек с усами и бородой, и большой светящейся шапкой на голове. Под мышкой он нес бедренную коровью кость. Пес уже готов был с хрустом запустить в нее клыки, как вдруг его медитация стала неспокойной. С волнением он уловил тонкий кошачий запах.
— Что делать этим бестиям здесь, на мифической горе Меру? — подумал он. — Где же справедливость?
Горячее сердце Бушлата заработало в военном ритме. Кровь ударила в виски барабанной дробью.
Кошачий запах стал сильнее. Пес открыл левый глаз и увидел неподалеку сразу две Луны.
— Что за бред? — подумал он. Закрыл левый глаз и открыл правый. Этот глаз видел то же самое.
Между двух Лун дернулся розовый нос. Кошка старика Айгая уловила неприятный запах псины. Понимая, что этот запах ни к чему хорошему привести не может, она мягко оттолкнулась лапами и черной ночной птицей взлетела на забор. Бушлат взорвался, как небольшая мохнатая бомба, и его возмущенные вопли осколками разлетелись по всей деревне. Тут в каждом дворе словно бы стало взрываться по ручной гранате. Псы просыпались, начинали греметь цепями и брехать в темноту.
— Наших бьют! — кричали они.
Из под дома Матвеевны короткими очередями била дворняжка Рыжая. Она была похожа на автоматчика, который стрелял из окопа.
В доме Матвеены зажегся свет, и соседка вышла на крыльцо. В ночной рубашке она напоминала дзэнского монаха. В руке ее виднелся кожаный сапог с молнией.
— А ну уймись! — крикнула Матвеевна и запустила сапогом в то место, откуда из-под дома бил автоматчик. Блистая в лунном свете молнией, этот предмет одежды, как бумеранг, пролетел по кривой и вспахал землю прямо перед носом Рыжей. Тотчас все заглохло. Не только участок Матвеевны, все Чушки снова погрузились в сонную вязкую тишину. Будто бы запущенный сапог накрыл собой сразу всю деревню.
Только Костя не проявил к ночному шуму никакого внимания. Потому что его просто в этот момент не было в деревне Чушки. Еще час назад он вышел из тела и отправился в своем астральном облике к мастеру Дхар Ма.
Однако, беседуя с мастером о том, какими лучами лучше обрабатывать деревню, он услышал отдаленный собачий лай. И очень тому удивился. Потому что собак в Киото сроду не было.
Воплощения Кости Крыжовникова
Утром Крыжовников поел спелых теткиных блинов и отправился к участковому Семашко за паспортом.
Хотя над всею страной стоял уже поздний октябрь, в деревне словно бы еще не кончился сентябрь. Сельский сад был утыкан желтыми листьями и зелеными яблоками.
— Как-то неправильно все в этом мире, — думал Костя. — Яблоки-то должны быть желтыми, а листья — зелеными. У нас же все наоборот.
С ветки яблони сорвалась большая серая ворона и с карканьем улетела в сторону Москвы. Она будто бы хотела донести президенту Костины слова о том, что все у нас не так. Бушлат бросился за вороной, но вскоре понял, что ему ее ни за что не догнать. На всякий случай пес пометил яблоню, с которой слетела ворона, и побежал за хозяином к участку.
— В следующий раз поймаю, — решил он.
С одной стороны в избу поднимались школьники, которые шли в сельский музей, поглядеть, как их деды разобрались с Наполеоном. С другой — в дом поднялся странный человек в оранжевом платке.
Костя толкнул ручку, за которую, наверное, когда-то держался русский генерал Барклай-де-Толли.
— Можно?
— Давай, — согласился участковый Семашко.
Он по-прежнему сидел под портретом Кутузова, будто бы, не уходил с этого места со вчерашнего дня.
— Паспорт оформлять будем? — поинтересовался участковый дядя Василь.
— Ну, — скромно кивнул Костя.
— Та-ак, — сказал дядя Василь таким голосом, что Костя сразу понял, что, хоть дядя Василь и есть дядя Василь, а все же — участковый.
Перед Семашко вновь легла седая от пыли папка, похожая на большой глазурованный тульский пряник. Только цвет у этой папки был другой — бурый. В ней содержались сведения о всех, кто проживал на территории участка участкового Семашко. Там даже была бумага, на которой значилось, сколько лет деду Айгаю, и что по национальности он — бурят. Только фотографии на этой бумаге не было, потому что Айгай боялся фотографироваться. Он считал, что если тебя снимут на карточку, то из твоего тела исчезнет душа.
Семашко достал новый бланк и замер над ним с ручкой. Надо сказать, хоть бланк-то был новый, а все ж таки желтоват. Видимо, в Чушках давно не выдавали новых паспортов.
Проговаривая про себя слова, участковый принялся заполнять бланк ровным милицейским почерком.
— Крыжовников Константин Викторович?
— А то не знаете…
— Год рождения? — Семашко занес ручку над новой строкой.
— Вам только это воплощение? Или вообще? — спросил Крыжовников.
