– Я один, нам никто не мешает, Марья Антоновна. Я думаю… я думаю, что вы можете это твердо пообещать нашим партнерам.
– Ну, конечно же, иначе вся сделка вообще потеряет всякий смысл. – Она помолчала. – Костя, я чем-то могу тебе помочь?
– Нет, спасибо, Марья Антоновна.
Странная женщина. Ну скажите, чем она может ему помочь сейчас?
– Вы супруг? Можете зайти, доктор вас ждет. – Из кабинета в холл вышла сестра. Была она вся в небесно-голубом, как ангел.
Константин стряхнул с себя оцепенение, поднялся из мягкого кресла и зашел в кабинет. Жека – тоже вся в голубом, больничном, лежала навзничь на кушетке рядом с громоздким медицинским аппаратом, главной составляющей которого был плазменный экран. Компьютерное обследование было закончено. Сестра осторожно стирала с обнаженного выпуклого живота Жеки излишки крема.
– Ну что ж, нет никаких причин для беспокойства, – бодро объявил Константину врач, – беременность протекает вполне нормально.
– Кто у нас родится – девочка, мальчик? – осипшим от волнения голосом спросил Константин.
– Мальчик.
– Это точно?
– Это для вас настолько важно? – Врач снисходительно улыбнулся.
– Я должен знать.
– У вас будет мальчик.
Константин смотрел на живот жены. Жека медленно, смущенно натянула подол голубой больничной робы.
– Костя, я сейчас оденусь.
– Я подожду.
Он ждал ее в зимнем саду. А за окном был другой сад – больничный, засыпанный снегом, тонувший в ранних ноябрьских сумерках. Медицинский центр находился на Пироговке, недалеко от Новодевичьего монастыря, на территории городской больницы – одной из стариннейших, известнейших в Москве. Больничные корпуса располагались в особняках девятнадцатого века – когда-то эту больницу на паях строило все московское купечество. Сейчас некоторые корпуса были сданы в аренду различным клиникам и диагностическим центрам. В старом больничном саду среди сугробов и лип можно было заблудиться.
Под окнами медленно проехала «Скорая». Константин проводил ее взглядом, вздохнул – ну вот и день прошел. Сейчас они с женой сядут в машину и поедут куда-нибудь ужинать, а потом… конечно же, надо будет возвращаться домой…
Сумерки сгущались.
– Я готова, Костя, идем. – Жека спустилась в зимний сад, подошла, положила сзади ему руку на плечо.
– Ну вот, видишь, а ты боялась, – сказал он.
– Ты меня любишь? – тихо спросила она.
– А ты сама не знаешь?
– Нет.
– Ты как маленькая. – Он обернулся, обнял ее. А ведь и правда, какой огромный, какой безобразный у нее живот. Но я все равно буду очень любить того, кто сейчас там внутри…
– Идем, что ли, – вздохнула Жека.
Они направились к лифту.
* * *
Константин не подозревал об одной важной вещи – в двухэтажном больничном корпусе, что находился как раз напротив медицинского центра акушерства, гинекологии и материнства, вот уже месяц как начался ремонт. После внешней реставрации с фасада убрали леса. Но к ремонту внутри еще и не приступали. Двери корпуса были закрыты снаружи на замок, и тем удивительнее было то, что, несмотря на это и на категоричную надпись на дверях «Посторонним вход воспрещен», посторонний в этот тихий предвечерний час все же в корпусе был. В одной из пустых ободранных бывших операционных на втором этаже возле окна стоял высокий широкоплечий мужчина. На полу и на подоконнике перед ним были разложены газеты. На газетах алела ярко-алая горка какого-то порошка. Он густо обсыпал порошком подоконник, затем, то и дело поглядывая в окно, швырнул несколько горстей порошка на пол. Наступил тяжелыми ботинками прямо в эту алую жижу. Поднял ногу, оглядел подошву.
