Понял Дрын, что против этой "дубинушки" чушкинских мужиков, его железяка слабовата будет и поднял вверх руки, за которые его, впрочем, тут же и отвели куда надо.
— В этом есть кому разобраться, — сказал Костя и, стряхнув с себя снег, пошел в дом.
А "видак", между прочим, привез себе из Африки агроном Яблочкин.
Душа-булыжник
— Материя. Везде материя, — говорил слесарь Златорукий, сидя на лавочке у сельсовета. — Она мне душу теснит. Воздуха не дает.
"Материей" слесарь Златорукий назвал радиоприемник "Весна", который держал на коленях.
— Ураган разрушительной силы обрушился на побережье Флориды, — сообщил мужской голос из радио.
Златорукий окаменел, вслушиваясь в радиослова. Есть ли жертвы? Велики ли разрушения?
— Есть жертвы, — подтвердило радио. — Разрушения значительные.
— Во дела! — горестно закачалась голова Златорукого и, видимо, в знак сочувствия жертвам, плюнула в снег. Причем плюнула-то она слюной, а в снег уже упала сосулька.
Не понятно, что потрескивало в воздухе, то ли радио "Весна", то ли крепкий тяжелый мороз.
— Материя тяжелее души. Потому что материя это матерьял, а душа, это дух. То есть дыхание. А уж матерьял завсегда тяжелее дыхания.
Это сказал однорукий почтальон Кадыков, который сидел на лавочке рядом со слесарем. В военной плащ-палатке он был похож на солдата-разведчика.
В доказательство своих слов он выдохнул в морозный воздух. Из почтальона, словно из кипящего чайника, вылетела струя крутящегося теплого пара. И сразу полетела в небо, по которому, как по замороженному окну, расползались узоры недвижимых облаков. Сразу стало видно, что дух Кадыкова легче его материи, которая продолжала сидеть на расчищенной от снега лавочке и вроде никуда лететь не собиралась.
— Леса Австралии охвачены пожарами, — задумчиво и грустно сообщил мужской голос. — Пожарным не удается остановить распространение огня.
Мимо лавочки с коромыслом на плече прошла Матвеевна. "Хрусть, хрусть", — говорил снег под ее валенками. "Бряк-бряк", — стучали ведра на коромысле.
— Слышь, Матвеевна, — сказал Кадыков, — Австралия горит. Пожарные не справляются.
— Им плотют, наверное, мало, — ответила Матвеевна. — Платили бы много — справлялись бы.
И пошла дальше. У нее были дела поважнее австралийских пожаров. Нужно было замесить тесто на пирог и выстирать рубашку брата Василя, местного участкового.
— Нет в людях сочувствия к ближнему, — огорчился Кадыков. Хотя до Австралии от этой лавочки было не менее шести тысяч километров.
Златорукий, соглашаясь, снова плюнул в снег да так точно, что второй плевок попал в первый. "Дзынь!" — раздалось из-под ног мастера.
— В республике Буркина Фасо вспыхнул межнациональный конфликт, — сказала "Весна".
— Не могу! Душу давит! — Златорукий схватил себя за грудки. Казалось, он сейчас начнет на себе что-нибудь рвать. Однако одет он был в крепкую черную телогрейку, которая с годами становилась лишь крепче. — Душа ноет! Веришь?
Кадыков приобнял слесаря за крепкое плечо, скрытое под черной телогрейкой.
Если бы у него имелась и вторая рука, то он, конечно, обнял бы Златорукого покрепче.
Показалась возвращающаяся от колодца Матвеевна. "Хрум, хрум" — говорил снег, на который теперь, кроме веса Матвеевны, давило двадцать литров воды. Ведра молчали как убитые.
— Обымаются! — ахнула она. — Там к колодцу снега намело, не пробраться, а они обымаются! Тьфу на вас. "Хрум, хрум. Хрум, хрум" — пошла дальше Матвеевна. Видимо, даже двадцать литров колодезной воды не имели давления на ее крепкую душу.
— Не понимает! — горевал Кадыков. — Горя разделить не хочет!
С подвыванием скрипнули замороженные петли сельсоветской двери, и из-за нее показалось японское национальное одеяние. Это вышел хоть и киотский, а все же местный монах Костя Крыжовников.
