— С одной стороны, ты, конечно, свалил эту елку на именинника, а с другой стороны — ты же и первым спасал его, — подытожил свои раздумья Никита.
Приговор
Пока плыли через Туру — молчали. Все и так было ясно.
Потом, когда развернулись по течению, Петька сказал:
— Будем судить.
Никита греб и ничего не ответил.
Лодка неслась быстро и плавно, будто приседая при каждом гребке.
Мутная вода, тихонько журча, струилась, по бортам, потом скручивалась в тугие, частые воронки и уплывала назад. Ошалелые стрижи секли воздух во всех направлениях и то припадали к самой воде, то взмывали высоко-высоко и словно бы растворялись на солнце.
— К дождю… — сказал Никита.
Когда показались Марковы горы, он опустил весла в воду, притормаживая немного, и скоро лодка зашуршала в камышах старой, заболоченной поймы…
Тут они ее и прятали всегда. Место было надежное, проверенное.
Друг за другом вскарабкались по глинистому склону на берег. И хотя оба очень спешили на этот раз, ни тот ни другой не подумали изменять своему обычному правилу.
Дело в том, что до землянки, если шагать прямиком, всего километра полтора. Но если ходить в открытую, кто-нибудь обязательно подглядит. К землянке добирались окольным путем: километра два крюк — до болота, а через болота, в камышах, где ползком, где пригнувшись, — подкрадывались к землянке почти вплотную…
У кромки болота присели, по обыкновению, огляделись…
Ни души. Теперь от дерева к дереву по мху — дальше. Мох — он, если не водянистый, любые следы скроs ет. Чуть прогнется только, а шагнул ты дальше — он опять выровнялся.
Вход в землянку был замаскирован — лучше не придумаешь. Где кедрач, например, или сосна, там лес голый будто, одни палки. А здесь ель, пихта, береза, осина — сплошной бурелом.
Впереди Петька, за ним Никита юркнули под огромную пихту. Лапы ее свисали почти до земли, так что двигаться надо было на четвереньках. Вместе чуть сдвинули в сторону будто случайно образовавшуюся кучу валежника, и под нею в земле открылся неширокий, подосевший от времени лаз.
Никита привычно скользнул вниз. Петуса нащупал ногами ступеньку и, прежде чем спуститься дальше, подвинул над головой на прежнее место кучу валежника, так что теперь снаружи их можно было разыскать разве только с собакой.
Никита нащупал в темноте на ящике спички, легонько чиркнул, и спустя несколько мгновений под треснутым стеклом засиял огонь фонаря «молния».
Неприметная сверху землянка была изнутри отделана прочными бревнами и даже прошпаклевана мхом. Только задний простенок был почему-то земляным, и, оползая постепенно, глинистая почва грозила со временем заполнить всю землянку. Но это могло быть еще когда-то…
На стенах землянки висели три лука. На специальной полке — стрелы с железными из твердого листа наконечниками, в углу стоял подремонтированный Никитой стол, а в двух ящиках напротив легко было найти все, что только может понадобиться в тайге двум-трем самостоятельным людям: огарки свечей, банки с рыболовными крючками, шпагат, два ножа, сетка от комаров, напильник, плоскогубцы, гвозди, сыромятный ремень, тугая противогазная резина, коробка пороху для будущего ружья, которую Петька выменял в Курдюковке за негоревший фонарик, две запасные уключины, цепь, эбонитовое стекло, котелок, наконечник остроги, ложки, наконец, штык, ржавая бляха и два отсыревших патрона, которые Петька нашел здесь же, в землянке. А всякую остальную мелочь просто не перечислишь.
Петька раскрыл толстую клеенчатую тетрадь — устав, вахтенный журнал и дневник, на первой странице которого было записано, что хранить до конца тайну отряда — это первое обязательное условие для его членов, мгновенно являться на сборный пункт по зову командира отряда — второе условие, по тревоге, объявленной любым членом отряда, являться тоже — это третье, нигде, ни нри каких обстоятельствах не покидать товарищей — это четвертое… и т. д. Давно ли Мишка добровольно клялся по всем этим пунктам, а потом еще ставил свою барахляную фамилию внизу?!
— Пиши, — сказал Петька.
Никита послюнявил карандаш: валяй, мол, диктуй.