Он был в спортивной куртке, кожаных перчатках и вязаной черной шапочке, сдвинутой на самый затылок, чтобы не мешала. В сумерках в темной заброшенной операционной лица его было не различить. Но все же, если очень постараться, приглядеться, можно было бы уловить некоторые смутно-знакомые черты. По крайней мере, Никита Колосов, окажись он здесь, на этом пустом этаже, непременно опознал бы незнакомца, и не только по фотографии, которую предъявлял на опознание столько раз и таким разным людям и пока, увы, безрезультатно.
Незнакомец сделал из алого порошка дорожку к дверям. Скомкал газеты, поджег их зажигалкой. Потом, когда они догорели и стали золой, аккуратно вытер руки бумажным носовым платком, который спрятал в карман куртки. Движения его были неторопливы и уверенны. Он знал, что у него пока еще есть в запасе время. Возле его ног под подоконником стояла спортивная сумка «Адидас»: самая обычная, модная, яркая. Из тех, что продаются в «Манеже». Она на днях и была куплена в «Манеже» специально для такого случая. Незнакомец легко поднял ее, расстегнул «молнию». Водрузил сумку на подоконник. Глянул на часы, достал мобильный телефон и набрал номер, который набирал очень часто.
Гудки. Потом они оборвались, и наступила напряженная тишина. Он тоже молчал. Он знал, что о нем знают, что его слышат. Это был условный знак – никаких переговоров вслух не допускалось. После всего случившегося телефон вполне могли прослушивать. На том конце, где тоже молчали, звучала музыка. Мелодия была знакома человеку в куртке. Это было как дальнее эхо… И его предстояло спугнуть.
Внезапно он дал отбой – он увидел, как к дверям центра гинекологии и материнства медленно подъехал выруливший с больничной стоянки серый внедорожник. Подъехал и остановился.
Человек в куртке быстро достал из сумки то, что он принес с собой. Это была винтовка с оптическим прицелом, уже собранная, готовая к работе. Он проверил ее. Потом достал глушитель. Здесь, на больничном дворе возле Новодевичьего монастыря, как и на Мичуринском проспекте, лишний шум мог только помешать.
* * *
Константин, заботливо поддерживая жену под руку, помог ей спуститься по скользким ступенькам. Жека, даже беременная, никак не желала расставаться с сапогами на высоченных шпильках. Он знал – она хоть этим хотела компенсировать свою отяжелевшую походку.
– Осторожнее, держись за меня, – сказал он, чувствуя себя на скользких ступеньках не слишком уверенно в своих дорогих ботинках на тонкой подошве.
Серый внедорожник стоял прямо перед ними. Охранник вышел, открыл дверь. Протянул руку – Жеке осталось преодолеть две последние крутые ступеньки. Внезапно она как-то странно судорожно дернула головой. Взмахнула руками. Константин, испугавшись, что она поскользнулась на своих проклятых шпильках и упадет, подхватил ее. Но тело жены как-то странно обмякло и стало тяжело оседать вниз. Он подумал, что ей дурно, что это обычный в ее состоянии обморок… нет, он ничего такого не успел подумать, он просто смертельно испугался… Хотел было крикнуть, позвать на помощь и…
Ему показалось, что он проглотил шершня – обжигающая, разящая острота его огненного жала, страх, ужас – это было последнее, что он запомнил. Пуля попала ему в рот, выбив передние зубы, и он захлебнулся собственной кровью, рухнув на ступеньки рядом с мертвой женой, которой пуля мгновением раньше пробила висок.
Ни первого, ни второго выстрела никто в больничном саду не услышал. Снежное безмолвие нарушили лишь отчаянные крики о помощи.
Глава 34
НИАГАРА
– Да как же он сумел уйти?!
Этот вопрос Катя слышала уже в который раз – на работе, и тут, у себя дома. Что она могла ответить? Это был такой удар! Когда она узнала о новом убийстве – двойном, по сути, тройном, потому что вместе с Константином Абакановым погибла и его жена, ожидавшая ребенка, она растерялась, испугалась, ужаснулась. Первая мысль после шока была о Нине – ее немедленно надо выводить из операции, убирать из этого дома.