Снег под босыми ногами Крыжовникова был совершенно беззвучен. После Кости оставались только неглубокие следы с отпечатком крупных больших пальцев. Можно было подумать, что в сельсовет заходил снежный человек.
— Кость, — сказал Кадыков. — Мир гибнет! Люди страдают! Даже и жертвы имеются.
— В штате Пенджаб землетрясением разрушены сотни домов, — подтвердила "Весна". — Много пострадавших и раненых.
— Слышь, пострадавших много.
— И раненых, — глухим голосом добавил Златорукий, сплюнув. "Дзынь!" — раздалось из снега.
— Материя на душу давит!
— Что же делать? — Кадыков схватил себя за грудки, но понял, что одной рукою солдатскую плащ-палатку порвать сложно.
— Дай-кось радио, — сказал Крыжовников.
Сомневаясь, Златорукий протянул "Весну" Косте. Если материя давит, надо запасы духа увеличивать, — сказал Крыжовников, покачивая "Весну" на ладони. — Духом на материю надавливать.
— Как это?
— Просто.
Вдруг Костя закрутился на месте, как метатель диска и, выдохнув с громким звуком: "Й-е-а-е-х!", выпустил радио. Словно птица вылетело оно из рук Крыжовникова и, махая ремешком, будто черным крылом полетело в сторону сельсовета.
— А теперь о погоде… — крикнул на прощание приемник и, врезавшись в угол здания, брызнул по сторонам какими-то проводочками и катушками.
Стало видно, что никакого диктора внутри нет. Там, где детали вонзились в снег, сугробы подтаяли, получились квадратные и многоугольные проталины. Видимо, не зря радио называлось "Весна". Златорукий мигом вскочил с лавочки. Даже, вроде бы, взлетел.
— Ты че? — закричал слесарь. — Радиоприемники ломать?
— Если они давят на душу, — ответил Крыжовников, — надо ломать.
— Ты чего сказал? А ну повтори! Да у меня душа — булыжник. Ее даже телевизором не возьмешь. А ты об угол!
— На кой ж тебе душа-булыжник? С такой душой ты никуда и не улетишь. На земле останешься.
— Кто не улетит? Я не улечу? — спросил слесарь и почему-то шепотом добавил: — Куда не улечу? — Однако он понял, куда не улетит. И еще он понял, когда не улетит и, самое главное, почему.
А Крыжовников отправился домой, напевая песню-хвалу киотским высоким горам, которые в Японии почему-то называют "ямы".
Человек с головой-трубой
Костя Крыжовников был хорошим слесарем. Только Златорукий был еще лучше. Потому что Крыжовников простой слесарь, а Златорукий — мастер. Он такие штуки на станке выпиливал, что потом сам удивлялся.
— Золотые руки у нашего Златорукого, — говорила Василиса Липовна, Костина тетка. — Не руки, а крылья!
И верно, взмахнет своими крыльями Златорукий, и готова тракторная полуось. Еще раз взмахнет — получайте карданный вал. Ездите на здоровье! Рулите-разруливайте!
Но хоть и махал он крыльями, а летать все ж не умел. Зато Костик мог. Про это все чушкинцы давно знали. А помогали в этом Косте тайные способности, раскрытые в годы учения в далеком горном японском монастыре.
— Полетай-кось, — просят чушкинские ребята, братья-близнецы Яблочкин и Багратион да дочка Златоруковская Маша.
Костик тут же поднимается над крышами и летает, и летает!
А так-то он целый день детали для трактора "Кировец" точил. Только он не все время их делал. Иногда и обед случался.
— Шабаш! — говорил тогда Златорукий и жал в бок станка, где имелась красная кнопка с надписью "Стоп". А потом садился на табуретку. Как раз под плакатом с надписью: "Не забыл ли ты о правилах безопасности?".
Но Златорукий, конечно, об этих правилах помнил хорошо и во время работы надевал специальные защитные очки, которые глаза от железной пыли защищали. И руками в станок не лез.
А на табуретке он ждал, когда дочка прибежит, еду принесет. Обед то- есть. И Машка всегда вовремя прибегала. Конечно, когда не опаздывала. Тогда она немного задерживалась. Но всегда помнила, что на работе отец голодный под плакатом сидит, потому все же поторапливалась.