— Значит… — Петька засунул руки в карманы и, злой, решительный, выпрямился над фонарем. Тень его, изломившись, протянулась от стола через стену до самой середины потолка. Петька откашлялся, шевельнул губами в поисках нужного слова. — Пиши: выгнать ханурика из отряда! Точка.
— Погоди, — сказал Никита. — Тут надо по правилам: год, число, месяц, слушали, постановили — как в правлении.
Через двадцать минут мучительного редактирования, согласно всем канцелярским требованиям, приговор был составлен и скреплен в одном углу страницы подписью командира, в другом — начальника штаба.
О надежности оружия
— Поспеем? — спросил Никита.
Петька извлек из ящика тяжелую березовую палку и нож. Надо было делать себе новую шпагу. Старую свою, много раз испытанную, он загубил недавно.
По традиции, секунданты обязаны были сражаться наравне с главными противниками, поэтому Никита тоже достал свою шпагу: надо проверить, мало ли что. Раза два ткнул ею в мох между бревнами, потом не очень сильно ударил по ящику ребром, плашмя, снова ребром… Шпага у него была не хуже Петькиной старой: с «усиками», с лотком «для крови», отполированная куском стекла почти до блеска, со следами былых дуэлей — в зазубринах.
— Не струсит рыжий?.. — полюбопытствовал Никита, присаживаясь на ящик, чтобы отдохнуть после тренировки.
— Струсит на шпагах — так выпорю… — хладнокровно пообещал Петька, разглядывая свое не очедь красивое оружие. — Надо бы отшлифовать — время поджимает…
По существу, это была не шпага, а меч.
Дуэли вошли в моду около года назад. И примерно с месяц рубились на дранках с эмтээсовской пилорамы. Но дранка есть дранка: у одного длинная, у другого короткая. Только сойдутся — глядишь, одна сломалась. Перекур. Безоружного не бьют. Надо менять шпагу. А Никита раз вышел с березовой наподобие меча — штук тридцать дранок переломал. С тех пор начали мастерить оружие каждый для себя, чтобы главное при зтом было — крепость.
Мало-помалу обговорили новые правила.
Если раньше было так: выйдут один на один — стоп, шпага сломалась. Дадут новую — опять стоп. Дранка ж такое оружие — как подставишь ее. Теперь установили: хватит. Сломалась шпага — если трус, поднимай руки, а выдержка есть — получай прямой, с выпадом в грудь.
Наконец, чтобы все делалось по-мужски, ограничили длину шпаг. Она должна равняться длине правой руки от сгиба ладони плюс ширина плеч. Благодаря этим нововведениям шпага, сохранив свое прежнее название, постепенно видоизменилась в не очень красивый, но зато прочный, массивный и удобный меч.
Сумасшедший
Сначала шпага, за ней Петька исчезли вверху. Никита еще раз проверил, все ли в порядке, загасил фонарь и со шпагой в зубах полез на выход.
— Ну… («Граф, вас ждут великие дела», — хотел он сказать для бодрости), но в это время Петька больно ударил его сверху йогой по голове.
Никита, проглотив невольное ругательство, выглянул на поверхность.
Потом змеем выскользнул наружу.
Оба затаили дыхание.
Буквально шагах в десяти от их — убежища слышался говор. Случайный ветерок шелохнул ветки шиповника, и в лицо пахнуло запахом костра.
Говор стих.
«Быстро!» — одними губами приказал Петька, и, ползая на животах, они в несколько секунд заложили хворостом выход из-под земли.
Никита ткнул пальцем в гнилушку и сделал движение рукой, означающее: «Хорошо, я надумал брать валежник с болота — мало ли кому понадобится на костер!..»
Петька мотнул головой: «Ползем!» — и, придерживая левой рукой свою шпагу, двинулся первым. Работая локтями, Никита догнал его. Дальше поползли рядышком, сантиметр за сантиметром приближаясь к невидимым собеседникам.
Едва приметный костер тлел на крошечном, в несколько метров пятачке между деревьями. Прокопченный до сини котелок слегка покачивался на двух сведенных к центру рогатулинах.
Лицом к Никите и Петьке у костра сидел незнакомый лет пятидесяти мужик с густой черной бородой, в кепке, надвинутой глубоко на лоб, в теплой телогрейке и охотничьих сапогах. Рядом, у его ног, валялось ружье.