— Как это? — ручка в руках дяди Василя изогнулась и стала напоминать знак вопроса.
— Я на земле жил пятьдесят раз, причем тридцать из них — в Индии, а двадцать пять — в Корее.
Ручка в кулаке Семашко вздрогнула и превратилась в совершенно прямой восклицательный знак.
Единственный глаз изображенного на портрете Кутузова открылся донельзя. Огромный коричневый зрачок ошеломлено смотрел на Костино лицо, которое появлялось в этом мире пятьдесят раз, причем двадцать пять — в Корее.
Мысли Семашко снова начали двигаться в направлении образования мощного узла.
— Дак у тебя ж загранпаспорта нет, — осенило Семашку. — Ты без загранпаспорта что ль воплощался?
— Наверное, — засомневался Костя.
— Вот как у них там милиция работает, — осуждающе покачал ручкой дядя Василь. — Так работает, что ни фига не работает.
— Ну с этим-то ладно. Пол?
— Что?
— Пол, какой? — поинтересовался Семашко.
— Вообще-то я в Индии три раза был женщиной. Но сейчас-то уж — мужской.
Участковый хмыкнул и написал в графе "пол": "мужской".
— Годов сколько?
Костя уже открыл рот, когда дядя Василь добавил вопросу определенности.
— Из этого явления.
— Из этого — тридцать пять. А вообще, тыщ за сорок.
— Так, "дом" — улица Широкая 1. Верно?
— Верно, — согласился Костя.
— Сегодня же отправлю в РУВД. Может, к рождеству паспорт и получишь. Работать-то куда думаешь?
— Работать думаю я слесарем, — поразмышляв, ответил Крыжовников.
— Давай, — согласился дядя Василь, — селу слесари нужны. — У тебя ведь и разряд шестой.
Костя сложил по-дзэнски руки бутоном и поклонился участковому.
Когда он вышел, Семашко постучал ногтями по столу, так что вышла мелодия: "Пусть всегда будет солнце…".
— Интересно, — подумал Семашко, а мне ж тогда сколько лет?
Однако он точно знал, что лет ему пятьдесят и что воплощался он всего один раз. В селе Чушки.
А в этот момент с крыльца участка ступил на землю Крыжовников, который жил пятьдесят раз. К нему тут же кинулся радостный Бушлат, который, видимо, все время, пока Костя был в участке, пытался медитировать.
Тут с другой стороны избы хлопнула дверь и на улицу вышли школьники, которые теперь знали, как их деды боролись с французами.
Мысли мастера Златорукого
К обеду у мастера Златорукого был припасен большой бутерброд с сыром. Именно его мы бы с вами увидели, если бы заглянули в 12.30 в мысли Златорукого. Мастер, спрятав глаза за специальными защитными очками в кожухе, умело обтачивал на станке вал от трактора "Кировец". Его голова была наполовину погружена в старую шапку, которую принято назвать "ушанкой". Ее "уши" плотно облегали уши самого мастера и не пускали в них громкие воющие звуки обтачиваемой детали. Меж тем тишины в голове Златорукого не было. Ее затмевали довольно громкие размышления о прелести сыра. Особую приятность размышлениям Златорукого придавало то, что в целлофановом пакете под бутербродом с сыром помещались завернутые в газету "Труд" два огурца летнего посола.
Златорукий ловко подводил резец станка к детали, и с нее слетала тонкая витая как береста, стружка. Причем слетало именно столько, сколько надо. Ни больше, ни меньше. Стружка с железным шорохом падала на пол и лежала там большими, словно бы сырными кольцами. Вероятно, такую форму им придавала сила мыслей мастера.
Наконец, он нажал на черную кнопку с зычной надписью "стоп" и поднял очки на лоб. В этот миг Златорукий был похож на летчика Чкалова, после того как тот совершил трудный перелет через Северный полюс и опустился в американском городе Нью-Йорк.
Златорукий взял со станка целлофановый пакет и извлек оттуда жирный бутерброд с сырным запахом и сверток, на котором было написано: "Примут ли Россию в Европейское сообщество?"
— А чего ж не примут? — громко подумал Златорукий. — Нешто мы в Африке живем?
Под его пальцами газета с шорохом развернулась, открыв два небольших глубокого, осеннего цвета огурца.
Златорукий взял в левую руку соленый огурец, а в правую сырный бутерброд.
Совершенно счастливым ощущал себя в эту секунду работник слесарного дела Златорукий. В правой руке сырный бутерброд, в левой — огурец летноего посола. Чего ж еще человеку надо? От радости мастер плюнул себе под ноги.
Вот в этот-то момент и вошла фигура, окутанная оранжевой материей, словно пламенем костра — Костя Крыжовников.
Однако душевного настроя слесаря она не изменила.
Мастер дружески плюнул в пол, да так ловко, что попал в первый свой плевок.
— Обед! — крикнул он Косте и с железным хрустом откусил огурец.