— Чего у нас там? — спрашивал Златорукий, разворачивая аккуратный сверток и раскладывая на коленях то, чего в свертке было. Обычно — хлеб с маслом, сыром, колбасой да огурчик. Хотя иной раз бывал и помидорчик.
— Эвон! Помидорчик! — радовался Златорукий и принимался брызгать помидорным соком на пол, овощ ел, хлебом закусывал.
Ну и Костик, конечно, свою еду ел. Блинчики-булочки. А иногда с молоком.
Тогда на молодом Костином лице получались седые усы. А другой раз случалась и борода, если торопился. В такие моменты он сильно на Деда Мороза смахивал.
— Дядь Кость, — просит Машка. — Научи-ко летать.
— Садись на ящик, — соглашается Костя. — Сейчас полетишь.
Машка садится на ящик с бракованными деталями и ждет, когда же полетит.
— Закрывай глаза, — предлагает Костя.
Маша крепко зажмуривается.
— Да не так крепко, а то мышца устанет.
Тогда Маша легонько прикрывает глаза, чтоб мышца не устала. Будто дремлет.
— А теперь ни о чем не думай. Чтоб голова пустая стала.
— У нее и так голова пустая, — ворчит Златорукий из-за помидора. — По сложению тройка.
— Да? — открывает глаза Машка и становится похожа на трехведерный закипающий самовар, — а пятерка по письму? Или забыл?
— Дак случайность, — махает хлебом Златорукий. Помидор он уже доел.
— Закрывай, закрывай глаза-то, — говорит Костя. — И не думай.
Машка закрывает глаза и сильно старается не думать. Брови хмурит, носом двигает — это она мысли отгоняет. Только пока она одну мысль выпроваживает, на ее место обязательно какая-нибудь другая забирается. И Маша тогда ее думать начинает. А когда спохватывается, уже поздно, мысль целым раздумьем становится. Во всю голову.
— Не, — вздыхает Маша и открывает глаза. — Не могу. Я думать привыкла.
— Да и как же не думать? — удивляется из-под плаката слесарь. — Если мы ни о ком думать не будем? Кто об нас подумает? Президент Путин? А коли он тоже ни об чем думать не будет. А? И прощай Россия-матушка?
— Закрывай-ка глаза, — снова говорит Костя. — Ты в речке купаться любишь?
— А-то! — отвечает Маша с ящика. — Только не сейчас. Летом.
— Ну, представь, что теперь лето. Представила?
Маша кивает. Представила, мол.
— И ты лежишь себе в речке. У берега.
Маша представила, как она лежит летом в речке у берега, и как маленькие рыбы пощипывают ее за ноги. А над водой качает крыльями крачка и кричит.
— А голова под водой? — интересуется Маша.
— Под водой, только нос торчит.
Ага, значит, над головой качает крыльями крачка и кричит, только ее не слышно, потому что голова под водой.
— А голова у тебя пустая. Вода через нее, как через трубу проходит. С одной стороны вливается. А уж с другой выливается. Течет.
Маша почувствовала, что и впрямь у не вместо головы — труба. Вода унесла все мысли, а вместо них приплыли караси и стали удивляться. Это ж надо лежит в реке человек, а вместо головы — труба!
— Ну, как, — спрашивает Костя. — Есть мысли-то?
— Не-а, — отвечает Маша. — Нету. Вместо них караси.
Златорукий заволновался. Как это? У его дочки в голове караси? И так-то голова пустая. Ни о чем не помнит. По сложению тройка. И еще караси!
Это хорошо, — говорит Крыжовников. — Мысль, она к земле тянет. С мыслью далеко не улетишь. Ну, теперь взлетай потихоньку.
Караси в Машиной голове забили хвостами и со всех ног бросились в речную глубину. Маша поднялась над водой и вдруг услышала крик речной крачки, в котором имелось много удивления по поводу летающего человека. Запоздалый карась подполз по-пластунски к краю трубы и с высоты трех метров ахнул в речку.
Мастер Златорукий выронил бутерброд и принялся жевать челюстями теплый воздух слесарной. Не меняя сидячего положения, его дочь приподнялась над ящиком.
— Э! Э! Э! — сказал слесарь. Почему-то ничего кроме этого странного звука он произнести не смог. Только это и повторял: — Э! Э! Э!