А спиною к друзьям сидел на обрубке осины маленький взлохмаченный старик, голова которого казалась огромной от беспорядочно разросшихся седых косм, так что нельзя было разобрать, где кончается шевелюра, где начинаются борода, усы.
Глаза Петьки заблестели. Готовый позабавиться, он даже приподнялся. Но всегда уравновешенный Никита (которым на этот раз руководило, с одной стороны, благоразумие, а с другой стороны — возможность отомстить за удар по темени) больно ткнул Петьку локтем в бок. И, неслышно огрызнувшись, Петька остался лежать.
Взлохмаченный старик был сумасшедшим. Звали его Проней. Кто первым узнал, что зовут его именно так, — не важно. Дня три назад он явился в деревню по одной из таежных дорог, сутулый, седой, пропыленный (тайга нет-нет да и выкидывала что-нибудь такое, особенно в эти, послевоенные годы), и не успел он пройти десяти дворов, как мальчишки уже пристроились за ним: «Проня! Проня!..» Он быстро кивал направо, налево, счастливо улыбался до ушей, встряхивал косматой гривой и, часто притопывая ногами, смешно подпрыгивал на одном месте.
«Здравствуй, Проня!» — кричал кто-нибудь из мальчишек. И радостный Проня оборачивался на голос: «Здрасти! Здрасти!..»
Сердитые хозяйки разгоняли мальчишек, звали Проню во двор, давали хлеб, картошку, соль и, жалостливо кивая головами, кормили пшенным супом.
«Издалёку, отец?»
«Далеко, милая, далеко! От бога ж мы! — счастливо улыбаясь, быстро, но внятно говорил Проня. — Отколь же быть? Земля, чай, от бога? Мы тоже! Каменья, каменья — землица-то! Благода-ать! — Он вдруг пугался на мгновение, торопливо дцарил невидящими глазами по земле хватал первый попавшийся булыжник, ласково гладил его и, опять счастливый, повторял: — Благода-ать!..»
Где он расставался со своими булыжниками, никто не видел, но отыскивал он их везде — по дороге, у реки…
Чернобородый поднял голову и поглядел на сумасшедшего старика. Густые черные брови скрывали выражение узко прищуренных глаз.
— Ну, и что же дальше?..
Старик выпрямился, взмахнул стиснутыми кулаками.
— Проклятый камень! Я видел его!
— Что толку, дурак… — сказал чернобородый, ковырнув палкой угли, так что над костром взметнулось облачко золы.
— Тридцать лет! Но я видел эту речку! Я видел камень!
— Что проку, говорю?.. — как о чем-то надоевшем, опять повторил чернобородый.
Старик даже задергался на своем чурбаке.
— Этот камень провалился! Но я найду его, ты увидишь. А не найду — обшарю каждый ручей. Сегодня убедишься! Делалось прочно. Глухомань. Зало, прихожая! Подземные хоромы! Милостисдарь!.. — передразнил кого-то старик.
— А что ж он, идиот-то этот, верующим был, что на библию понадеялся? А? — усмехнувшись, спросил чернобородый, медленно разминая выхваченную из костра картофелину.
Приятели не дышали. Им нравилось, с какой серьезностью чернобородый разыгрывал старика.
— О, где этот камень… — повторил сумасшедший. — Тут береза была… — Проня оглянулся. — Благода-ать!
Чернобородый бросил обгоревшую кожуру назад, в огонь, вытер пальцы о телогрейку, достал из кармана кисет.
— А ты, случаем, не чокнулся тогда от радости? — неожиданно спросил он.
Но ответа Петьке с Никитой не довелось услышать, так как в этот момент под локтем Никиты сухо треснула хворостина. Чернобородый разом вскочил на ноги, шагнул в сторону затаившихся друзей и внимательно вгляделся в кусты.
— Кто здесь? — спросил он голосом, от которого приятели поежились.
А чернобородый опять возвратился к костру.
«Жмем!» — шепнул Петька. И сначала медленно, осторожно, потом быстрей они отползли на несколько шагов прочь от костра. Потом от дерева к дереву, бегом — в камыши. Наконец во всю прыть — через болото, к реке.
