Закон джунглей
Пять или шесть часов проспал Петька — он не знал, потому что спал как убитый. Разбудил его уже проснувшийся начальник штаба.
Было еще темно. От костра по-прежнему долетал говорок.
— Спички высохли?
Петька показал в темноте на стены.
— Увидят!..
Но Никита уже прошарил бревна.
— Тут как в погребе!..
Петька зажег спичку. Солома в углу избушки была разрыта. Никита ткнул пальцем в землю.
— Роем!..
И спичек больше не зажигали. Слышали только дыхание друг друга, орудуя — один штыком, другой руками.
Идея была правильной. Через двадцать минут под стеной избушки уже пролезала рука, но чтобы расширить подкоп, пришлось поработать еще с полчаса.
Первым выглянул наружу Никита. Петька сзади подтолкнул его: «Давай!..» Но Никита влез обратно. Велел зажечь спичку д куском случайно оказавшейся под руками извести вывел на стене приветствие джунглей:
МЫ ОДНОЙ КРОВИ — ты и я
Потом они вылезли наружу и соломой прикрыли за собой лаз. Последнее, что слышали они от костра, — это неторопливый говорок Тихоновича:
— Так вот эт-та Ефросинья-то…
И уже не могли слышать, как утром, войдя в пустую избушку, Тихонович долго недоуменно читал надпись на стене, а потом советовался с Акимычем возле костра:
— Али племяш какой?.. Ишь ты! Моя кровь — эт верно… Вот эт-та, как с Ефросиньей-то…
Опыт приходит не сразу
Первый день путешествия кончился неудачей, новый день начался с неудач.
Свою лодку они хорошо упрятали от людей, но позабыли, что иногда в тайге опаснее — звери. Возле их мешков с провизией ночь напролет пировали мыши.
Хлеба, после того как его обрезали и выкинули изъеденные куски, стало в три раза меньше, сала — в два, мясо пришлось вовсе выкинуть, а сметана вытекла из прогрызенного туеска, даже вареные яйца прожорливые зверьки не обошли своим вниманием.
— Надо экономить, — заключил начальник штаба, когда итоги были подведены, а дырки на мешках завязаны, и с запоздалой предусмотрительностью подвесил мешки на ближайшем суку.
По дороге к реке думали расправиться в первую очередь именно со сметаной… Петька взял удочку.
Во всех неудачах был косвенным образом виноват он, следовало искупить свою вину.
Откопал рядом с озерцом червя. Насадил его, поплевал и с надеждой осторожно забросил поплавок прямо на середину озерца. Усаживаясь на коряге, поклялся про себя, что не уйдет без добычи.
Клятва была рискованной, но примерно через полчаса томительного ожидания поплавок дрогнул. Дрогнул и замер опять. Петька напрягся до того, что начало мутиться в глазах. И тут поплавок исчез. Исчез так неожиданно, что Петька дернул удочку обеими руками: дернул непростительно для опытного рыбака — на себя и вверх. Шлепнулся на спину с коряги, а карась прилетел уже откуда-то сверху и шлепнулся на него. Петька успел увидеть только праздничный желтоватый блеск на солнце. То был не карась, а целый поросенок граммов на четыреста весом. И Петька с восторгом потер ушибленную карасем губу. Кинулся за новыми червями.
Дальше началось невообразимое. Будто Петька поймал хозяина озерца: караси так и полезли на крючок — только выдергивай, даже червя менять не надо…
Начальник штаба тоже не дремал тем временем.
На берегу весело потрескивал костер, обдавая легким дымком подернутую пеплом воду в котелке, а Никита чистил маслята.
Никогда раньше и никогда потом не доводилось путешественникам есть такого супа — душистого, ароматного: немного картошки, немного луку, много дыму и караси с грибами.
Никита оказался опытным поваром и даже заправил суп жаренным в баночке из-под крючков салом.
И ели на этот раз по-особому. Вчера ели торопливо, глотали не жуя. А на этот раз медленно, по очереди черпали ложками из котелка, подставляя кусочек хлеба и стараясь не пролить ни капли драгоценного варева, подносили ложки ко рту…
Трех карасей — самого большого и двух поменьше, — завернув в листья и обложив горячей золой, Никита изжарил про запас.