Видать и внутри-то Златорукий был весь из железа.
Кричал он потому, что собственного голоса почти не слышал и думал, что разговаривает обычно, как все люди.
Чтоб не отвлекать мастера от еды, Крыжовников подошел к станку и стал вспоминать, где на нем чего включается, и что как двигается.
Увидев, что тракторный вал надо бы малость подточить, Костя надел очки и нажал на красную кнопку, под которой имелось другое сильное слово: "Пуск".
Деталь завертелась, набирая обороты. Костя медленно подвел к ней резец, и вал завизжал от страха резким металлическим голосом. Страшной силы звук прошиб даже мохнатые уши слесарской шапки и разогнал сырные мысли Златорукого. Но Костя-то, конечно, сказал про себя дзэнское странное слово "Авалокитешвара", и в голове его получилось ясная, пустая тишина. Какая бывает только в зимнем лесу.
Вот уже первая стружка, гнутая как березовая береста, слетела со станка, но тут чей-то палец снова уперся в кнопку. В ту, что имела черный, останавливающий цвет. Палец принадлежал Златорукому.
— Уши береги, — посоветовал мастер. — Оглохнешь.
И Златорукий наклонил свою голову к груди Крыжовникова, будто вслушиваясь в сердце бьющееся изнутри Кости. Так он предлагал Косте снять с себя шапку с ушами и надеть тому на голову. Сам он этого сделать, понятно, не мог, по причине огурца и бутерброда с сыром, которые к этому моменту в своих размерах сильно поубавились.
— Дак мне она ни к чему, — улыбнулся Костя. — У меня-то в голове всегда тишина.
— А мысли? — рассуждал Златорукий. — Мысли же! Значит, какая же тишина?
Тут Костя снял с шапку с головы Златорукого, приблизил к нему свою и со всей мощи крикнул в ушную раковину слесаря:
— А-а-а!!!
Что-то хрустнуло в черепе мастера. Нечеловеческий силы крик потряс его ушные перепонки, отозвался в самых дальних закоулках тела и, наконец, затих где-то в кирзовых сапогах. Затем наступило полное, абсолютное безмолвие, которое долго не тревожила ни одна мысль.
— Вот примерно такая, — объяснил Костя и нажал на станковую кнопку, покрытую красным запускающим цветом.
Несостоявшееся украшение села Чушки
На следующий день киотский монах Костя Крыжовников продолжил приобщение жителей села Чушки к религиозному учению дзэн.
Хотя этот следующий день и был субботой, в которую среди русских людей работать не принято, Костя не собирался сидеть, сложа руки. Сложа руки, он ходил по улице Широкой. Только сложены они были особым дзэнским образом, бутоном. Недалеко от сельсовета Крыжовников увидел заграждение из различного размера плашек, балок и сломанных плинтусов. Видимо, на слом пустили сарай, который раньше располагался неподалеку от сельсовета.
— Жалко голубятню! — загрустил Костя.
Ведь, раньше в сарае имелась голубятня. Да, видимо, потом она совсем одряхлела.
— А что, — подумал Костя, — не построить ли из этих палок чего?
Он взял две самые большие доски и поставил их огромной буквой "Л".
Однако гигантская буква шаталась от ветра и норовила упасть. Тогда Костя подпер ее деталью бывшего дверного косяка, и буква "Л" превратилась в гигантский треножник.
Мимо шел однорукий почтальон Кадыков. Правый рукав его почтальонской куртки был заправлен в карман, и казалось, что рука в нем все-таки есть, только он Кадыков ее все время отчего-то держит в кармане. На его правом плече имелась сумка, из которой выглядывала свернутая в трубку пачка газет.
Он задумчиво остановился возле деревянного треножника.
— Вигвам делаешь? — поинтересовался Кадыков. — Индейское народное жилище?
— Не, — ответил Костя, подтаскивая бревно к постройке, которая, как оказалось, не была индейским вигвамом.
Почтальон присел на случившуюся рядом чурку и принялся размышлять, чего-ж этот Крыжовников строит. Не шалаш ли?
— Да не шалаш ли? — спросил почтальон.
— Не, — объяснил Костя, — не шалаш.
Почтальон так задумался, что стал даже качать одной ногой. Словно подкачивал из земли в голову мысли. Но, видимо, мысли шли слабо.
Он достал из сумки газету "Труд" и стал бродить по ней глазами, пытаясь найти что-то похожее на творение Крыжовникова.
Передовицу украшала фотография с силуэтом парижской Эйфелевой башни и надписью: "Нужно ли России в НАТО?".
— Ейфелевая башня! — ахнул почтальон.
Кадыкову представилось родное село, украшенное перед сельсоветом знаменитым творением архитектора Эйфеля.
— Давай, пособлю!
Он положил сумку на пенек и одной имевшейся рукой принялся пособлять.
Через два часа балки и плинтуса кончились. В центре села Чушки стояло сооружение, разрезавшее родное небо неродными, незнакомыми очертаниями.