Нина позвонила сама, ночью. Покидать свой пост она не собиралась. Хотя бросить все и уехать ей предложила не только Катя, но и Драгоценный – Вадим Кравченко. Разбуженный ночным звонком, он буквально отнял у Кати трубку:
– Нинуша, послушай меня, я дам тебе совет: ситуация, видимо, такая, что надо оттуда бежать без оглядки. Хочешь, мы с Катей приедем за тобой прямо сейчас?
– Вадик, нет, что ты, я не могу.
– Забирай пацана и уходи. Ну, хочешь, я сам позвоню этому твоему Марку, скажу, чтобы он сейчас же ехал с нами за своим сыном и тобой?
– Нет, я должна остаться. Будет только хуже. Дай мне, пожалуйста, Катю. – Голос Нины был тих, но тверд. В трубке что-то шумело, лилось, словно разговор проходил на берегу быстрой реки.
– Я говорю из ванной, воду включила, – зашептала она, когда Катя схватила трубку. – У нас тут – словами этого не передашь. Из тех, кто еще жив, никто не спит. Катя, что же это… как же это могло случиться – ведь их убили прямо на территории больницы!
– О том, что Константин с женой собираются в центр акушерства и гинекологии на Пироговку, домашние знали?
– Конечно, всем это было отлично известно. И я тоже с Левой хотела ехать, ты же знаешь. Марк должен был позвонить и…
– Он сейчас у вас?
– Нет. Ирина настаивала, чтобы его вызвали. Но Ираклий…
– Что Ираклий?
– Он сказал, чтобы она не совалась, когда ее не спрашивают. Они кричали друг на друга. Катя… это страшно в такой момент. Но их можно понять, они все в ужасном состоянии. Они смертельно напуганы.
– Все напуганы или кто-то только делает вид?
Нина не ответила. Катя слышала шум воды. Ниагара…
– Так как же он смог уйти – этот ваш киллер, стрелок? – спросил Кравченко, после того как разговор закончился.
Катя сидела на постели. Она сама всего несколько часов назад так же настойчиво и отчаянно допрашивала об этом же самом тех, кто входил в оперативную группу, работающую по делу Абакановых.
– Он ушел, Вадик, – ответила она.
– Его что, ждала возле больницы машина или он по-простому, на своих двоих оттуда убрался в общей суматохе? Там же снегу полно в парке-то, следов небось до фига. Собаку-то ваши хотя бы применяли, чтобы пути отхода установить?
– Туда Москва выехала, наши только потом. – Катя отбивалась, он словно обвинял ее в произошедшем (разговор происходил при свете ночника в третьем часу ночи). – Конечно, собаку пустили, только все без толку. Наши мне сказали, что место, откуда он стрелял, – корпус, закрытый на ремонт, – подоконник на втором этаже, пол в коридоре и в бывшей операционной был густо обсыпан красным перцем. Поэтому собака след не взяла. И в сугробах, в снегу он не наследил. После выстрелов, когда началась неразбериха, тихо вылез через то самое окно, через которое и забрался внутрь корпуса, и пошел по расчищенной тропинке к воротам. На территорию больницы как раз начали пускать посетителей к больным, так что народу шло много. Он просто смешался с толпой.
– Просто… Это что, тебе умник твой из розыска всю эту лапшу на уши повесил? – зло спросил Кравченко. – А где он сам-то был, когда этого парня и его жену беременную там убивали?
Так Драгоценный мог говорить только об одном-единственном человеке, которого никогда, ни при каких обстоятельствах принципиально не называет по имени.
– Его в Волгограде ранили. Он… – Катя всхлипнула. – Зачем ты так жесток, Вадик? Ты же ничего про Колосова не знаешь!
– А, понятно. Он все знает, а я ни хрена. Он умный, а я дурак, значит. Так что ж ты, мой зайчик, дураку все время на умника жалуешься?
– Я не жалуюсь, я… прошу совета, помощи у тебя. Ты мой муж.
– Ну, мерси, что хоть это ты еще не позабыла.
Катя молчала.