Два мешка тащить не имело смысла. Взяли один. Взяли сетку от комаров, штык, удочки и фонарь — взяли только самое необходимое…
Надрали сухой бересты для растопки, немножко сухого мха.
Тайны не лежат на поверхности. К тайнам нужно пробираться настойчиво, обдуманно, предполагая в два раза больше трудностей, чем их окажется впереди, а не наоборот.
Они выросли в тайге. Они давно знали ее законы, но только теперь прочувствовали суровость этих законов.
О чем каркали вороны
До отметки «1500» решили не перемерять. И без того им предстояло отмерить еще тысячу шестьсот пятьдесят метров до трех тысяч ста пятидесяти, чтобы покорить эти прабабушкины сажени…
На две тысячи шестисотом метре неожиданно вышли на опушку. Русло Мусейки взбегало дальше, как бы вверх по склону. По левому берегу ее, если смотреть в сторону Туры, тянулся лес, а по правому лежало широкое — в несколько километров — пшеничное поле. Дальше виднелись роща и деревня за ней.
Друзья в растерянности остановились. Потом, забыв про усталость, побежали вверх по руслу. Считать метры толку не было. Следовало искать какую-то естественную примету…
И оба остановились, не пробежав двухсот шагов.
Скалистый уступ в русле мог быть единственно приметным ориентиром на всем ближайшем участке.
— Водопад?.. — шепотом спросил Петька.
— Порог, — уточнил Никита.
Лица обоих были красными от напряжения, и пот, разъедая кожу, градом катился по всему телу.
Разом повернулись налево и замерли, не смея шагнуть в пшеницу.
Петька бросил на землю удочки, потом мешок, потом телогрейку, снял ботинки и скоро уже закачался на верхушке осины, что росла по другую сторону пересохшей Мусейки.
Никита терпеливо ждал.
Петька долго, пристально вглядывался во что-то неведомое за полосой пшеничного поля. Наконец кивнул:
— Вижу!
— Что видишь? — дважды спросил Никита, пока Петька спускался на землю.
Уже одеваясь, Петька ответил:
— Поле. Непаханое. Понимаешь?! Ну — мысок такой, вроде языка…
Мысок порос крапивой и репейником да васильками по обочине.
С упавшим настроением, по пояс в бурьяне, сами не зная зачем, стали пробираться к концу заросшего сорняками участка.
Не мог же колхоз оставить этот мысок как специальный ориентир для них?
Никита споткнулся обо что-то. На секунду скрылся в крапиве. Выпрямился с обломком кирпича в руке.
— Есть здесь четыреста саженей? — спросил он, глядя на лес по ту сторону высохшего русла.
— Есть! — на всякий случай заверил Петька. Но чтобы доказать это самому себе, ринулся было напролом через бурьян с намерением проутюжить мысок во всех направлениях, но, поскольку удочка помешала ему сбалансировать, тут же растянулся во весь рост в крапиве. (Каждая удача давалась ему сегодня в падении!)
Не обращая внимания на ожоги, Петька вскочил и сантиметров на пятьдесят вырос при этом над Никитой.
— Нашел! Или как там кричат? Ну, эти — древние?
— Эврика, — подсказал Никита.
— Вот-вот! Эврика, понял? Жернова! Тут ветряк был, понял?! — Никита понял. Оглянулся.
Двух совпадений не могло быть. Чтобы порог в русле через тысячу пятьсот саженей от Туры и ветряная мельница в четырехстах саженях от порога…
Лишь триста саженей отделяли их от заветной цели… Шаги эти вели назад, в лес. Но близость жилья, в нескольких километрах за рощей, как-то уменьшала веру в успех…
— Давай компас… — негромко проговорил Никита. Пусть уж лучше существуют неразгаданные тайны, чем — никаких. Теперь, когда столько сделано уже, боязно было убедиться, что тайны вовсе не существует.
— Надо параллельно реке, — сказал Никита.