— Ух! — сказала Машка, продолжая, между тем жмуриться. — Легко-то как!
— Теперь будешь летать в свободное время, — вроде бы похвалил ее Костя. — А у нас как раз и обед кончился. Ты лучше во дворе летай. Там простору больше.
Маша кивнула и вылетела на улицу.
Слесарь Златорукий медленно поднялся с табуретки, подошел к двери и, протянув руки к небу, сказал:
— Э! Э! Э!
Никифор Никифорович Подберезовиков
Глава райцентра Никифор Никифорович Подберезовиков был настоящей головой своего района. А район был, вроде бы, его телом, и жить друг без друга эти части не могли. Поэтому Никифор Никифорович, понятно, хотел поближе узнать свое тело-район и тех, кто в нем проживает. И в этом был, конечно, громадный плюс Подберезовикова.
Никифор Никифорович считал, что должен лично знать всех граждан, проживающих в его районе. И его все должны знать, Никифора Никифировича Подберезовикова. А если все будут друг друга знать, то район станет похож на одну большую семью. Все станут друг другу, вроде как родственники, и за все дела будут браться сообща, вместе. Тогда район превратится в один из лучших, и Никифора Никифоровича переведут работать в Кремль, чтоб он и нашу страну сделал не самой последней.
К своей цели Никифор Никифорович шел твердым размашистым шагом. Глядя, как уверенно глава ведет район в лучшие, жители района удивлялись: "Что за фамилия у нашего главы-то? Подберезовиков? Надо бы Буревестников! Или Альбатросов!"
"Ну и что, — думал Никифор Никифорович, — у Жукова тоже фамилия не ахти была".
Спускаясь к народу, Подберезовиков поднялся до удивительных высот.
Когда в паспортный стол приходил новый паспорт для жителя района, Никифор Никифорович отвозил его жителю лично. И ни провалы районных дорог, ни ржавые, неприятно поскрипывающие, мосты его не смущали. Зато сильно робели граждане, увидев возле своей калитки похожую на корабль черную "Волгу". В голову граждан сразу начинали лезть нехорошие мысли, больше связанные с милицией, чем новым паспортом.
Но это, как мы знаем, Никифора Никифоровича не останавливало. Белым альбатросом он летел в черной "Волге", которая удивительным образом чувствовала сельские колдобины и умела в них не заехать. Она была похожа на верного вороного коня.
В тот момент сердце Подберезовикова билось радостно и мощно. А на сердце лежал паспорт на имя молодого парня из села Чушки. Впрочем, имя это прочитать Подберезовиков не успел. Знал лишь адрес "Широкая, 1".
Неслышно подплыл черный корабль к дому Крыжовниковых. Невидимый, он покачивался в волнах чушкинской грязи. Только блеснуло в лунном свете стекло открывающейся двери. "Бамс!" — сказала дверь.
Пес Бушлат залился лаем. Он подпрыгивал в сенях как резиновый и зачем-то оскорблял невидимого пока гостя. Вдруг в дверь уверенно и размашисто постучали. Бушлат задумался и побежал за Василисой Липовной.
Костик в этот момент штопал в спальне свою японскую одежду.
Василиса Липовна, шаркая тапками словно лыжами, вышла в сени.
— Кто? А?
За дверью сказали:
— Кхм, кхм.
— А? — не поняла Василса Аедревна. — Кто это там?
— Это глава района, — ответили с улицы. — Никифор Никифорович Подберезовиков то есть.
Такое сообщение Василису Липовну ошеломило. За дверью стоял глава района, а здесь она, Василиса Липовна. А между ними дверь. Откроешь, а там глава района, а за ним черная "Волга". Вот ужас-то!
Василиса Липовна, впервые поняла, что в ее доме имеется тупик, и вот в этом тупике она сейчас и находится.
С криком: "Кость! Кость!" — Василиса Липовна бросилась к племяннику.
А между тем на крыльце дома Крыжовниковых мерз глава района, потому что в районе в этот вечер был мороз с серьезным минусом. Никифор Никифорович удивлялся и сердился. Ему, как главе района, полагалось находиться в тепле и удобстве, а он мерзнет в глубинном селе Чушки. Как же так?