Ей вспомнилось, как она сама всего несколько часов назад буквально кричала на Колосова: «Как же вы снова все прошляпили? Как позволили ему так безнаказанно уйти?» Какое у него было лицо…
– Чего его, умника, в Волгоград в разгар таких событий вдруг понесло? – буркнул Драгоценный.
Катя закрыла глаза. Или ругаться, или обсуждать ситуацию, советоваться… Ей хотелось вскочить, схватить Вадима за ухо, как нашкодившего мальчишку: «Не смей со мной так разговаривать, не смей. Слышишь?» Но она только вздохнула глубоко-глубоко, усмиряя свой гнев. Или ругаться, или обсуждать, спорить…. Что важнее? В спорах рождается истина.
– Он ездил разбираться с одной версией, – тихо ответила она, – которую нам так некстати и не вовремя навязали…
Кравченко хмуро слушал.
– Ведь вы, по сути, работаете с внедренным агентом. То есть, с профессиональной точки зрения, почти в тепличных условиях, – сказал он. – Что же так бездарно-то Нинкины возможности используете, а?
– Ты мне это говоришь?
– А кому же еще? Она у тебя на связи. Ты за этот участок отвечаешь. А вы с ней как дефективные «точка – тире» по мобиле друг другу шлете.
– Она не может мне оттуда звонить, это рискованно, поэтому мы шлем SMS-сообщения.
– Ну да, про портрет генерала Абаканова: ах, какой он был интересный мужчина, – хмыкнул Кравченко. – Что, я не знаю, что ли, вас? Совсем дурачок?
– Мы с Ниной делаем все, что можем, – обиделась Катя. Странно, обличать Колосова Вадим вдруг резко перестал после того, как она поведала ему волгоградскую эпопею с раскрытием убийства семьи Мужайло и задержанием Юргина и Рощук. Объектом несправедливых нападок стала она – Катя. Или все же нападки эти в чем-то справедливы?
– Значит, версия мстителя отпала категорически? – спросил Вадим.
– Вадик, я всегда считала ее искусственной, неправдоподобной. Это только Ануфриев и его начальство могли такое выдумать!
– Насколько я понял из твоего лепета, в эту версию верят сами Абакановы?
– Да, но…
– На кону стоят горно-обогатительный комбинат, миллионный капитал, квартиры, земельный участок в несколько гектаров в правительственной зоне, где сотка стоит под девяносто тысяч «зеленых», а вы это игнорируете?
– Да я сто раз Никите твердила про корыстный мотив, про раздел наследства! – малодушно воскликнула Катя. – Он же у нас как Фома неверующий, ему кажется, что в простоте правды нет. Что чем сложнее, тем ближе к истине!
– А кто тебе сказал, что правда именно в простоте? – хмыкнул Кравченко. – А где же место хитрости, интриге? Ладно. К счастью, этих ваших Абакановых в живых осталось совсем немного. Ты их видела. Кого ты – лично ты – подозреваешь? Кто мог нанять стрелка для устранения родственничков-сонаследничков?
– Мне еще вчера казалось… Вадик, это сложно сказать. Я их видела дважды, и каждый раз в их доме творилось бог знает что. Теоретически убийства могли заказать трое: Константин, Ираклий и Павел. Честно говоря, я, да и Никита тоже, больше остальных подозревала именно Константина.
– Потому что он самый деловой, что ли?
– Ну конечно. Видишь, как опасны стереотипы в таких делах. А теперь его застрелили, и… их осталось всего двое. Ираклий – прямой наследник, Павел, двоюродный брат, – косвенный, но если все Абакановы умрут, все достанется ему.
– А приятель Нины – Марк Гольдер? Ты его не считаешь?
– Вадик, сам он ничего не получит, наследником является его маленький сын.
– Он что, полным идиотом стал или есть какая-то надежда на выздоровление?
– Вадик, нельзя так о ребенке.
– Я выбираю самые точные выражения, Катя. Сейчас не до глупых сантиментов.
– Он очень болен. Он не в себе.
– Понятно. – Кравченко кивнул. – А девиц вы исключили полностью?