— Знаю… — сердито огрызнулся Петька, сосредоточенно выравнивая стрелку компаса. Сначала он пытался успокоить стрелку прямо на руке, но Петькино волнение сказывалось на магнитном притяжении земли. В сердцах раздвинув бурьян, Петька положил компас на жернов и наконец, объявил:
— Пятьдесят четыре с половиной градуса… от севера. — И тут же придумал, как им двигаться, чтобы не уклоняться в сторону. — Жми вон к тому подсолнуху! — показал он на детище случайно занесенного в поле семечка, метрах в шестидесяти от себя. — Так!.. Стать чуть правее!.. Левее чуть! Стоп!.. — командовал он, глядя то на Никиту, то на компас у себя под ногами.
Промерил шаги от жернова, сдвинул Никиту с места, компас установил точно там, где только что находились Никитины каблуки, опять прицелился.
— Пятьдесят четыре с половиной градуса… Береза!
Вон, видишь, кособокая такая, вроде Настюшки, помнишь, к Евсеичу приезжала…
— Помню, — сказал Никита, проверяя Петькин пришел.
Путешественники ошиблись. Деревня скоро осталась где-то в стороне. Им пришлось опять углубиться в такую глушь, что жилье, если не знать о его существовании, могло бы показаться далеким-далеким, где-нибудь за тридевять земель, за семью реками, за семью холмами, за семью морями…
Направление в пятьдесят четыре с половиной градуса на северо-восток привело их в глубокую балку, густо поросшую разнолесьем на склонах, а по дну — сырую, сумеречную, с запахом прели, с гнилой листвой и валежником под ногами.
Петька сделал пятьсот семидесятый шаг.
Где-то над головами у них кружили два ворона и, противно каркая, оглушали своим хриплым криком застоялую тишину тайги. Петька запустил в пространство еловой шишкой.
— На нашу голову каркают… — предсказал он.
И пятьсот девяностый шаг стал шагом в невезение.
Балка неожиданно круто ушла влево. Никита, выдерживая направление, вскарабкался вверх по склону и остановился.
Петька тоже вскарабкался и тоже остановился.
Вкопанный в землю почти у самого спуска в балку стоял камень с надписью:
«Здесь покоится прах рабы божьей Ольги Ухтомской. 1901–1919».
Надпись Никита прочитал автоматически.
Взгляды обоих утонули в глубокой яме, которая начиналась сразу за камнем. Яма давно поросла мхом. А дно ее покрывала слежавшаяся, прелая хвоя. Эта яма, несомненно, и была той целью, к которой они стремились… Петька сбежал на дно, со злостью пнул какую-то гнилушку, — это все, что неизвестный соперник оставил Им от былых сокровищ.
«Здесь покоится прах рабы божьей…»
Никита в яму не спустился.
Петька задрал голову в поисках злосчастных воронов. Но вороны притихли, будто испугались того, что натворили.
— Все? — спросил Петька.
— С одной стороны, мы нашли эту яму, а с другой стороны — где же клад? — спросил Никита.
Гипотеза вторая
Обшарили метров на двести вокруг каждый куст, каждое дерево, каждый муравейник, но ничего примечательного больше не обнаружили.
По прямой, перпендикулярной Мусейке, прошли далеко к руслу, но тайга скрыла от них свои сокровища. С удивлением обнаружили теперь, что цифры первого чертежа, внешне соответствующие второму, на самом деле не совпадали по конечным своим точкам, так как вблизи тысячи двухсот саженей от устья Мусейка круто поворачивала…
И вот как разнились эти конечные точки двух чертежей:
Либо там, в землянке, кто-то забыл о повороте Мусейки, либо путешественники чего-то еще не знали…
Они возвратились к яме, уже не сомневаясь, что эта яма и есть целевая точка их путешествия.
Кто-то давным-давно уже копал здесь. Если тайна существовала, у тайны имелся теперь хозяин.
По-прежнему загадочными оставались только три цифры: 6, 160 и 283.
Яма была глубиной всего около трех метров. Петька ринулся было копать глубже. Но всегда трезвый в суждениях начальник штаба верно рассудил, что шести метров глубины быть не может. Кругом болото, и любую яму глубже трех-четырех метров будут заливать грунтовые воды…
Уселись рядышком возле камня.
— Молодая… — кивнул Петька на цифры «1901–1919». — Что делать, раб божий?
Раб божий долго сосредоточенно думал, уставившись в неприметную точку на замшелом противоположном склоне ямы.
