- Ничего... - сдержанно ответила Груня.
Груня сидела опустив глаза, а Стенька хихикала и пряталась за ее плечо.
- Небось грабли бросили, а сами за ягодами?
- Да, как же... А сено убирать кто будет?
- Ба! А вам-то что? Ваше дело - в куклы играть!
- Да, как же!.. А скотину чем кормить? Тогда и коровы подохнут...
- Ну и пусть!
Груня сердито подняла голову. Но, взглянув на Виктора, поняла, что он шутит, дразнит ее, и они оба засмеялись.
Женька увидел, что Виктор сидит с девчонками, и тут же присоседился к ним. Откуда-то взялся Козлик. Потом пришел и Ромашка. Раиса тоже хватилась брата, прибежала, оттеснила Груню и села в середочку между ней и Виктором.
Женька стеснялся недолго.
- Ты гвардеец?
- Гвардеец. А ты по чем узнал?
- Как по чем? А значок-то?
- Молодец. Понимаешь.
- А медаль у тебя за что?
- За отвагу. За то, что когда немец на меня пикировал, я от своего орудия не отошел. Он в меня бомбы бросал, а я в него стрелял. Одного сшиб. Другого сшиб. А третий притрафился - и в мою батарею. Как бахнул - так вся батарея и разлетелась. И я сам на воздух поднялся - думал, конец. Да вот отлежался в госпитале, ничего. Поеду скоро опять добивать фашистов!
И едва Виктор умолк, на него, как горох, посыпались вопросы:
- А как же ты взлетел-то?
- А шибко тебя об землю ударило?
- Сам встал или потащили тебя?
- А страшно было?
И Виктор не отмахнулся, как дядя Сергей. Он рассказывал долго, подробно...
Когда завыла над головой бомба, он уж знал, что ударит сейчас в его расчет. Это была страшная минута. Но он все-таки стоял у орудия и стрелял, и его бойцы стреляли.
Когда бомба ударила, его вдруг подхватило, перекинуло через орудие и швырнуло на землю... И показалось ему, что у него нет ног - совсем он их не чувствовал... Приподнялся на руках: хоть и нет ног, а отползать надо. И потащился на руках... Протащился сколько мог да и упал. Тут подбежал санитар:
- Где больно? Куда ударило?
- Не знаю. Посмотри ноги...
Ну, оказалось, ничего. Цел остался. Ноги только онемели. Полежал в госпитале - отошел...
Долго сидели ребятишки, пока не вышла Грунина мать и не позвала ее домой. Тут и Виктор спохватился:
- Ну, я пойду к девчатам, а вы - марш по домам!
- А завтра еще придешь?
- Обязательно!
И когда он, насвистывая песенку, пошел к девушкам на канавку под березами, ребятам казалось, что он от них и не уезжал никогда - свой, городищенский, Виктор Цветков.
Они вспомнили, как Виктор, бывало, водил лошадей в ночное, как он однажды разогнал жеребца да и слетел с него среди деревни. Девчонки тогда совсем его засмеяли!
Вспомнили, как с черной клеенчатой сумкой бегал Витька Цветков в школу... А потом ушел учиться в район, в десятилетку... Тут уж его стали редко видеть, только по воскресеньям. Пробежит по деревне на лыжах - и нет его. Но лишь растает, бывало, снег, лишь обсохнет земля - в первый же праздник с утра появляется Виктор на зеленом выгоне с футбольным мячом. И вот уж тогда крик стоит, вот уж бой идет на выгоне! Азартная команда была!..
И вспомнили они городищенских ребят, ушедших на войну: Кольку Миронова, убитого под Ржевом, старшего Ромашкина брата Ваню, пропавшего без вести... Вспомнили кудрявого Ганю Горелкина, Ваську Жучка, плясуна и забияку, Павлика Лукошкина, румяного и тихого, как самая тихая девушка... Сражаются они на разных фронтах. Изредка то от одного, то от другого залетает в Городище письмецо.
А Виктор, уходя от ребятишек, и сам как-то неясно понимал, где его товарищи: там ли, под березами, или тут, на бревнышке. Ему показалось, что совсем недавно он сам был вот такой же загорелый парнишка в подсученных штанах, с вихром на макушке.
Виктор часто рассказывал ребятам о войне. О тяжких боях, когда орудия грохотали по многу часов подряд и снаряды рвались, как бешеные, и не давали носа высунуть наружу... О том, как иногда суток по десять не видели крыши над головой, спали прямо на снегу и костров не разводили, чтобы не выдать себя врагу...
О дальних переходах рассказывал, о том, как, смертельно усталые, шли они в весеннюю распутицу по колено в снеговой воде.
Рассказал им, как он подорвал два танка у генерала Гудериана. А потом прямо под носом у врагов, замаскированный, пробрался к мосту и взорвал его. Немцы к реке подходят, а мост кверху летит!