Дуэль
Чего уж не было на белоглинских дуэлях, так это примирения. Подобная разновидность мушкетерской трусости была чужда белоглинцам. Не та эпоха. Да и народ, видать, покрепче стал. Потому даже Колька тетки Татьянин предпочитал смерть в бою примирению без боя, то есть чтобы пожать протянутую руку — это ни в какую. Хорошо, правда, что никто еще и не протягивал ее ни разу.
Когда Петька и Никита подошли к месту дуэли, Мишка и Владька уже поджидали их. Но противники не стали упрекать друг друга. Холодно переглянулись, холодно сошлись в центре поляны, чтобы измерить шпаги. Каждый по очереди упирал свою шпагу острием в правую ладонь и прикладывал рукояткой к плечу. У всех, за исключением Мишки, была норма. Мишка сантиметра на два перебрал в длине, но Петька умолчал про это, только сверкнул глазами сначала на Мишку, потом на Никиту: «Видел?» Никита глазами ответил: «Ерунда».
Снова разошлись. Командовать поручили Мишке. Он скомандовал:
— Три… Четыре.
Поединки должны были начинаться одновременно, но не успели Петька со своим противником сделать по шагу навстречу друг другу, как Никита вихрем налетел на Мишку, одним ударом из-за плеча выбил у него шпагу, вторым двинул ему между ребер, и на этом единоборство секундантов закончилось.
Мишка подобрал свое оружие, зачем-то скребанул в затылке и сел на бугорок, рядом с Никитой, чтобы лучше видеть дальнейшие события.
Вообще-то Мишка умел драться, но, может, раскаивался, что его засекли с двумя-тремя сантиметрами, может, не хотел вовсе уж портить отношения со своими вчерашними друзьями или еще что — кто его знает. Раз есть победители, должны быть и побежденные. У каждого своя гордость. Колька тетки Татьянин, к примеру, еще считать как следует не научился, а уже был сорок два раза убит на дуэлях. Это тоже не всякому дано.
Короче говоря, секунданты приготовились наблюдать, основные противники начали сходиться. Владька — как достойный потомок каких-нибудь там графов де ла Бе — приветливо улыбнулся и хотел сказать одну из мушкетерских колкостей, но так как противник его шел молча, он тоже ничего не сказал. Только улыбку потупил…
А бить разрешалось только в грудь, до пояса. Причем самый кончик шпаги закруглялся во избежание укола. Прикосновение к груди в зачет не шло. Засчитывался лишь удар, которого противник не мог оспорить.
Первый выпад сделал Петька. Но Владька отшатнулся, коротким ударом отбил его шпагу вверх и сделал ответный выпад, так что Петька едва ушел в сторону.
Эти пробные секунды боя показали, что на легкую победу лучше не надеяться. Тогда Петька решил измотать противника.
Шпага его замелькала будто, бы сразу в нескольких направлениях. Но при этом она всюду натыкалась на Владькину шпагу, и если бы дерево вдруг оказалось металлом — яростный звон слышался бы в самой дальней деревне.
Сначала Петька норовил развернуться так, чтобы Владька оказался лицом к солнцу, но скоро утратил координацию. И то видел солнце перед собой, то замечал его сбоку, то вовсе не знал, где оно.
Бой становился напряженным. Секунданты начали волноваться. Мишка не выдержал даже и подсказал:
— Слева!
За что Тут же получил предупреждение от Никиты.
У Владьки была тонкая узкая шпата. Поэтому, когда Петька заметил, что противник его стал меньше думать о выпадах, а стремился вложить в каждый удар побольше силы, он с готовностью ответил ему тем же.
Сопротивление новичка разъярило Петьку, и он уже представил себе, как под его ударом разлетается хлипкое оружие противника, когда послышался треск.
Все дальнейшее завершилось в несколько мгновений.
Ярость едва не погубила Петьку, ярость и спасла его.
Треснув, разломилась надвое не Владькина, а Петькина шпага. И от неожиданности и от злости Петька совершил невозможное. Еще ни Владька, ни секунданты не успели понять, что случилось, как Петька, чья реакция обгоняла мысль, с отчаянием погибающего рванулся вперед, коротким взмахом в прыжке отбил шпагу противника и, падая, сильно ударил Владьку своим обломком прямо в грудь.