Потом глубокомысленно решил:
— Что-то надо делать…
Раскопал эту могилу кто-нибудь из жителей деревни, и уж во всяком случае в деревне должны были знать, кто раскопал ее, что нашел. Если нашел, конечно…
Таким образом, окончательную разгадку тайны следовало искать в поселке.
Друзья недолго предавались разочарованию. Привезут они с собой мешки золота или не привезут — славу путешественников они обеспечили себе.
Никита достал тетрадь и записал результаты поиска. Даже камень срисовал…
Петька выдернул с корнем пушистый кустик мха — надо хоть гербарий собрать… И незаметно от Никиты вздохнул про себя.
Заходить прямо в деревню не решились. Кое-какой опыт встречи с людьми у них уже был. Двинулись опушкой из леса в обход деревни и скоро наткнулись на поляну с ульями. Парень-пасечник без маски что-то прилаживал в одном из них.
Первые сведения о Прокопке
— Здравствуйте, — бодро сказал Петька, останавливаясь в двух шагах за спиной пасечника.
— Здорово, богатыри! — весело отозвался тот. Петька кашлянул.
— Далеко путь держите? — вытирая руки цветным платком, спросил пасечник.
— Да так… — неуверенно ответил Петька.
— Как так? — уточнил веселый пасечник. — Не нашенские, вижу?
Озорные искорки в глазах парня, морская тельняшка на широкой груди и добродушный голос не вызывали подозрений.
Никита решился еще раз признаться:
— Путешествуем мы…
— Путешествуете? — уважительно переспросил пасечник. — Это, брат, дело! Марш-бросок на пятьдесят километров — так? Укрой, тайга, укрой, глухая!.. Хлеб да соль, выходит! — И он показал в сторону шалаша на краю поляны.
Друзья прошагали через поляну, оглядываясь на всякий случай. Доверие доверием, а осторожность не мешает…
Но пасечник в тельняшке проковылял следом. Проковылял как-то неумело, широко расставляя ноги.
— Скидывайте фуфайки! Эк вы в такую жарынь! Бросай якорь! Располагайся, — приказал он.
Никита решительно стащил телогрейку, бросил на траву и не сел, а упал на нее. Петька тоже не заставил себя уговаривать.
— Голодные небось?
— Не… — сказал Петька. — У нас есть… — И развязал мешок.
Пасечник заглянул в него.
— Ха! Такого добра у меня, корешки, хоть отбавляй! Раз пригласил на хлеб на соль — свое спрячьте! — Он исчез в шалаше.
Через секунду около друзей появилась большущая миска творогу со сметаной, целый каравай хлеба и запотевший чайник со студеной водой.
— Медку, кореши, нема! За медок надо председателю руки-ноги обломать. А через год — медок будет! Приходите тогда. Ложки есть?
— Есть, — быстро подтвердил Петька.
— Это дело! Были б ложки — борщ найдется! — И, неловко усаживаясь, опять спросил: — Откуда ж вы? А?
Петька признался:
— С Белой Глины… На лодке мы.
— Фью-ить! — присвистнул пасечник. — Это вы правильные ребята! — г И строго уточнил: — Не сбежали, нет?
— Нет! — заверил Петька. — Мы для школы. Собираем, записываем разное…
— Ну, это надо! — согласился пасечник. — Ешьте! Скрипнул протезами и, перехватывая любопытный взгляд Петьки, объяснил:
— Это меня, братцы, у самой уже Германии… Растреклят ее. Теперь вот еще не приноровлюсь никак…
Беседа мало-помалу завязалась, и пасечник Саша припомнил, как воевал: сначала на кораблях, потом в пехоте.
Одна тельняшка от моря и осталась.
— Любите наши места? — неожиданно сердито спросил он.
Друзья подтвердили: да, очень…
— Ну, то-то… — опять смягчился пасечник. — Я вот всякое повидал… И смерть, и все… Оно уж насмотришься до злобы, что и умереть не страшно… А это вот страшно: чтобы умереть, а не увидеть напоследок, где родился, где вырос…
Пасечник помолчал немного.
— Оно вроде завоевал право жить где проще: хоть направо, хоть налево плыви — за любым ветром… А я шел раз в штыковую, поклялся: буду жив — на четвереньках приползу в эти края… То-то, путешественники! Здесь, братцы, красота, как нигде! Верно говорю?