Ребята слушали, не сводя с него глаз. Особенно Женька. Военная слава Виктора ошеломляла его.
- Виктор, а воевать страшно?
- Наверное, страшно. Не знаю. Когда бой идет, об этом не думаешь.
- Эх, мне бы пушку! Самую большую бы!
- А почему большую? Ловчее под нее прятаться?
- О, я бы не прятался! Я бы им бабахнул как следует. Вот здорово такая бьет, наверно, а?
- А "катюшу" не хочешь?
У Женьки даже дух захватило:
- О! Кабы мне "катюшу" дали - я бы их засыпал! День и ночь палил бы!
А Раиса гордилась. И так важно держалась, будто не Виктор, а она подбила Гудериановы танки, будто не Виктор, а она стояла у зенитного орудия под вражеским огнем.
И когда Груня звала ее на работу, она не упускала случая, чтобы сказать:
- А что ты хозяйничаешь? Что твой отец председатель? Подумаешь! А мой брат Гудериана победил!
Виктор не обманул ребят - пришел к ним на покос. Было очень жарко, всех разморило, сено было душное и тяжелое - долговязая лесная трава. Но когда увидели, что идет к ним Виктор со своими большими граблями, то сразу подбодрились. Ожили, загомонили, как птичий выводок.
- А ну-ка, дай я охапочку наберу!
Виктор размахнулся граблями, чуть не целую скирдушку пригреб к ноге, поднял охапку выше головы и понес... Сразу четверть лужайки опустела.
- Вот так охапочка! - засмеялась Стенька и присела от смеха. - Вот так охапочка!
- Скорей вал заваливайте, - кричала Груня, торопливо работая граблями, - скорей! А то Виктору набирать нечего!
Ребята все сразу со смехом бросились заваливать сено. А Виктор подошел, взмахнул граблями раз, другой, третий - и опять весь вал загреб и понес в скирдушку.
- Скорей! - снова закричала Груня.
И снова, толкаясь и смеясь, торопились заваливать...
Ребятишки раскраснелись, запыхались, волосы у них взмокли от пота, у Ромашки вихор так и торчал кверху - словно его корова со лба лизнула. Но зато сено убрали так быстро, что и сами удивились.
- Во как! Будто ветром подмело!
- А вы, как я погляжу, работать умеете, - сказал Виктор. - Ничего, проворные!
- А то как же! - отозвалась Стенька. - А то разве не умеем!
- Еще и не такие работы делали, - вытирая лицо подолом рубахи, прогудел Ромашка. - Мы весной поле под овес заступами вскапывали... А это что!.. Гулянки!..
- Заступами под овес, - задумчиво повторил Виктор. - Да... Это, пожалуй, не легче, чем нам на фронте...
Карие глаза его вдруг стали ласковыми.
- Ах, ребятишки, - сказал он, - вы еще и не знаете, какие вы большие герои!
Раиса только фыркнула:
- Герои! С граблями да с лопатами!
Виктор посмотрел на нее неодобрительно:
- А ты думаешь, что герои только с винтовками да с пулеметами и бывают?.. Ну, а что ж тот овес - уродился? - спросил Виктор.
- А пойдемте посмотрим! - живо ответила ему Груня. - Поле недалеко!
Женька подскочил:
- Пойдемте! И то, давно на том поле не были!
- А что там смотреть? - лениво сказала Раиса. - Тащиться туда!.. Ну, овес и овес - чего интересного?
- Тебе, конечно, смотреть неинтересно! - сказал Ромашка. - Ты поле не копала, так чего ж тебе на овес смотреть?
- Как это не копала? - задористо начала Раиса, но слегка покраснела и умолкла.
Виктор с удивлением поглядел на нее.
- Немного, - продолжала она, - но все-таки...
- Ну, пойдемте, пойдемте! - закричала Стенька. - А то скоро сено сгребать.
И все нестройной гурьбой пошли на поле.
Овес был недалеко, на бугре за деревней. Еще издали видно было, как блестит и переливается овсяное поле, как идут по полю медленные серебристые волны. А когда подошли ближе, овес встал перед ними густой синеватой стеной, и тяжелые чеканные кисти его, казалось, погромыхивали под ветром.
- Вот это овес! - закричал Женька. - Вот так богатырский овес! Это все потому, что я копал да разные слова приговаривал: "Уродись ты, овес, чтобы ты высокий рос, чтоб ты рос-перерос, выше елок и берез!.." Вот он и вырос!
- Приговаривал! А что ж мы не слышали?
- А я шепотом!
- Вот теперь и лошади сыты будут, - негромко сказал Ромашка.
- А как руки болели тогда, - вспомнил Козлик, - даже плечи не разогнешь!
Виктор задумчиво поглядел на ребят, на каждого отдельно. И спросил как бы про себя:
- Болели?
- О, еще как! - тихо сказала Груня.
- "О, еще как"! - засмеялся Женька. - А все, бывало, не сознавалась!
Груня засмеялась тоже:
- А мне и нельзя сознаваться - я ведь бригадир!
- Ты бригадир? - удивился Виктор. - Как же я до сих пор этого не знал? А ведь я думал, бригадир - Ромашка. Я даже и не спрашивал!
Виктор глядел на Груню и как-то еще не верил. Эта тихая тоненькая девочка несет такую трудную заботу и справляется.
- Но ведь ты же и сама работаешь?
- А как же! Я еще всех больше работать должна. Ведь на бригадира-то все смотрят!
- У вас, значит, и трудовые книжки есть?
- А как же! Конечно, есть. Вот они, со мной. - Груня легонько хлопнула по своему туго набитому карману. - Я их всегда с собой ношу, чтобы тут же, в поле, записывать. А то забуду еще.
- А ну, покажи мне ваши книжки! - Виктор протянул к ней руку. Покажи, покажи!
Раиса как-то встрепенулась, словно хотела встать между ним и Груней. Но Груня уже отколола булавку, которой был зашпилен карман, и подала Виктору стопочку маленьких учетных книжек:
- Вот. Все здесь!
Виктор не торопясь просмотрел книжки и особенно внимательно просмотрел Раисину книжку, всю перелистал.
Раиса, отвернувшись, молча перебирала пальцами шуршащую овсяную кисть.
Виктор отдал книжки Груне:
- На, убери. Молодец, бригадир!
А потом повернулся к сестре. И никакой ласки, никакой улыбки не было у него в глазах.
- Эх ты, работница! Книжка-то пустая совсем. Хоть бы ты подруг постыдилась.
Раиса не подняла головы, не подняла глаз. Она покраснела до бровей и, закусив губу, резким движением обрывала овсяные зерна.
"Вот тебе! - подумала Груня. - Это тебе за все!"
Но тут же ей стало жалко Раису.
- Вы ее не ругайте, - сказала Груня, - она теперь лучше работает... Она привыкает...
Но Виктор, не взглянув на Раису, сунул руки в карманы и пошел вперед по узенькой белой дорожке.
- Я бы на ее месте сквозь землю провалилась! - шепнула Груне Стенька. - Прямо сквозь землю провалилась бы!
Ребята в молчании гуськом потянулись за Виктором. Раиса шла сзади всех и ни на кого не глядела.
МЕЧТЫ
Проходили дни, неудержимые, яркие летние дни: солнечные, залитые жарой, полные движения и работы, и тихие, пасмурные, когда отдыхали руки, но осаждали заботы о намокшем сене, о созревающем урожае. А урожай уже стоял у ворот, могучий, веселый и грозный. Хватит ли рук убрать рожь, успеют ли за погоду ухватить яровые, не застигнет ли мороз картошку в поле?
Рук мало, лошадей мало, машин нет - ни жатки, ни веялки.
Но глаза страшат, а руки делают. Хоть и охал от дум по ночам Грунин отец, однако дела шли своим чередом. Побелела рожь - весь колхоз ушел на жниво. Что дороже хлеба в крестьянском хозяйстве!
А сено оставили на ребятишек. Уж не маленькие, грабли в руках держать умеют - уберут, насколько сил хватит!
И ребятишки убирали. Даже небольшие стожки сами складывали. Рано узнали они, как болят руки и плечи после тяжелых охапок, как от граблей больно вздуваются и лопаются пузыри на ладонях... И ссорились они на работе, и мирились, и пели, и радовались... А иногда и плакали от какой-нибудь беды. Напорет кто-нибудь ногу на вилы, или неустойчивый стог ветром опрокинет, или на пчелу наступит какой-нибудь человек - вот и беда!
А главное - крепко дружили. И ни ссоры, ни драки не вредили этой бесхитростной ребячьей дружбе.
Виктора проводили. Он уехал на девятый день - хотя отпустили его на четырнадцать. Мать плакала, не пускала его:
- Куда ты! Ведь начальники велели тебе отдохнуть - ну и отдохни!
- Я уж отдохнул, мама! - отвечал Виктор. - Отдохнул. Все! Не могу больше. Люди воюют, а я, здоровый бугай, буду дома сидеть?
Дед Мирон утешал тетку Анну:
- Чем скорей фашиста прикончат, тем скорее домой вернется!
- Вернется ли? - плакала тетка Анна.
- Вернусь, мама, вернусь! - отвечал Виктор. - И чего ты плачешь? Что ж, по-твоему, мне за горном в кузне схорониться да сидеть, пока мои товарищи немца бьют?